Страница 60 из 82
Впоследствии дела на Калашникова, Словцова и Кочеткова попадут на рассмотрение тройки при УНКВД Свердловской области, созданной согласно приказу № 00447. В том же апреле началось дело о «черной свадьбе» в поселке Александровск[473], а начальник особого отдела 82 стрелковой дивизии, расквартированной под Пермью, Федор Павлович Мозжерин произвел первые аресты по делу «Союза трудового духовенства».
Таким образом, основные узелки будущего широкомасштабного «заговора церковников» начинают сплетаться умелыми руками оперов НКВД еще весной 1937 г. Два открытых в апреле дела — попа-террориста Калашникова и «Союза трудового духовенства» — быстро дадут выход на руководителей епархии: управляющего делами епархии обновленческой ориентации архиерея И. Н. Уфимцева, митрополита М. Трубина, архиепископа П. Холмогорцева, епископа П. Савельева. А от них потянутся ниточки ко всем так или иначе связанным с ними клирикам. В итоге всех подверстают к Уральскому повстанческому штабу, «созданному» усилиями начальника Свердловского УНКВД Д. М. Дмитриева.
Но даже анализ этих «доприказных» дел, относящихся к апрелю-августу 1937 г., вполне позволяет увидеть анатомию будущих следственных фабрикатов. Прежде всего заметно наличие агентурных источников и добровольных информаторов. Так, о содержании «антисоветских высказываний» попа Словцова известно из доноса председателя церковного совета Мельникова, направленного им, правда, не в НКВД, а благочинному Лузянину. Поскольку высказывания, которые позволял себе в проповедях Словцов, вызывали оторопь даже у «активного церковника», он счел за благо попросить прислать другого священника взамен «бешеного батюшки» и тем самым предотвратить закрытие церкви[474]. Каким-то образом органам было известно и содержание этого письма, отвезенного в Свердловск епископу П. Савельеву благочинным Лузяниным 16 апреля, а также о произошедшей ранее, 31 марта встрече благочинного со строптивым батюшкой. Но иногда председатели церковных советов не брезговали писать и прямо в НКВД[475].
Вторая характерная деталь — интерес к связям в среде духовенства. При личном обыске и у Словцова, и у Кочеткова были изъяты блокноты, и, судя по всему, внимательно изучены, т. к. первого на допросе спрашивали, откуда у него адрес бывшего архиепископа Пермского Виталия Покровского[476] (к этому времени отбывающего наказание в Талицкой НТК). Второй подтвердил, что в записной книжке у него действительно есть адрес митрополита М. Трубина[477]. Простой и незамысловатый прием: у пожилых, как правило, священников обязательно есть «поминальник» с адресами — вот тебе и контрреволюционные связи.
Следующим элементом фабрикации дела (пожалуй, основным) является система номинальных переквалификаций тех или иных действий арестованного. Так, например, в рождественской проповеди, прочитанной 7 января 1937 г., Словцов совершенно апологетически уподоблял Ленина Христу, тем самым его «…дискредитируя»[478] (не Христа, понятно, а Ленина); а призывая молиться за Сталина, «чтоб дал хорошую жизнь»[479], он «опошлял» вождя партии. В деле о «черной свадьбе» регулярные попойки попов А. Колмогорова, А. Пастухова, дьякона М. Кукшинова и церковных активисток М. Лыхиной и А. Мехоношиной именуются «контрреволюционными сборищами», их пьяные беседы — «антисоветской пропагандой», а участники — «контрреволюционной группой»[480].
Подследственному словно бы навязывается определенная языковая игра, в которой задача следователя — показать, «как это правильно называется». Обычно необходимая номинация содержалась в вопросе, например, так: «Вы признаете факт своего участия в контрреволюционной группе, где вели контрреволюционную пропаганду?». Если допрашиваемый не догадывался сразу о правилах и отрицал свое участие, следовало возражение вроде: «Вы говорите ложь». После чего предъявлялись показания другого арестованного о том, что они выпивали на пасху и обсуждали гражданскую войну в Испании, — признаете? Признание фактически означало принятие правил игры, и затем все шло как по маслу.
Ничто из перечисленного выше не является специфической чертой дел, сфабрикованных именно против духовенства. Это, так сказать, общая технология. Определенную специфику им придает то, на что мы указали ранее, — иерархичность, корпоративность, широкая сеть личных связей (поп Словцов — благочинный Лузянин — епископ П. Савельев), пристальное внимание со стороны НКВД и партийных структур к деятельности духовенства. Эти дела лишь свидетельствуют о том, что к развязыванию большого террора против церкви все было готово. Доносы на попов регулярно поступали от доброхотов и осведомителей, чьи настоящие имена скрыты агентурными кличками («Карандаш», «Зоркий» и т. п.). Нам, правда, удалось обнаружить нескольких рассекреченных сексотов из рядов духовенства. Один был абсолютно безобиден, т. к. показаний ни на кого не дал, да к тому же оказался чрезвычайно болтливым. Это священник Килин Владимир Кельсович, работавший на два фронта, за что и был посажен на 10 лет в октябре 1937 г. Как явствует из обвинительного заключения по его делу, «будучи завербован в 1932 г. в секретные сотрудники ОГПУ, не работал…, двурушничал, скрывая группированных церковников и монашек, имея с ними связь. В 1935 расконспирировал себя и других осведомов из попов и Епископов»[481] [выделено нами, сохранена орфография и пунктуация. — А. К.]. С князьями церкви дело обстоит гораздо интереснее, но не будем забегать вперед.
С апреля 1937 г. IV отделом УНКВД разрабатывались каналы и связи, придумывались организации и центры. Копившийся материал ждал своего часа, и этот час пробил в июле, когда стали составлять списки «включенных в операцию» по первой и второй категории. Массовые аресты духовенства начались в соответствии с приказом № 00447 с 5 августа. С этого времени процесс приобретает статистический характер, в котором можно выделить некоторые закономерности.
Статистика
Массовые аресты духовенства с разной степенью интенсивности шли с августа 1937 г. по февраль 1938 г. Территориально они охватили практически весь нынешний Пермский край. Как видно из таблицы 1, наиболее интенсивными аресты были в Верещагинском (5,4 % от общего числа арестованного духовенства), Ординском (9,5 % от общего числа арестованного духовенства), Суксунском (9 % от общего числа арестованного духовенства) и Пермском районе (5,4 % от общего числа арестованного духовенства). Практически не затронутыми репрессиями оказались Бардымский, Больше-Сосновский, Еловский, Косинский, Лысьвенский, Пермь-Серьгинский, Усинский, Фокинский, Чернушинский, Чусовской, Щучье-Озерский районы: в них было произведено не более двух арестов, что составляет менее одного процента от всех арестованных священников и иерархов церкви всех уровней. Стоит обратить внимание на то, что аресты декабря 1937 и февраля 1938 гг. имеют четкую локализацию. Подавляющее большинство декабрьских арестов произвел городской отдел НКВД Перми, а в феврале аналогичная ситуация сложилась в Осинском районе. Стоит отметить, что приговоры, вынесенные тройкой в кратчайшие сроки именно по этим делам, отличались крайней жестокостью. Невольно складывается впечатление, что кто-то, спохватившись, «довыполнял план» для очередного квартального или годового отчета.