Страница 2 из 82
Сходство двух операций замечали и их участники. Один из следователей Пермского отдела УНКВД так объяснял впоследствии трибуналу применение им особых методов:
«Я считал сначала незаконными эти действия, но потом думал, что это мероприятия временного характера, и что это делается, как делалось в период 1929–1930 гг. во время ликвидации кулачества как класса»[6].
Подобие не означает тождество. Раскулачивание было публичной политической кампанией, осуществляемой под руководством партийных комитетов. Центральная и местная пресса день за днем размещала на своих страницах сводки с нового фронта классовой борьбы. Сельский актив был полноправным участником событий. Органы ОГПУ играли в них сугубо служебную роль. В 1937–1938 гг.
Кулацкая операция была организована как ведомственная, тщательно засекреченная акция Наркомата внутренних дел. Ею занимались специальные оперативные группы, не отчитывающиеся за свою деятельность перед местными партийными инстанциями. Горкомы и райкомы ВКП(б) брали на себя функцию добровольных помощников райотделов НКВД, решающих самую важную политическую задачу — выкорчевывание врагов народа. Более того, кулацкая операция сопровождалась беспощадной чисткой партийных, советских и хозяйственных учреждений в городе и в деревне.
Возникает вопрос, являлись ли репрессии против бывших кулаков и тогдашних советских начальников параллельными акциями — к этой точке зрения склоняется М. И. Иванова[7] — или звеньями одной большой операции. Ответить на него не просто. Для этого необходимо выяснить саму технологию операции, установить, к каким социальным группировкам в 1937 году принадлежали люди, подвергшиеся репрессии по классовому принципу. Отчеты областных управлений НКВД в данном случае не являются надежным источником. «Абсолютное отсутствие в списках репрессированных в Житомирской области и в Молдавской АССР рабочих, так же как и низкий процент их в иных областях, сходные показатели по группам служащих и колхозников являются нонсенсом, — пишет по этому поводу В. Никольский. — Скорее всего, речь здесь идет о стремлении „подогнать“ показатели социального состава репрессированных по политическим мотивам под соответствующие характеристики „социально враждебных“ и „социально близких групп“»[8].
Проблематичным остается и политический смысл кулацкой операции. Преамбула приказа, гласящая, что цель операции против бывших кулаков, уголовников, церковников и кадров антисоветских политических партий «…защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства»[9], не объясняет ни актуальности, ни масштабности, ни чрезвычайности предписанных мер.
Это, впрочем, не помешало ряду историков принять официальную точку зрения: бывшие кулаки и прочие асоциальные элементы мешали успешному социалистическому строительству и потому подлежали искоренению, если не по инициативе, то с полного одобрения трудящихся масс. Читаем у Ш. Фицпатрик в главе «Облава на маргиналов»: Приказ «…отражает обычный для Советов параноидальный страх перед кулаками, однако есть в нем нечто, более присущее германскому нацизму, нежели советскому коммунизму, в частности, идея о том, что социальных улучшений можно добиться, избавив общество от „нечистых“, отклоняющихся от нормы, маргинальных его членов»[10].
Слово «маргиналы» здесь ключевое. Оно, по мнению автора, призвано объяснить социальный смысл операции. Бывшие кулаки — это плохие работники, или просто «бывшие люди» своими установками, воспоминаниями, стонами и охами, надеждой на возвращение к прежним устоям, религиозным умонастроением, не вписывающиеся в новое колхозное сообщество, несовместимые с ним и потому подлежащие искоренению, так же как и уголовный элемент. Кто заинтересован в их устранении? Самый первый ответ гласит — Сталин[11]. Региональные партийные начальники — возражает Ю. Жуков. В демократических выборах на основе новой конституции они усмотрели опасность консолидации антисоветских элементов и вырвали у Сталина согласие на проведение превентивной операции против реальных или мнимых врагов советского строя, одновременно стремясь отвести удар от самих себя как малокомпетентных руководителей[12].
Дискуссия на февральско-мартовском пленуме ВКП(б) свидетельствует о том, что, действительно, многие секретари обкомов говорили об угрозах, исходящих от бывших кулаков[13], священнослужителей всех конфессий и бывших членов некоммунистических партий. С точкой зрения Ю. Жукова согласен и Дж. А. Гетти: «Инициатива возобновления [истребительной] кампании необязательно могла исходить от Сталина». Террор развернули местные руководители, по этой причине он стал слепым, безадресным, напоминающим «…неприцельную пальбу по толпе»[14].
Это не был слепой террор, — возражают М. Юнге и Р. Биннер: происходил отбор будущих жертв.
«Преследование происходило менее бессистемно и более целенаправленно, чем это часто изображается. Бывшие кулаки, мелкоуголовные рецидивисты, маргинализированные безработные и бездомные, священники и члены церкви, бывшие социал-революционеры и меньшевики, представители старого режима и противники большевиков времен Гражданской войны, враги от рождения (дети кулаков, священников и т. д.) относились к группам риска большого террора».
Немецкие исследователи настаивают на значительном влиянии местных элит на ход и масштабы массовой операции[15]. Если в их книге речь идет о региональном партийном руководстве, то в последующих выступлениях, в том числе на одной из конференций М. Юнге распространил это суждение и на низовых агентов власти, в том числе на руководителей сельских советов. Их инициирующее участие в репрессиях он аргументирует тем, что секретарь сельсовета составлял справки для райотделов НКВД на лиц, подлежащих аресту или уже арестованных. По мнению Юнге, низовые руководители нацеливали карающую руку НКВД на людей, бывших помехой их управленческим практикам. Более радикальную точку зрения предложил В. И. Бакулин:
«Многие из них [простых людей] шли в лагеря или под расстрел по доносам своих коллег по работе, соседей и т. д. на почве зависти, личного недоброжелательства и т. п.»[16].
Иначе говоря, на должность стрелочников массовых операций назначают лесорубов, проходчиков, смазчиков, сцепщиков, разнорабочих и счетоводов, сводящих бытовые счеты со своими товарищами по бараку, лесной заимке, полевому стану, паровозному депо или конторе. Здесь любопытна тенденция разделить террористические практики и централизованные указания, исходящие от высшей власти (в недавно опубликованной служебной переписке между партийными инстанциями и НКВД можно обнаружить множество дополнительных доказательств тому, что именно Сталин был инициатором, организатором и верховным контролером большой чистки[17]), свести эти практики к бытовым актам. Действительно, в следственных делах можно обнаружить и доносы «доброжелателей», и многочисленные справки от сельсоветов. Последняя из виденных мною датируется 1957 годом:
«Из родственников проверяемого участников антоновской банды не было, раскулачиванию не подвергались»[18].
6
Протокол судебного заседания. 1939. 21–23 августа. Г. Москва // ГОПАПО. Ф. 641/1. On. 1. Д. 6857. Т. 6. Л. 164–165.
7
См.: Иванова М. А. Репрессивная политика в деревне в 1930-е годы // Политические репрессии в Прикамье. 1918–1980 гг.: Сборник документов. Пермь, 2004. С. 74–75.
8
Нжолъсъкий В. Статистика полiтичних репресiй 1937 р. в Украшськiй РСР// 3 apxiвiв ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. 2000. № 2/4 (13–15). С. 110.
9
Книга памяти жертв политических репрессий: [Ульяновская область]. Т. 1.С. 766–767.
10
Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М.: РОССПЭН, 2001. С. 227.
11
«Несмотря на то, что большинство директив о терроре оформлялись, как решения Политбюро, их истинным автором был, судя по имеющимся документам, Сталин. […] Многие решения, судя по всему, Сталин принимал единолично». Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. М.: РОССПЭН, 1996. С. 208.
12
См.: Жуков Ю. Н. Репрессии и Конституция СССР 1936 года // Вопросы истории. 2002. № 1; Жуков Ю. Н. Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933–1937 гг. М., 2003.
13
Р. Эйхе:
«…немалая группа заядлых врагов, которые будут пытаться всеми мерами продолжать борьбу»
14
Getty J. A. «Excesses are not permitted»: Mass Terror and Stalinist Governance in the late 1930s//Russian review. 2002. № 1. (Vol. 61). P. 116, 130.
15
Юнге М., Биннер P. Как террор стал «большим»… С. 225, 233.
16
Бакулин В. И. Кадровые чистки 1933–1938 годов в Кировской области // Отечественная история. 2006. № 1. С. 152.
17
Здесь можно найти записку Сталина и Молотова об увеличении лимита по кулацкой операции для Красноярского края и сталинские маргиналии на телеграмме начальника Свердловского УНКВД Д. М. Дмитриева «Владимирова [директор Уралмашзавода] надо арестовать», и многочисленные постановления Политбюро «Об антисоветских элементах», и разрешение создать вторую тройку для г. Москвы и области «…в целях ускорения рассмотрения дел по кулакам», и многое другое. См.: Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. 1937–1938. М.: МФД, 2004. С. 322–335.
18
Лейбович О. Л. Дело Ивана Прокофьевича Шарапова // Лейбович О. Л. В городе М. Пермь: РИО ПГТУ, 2005. С. 244.