Страница 23 из 23
До утра у Кандыбиных горел свет, никто не ложился спать. Повидаться, расспросить Василия о политике пришли соседи. И, как заведено было, каждый по такому случаю нес Марине Никаноровне гостинец: кто моченых яблок, кто яичек, кусок сала. Давняя привычка встречать миром радость и горе сближала людей, делала их добрее.
— Вот ты, Вася, был комиссаром, расскажи мне, что такое нэп, за что мы воевали с кадетами? Чтобы всякие богатеи и торгаши на шею сели? — требовал Аулов. — Скажи нам, красным бойцам, как быть?
— Ну, что вы пристали, — урезонивал гостя зять Крыгин, — дался вам этот нэп. Без него жили и далее как-нибудь проживем. Дайте же человеку отдохнуть с дороги. Может, споем?
Разгоряченный спором, словно в ударе, Кандыбин отозвался:
— Ты правильно задал вопрос.
Василий рассказал о сути новой экономической политики.
— Заменили продразверстку продналогом. Крестьянин разве от этого не выиграл? Есть излишки хлеба — пожалуйста, вези на базар. Продавай, меняй, покупай товары у рабочего класса. — Отвечал Кандыбин Аулову, а, видел, слушали все. — Советскую власть, сосед, никому не отдадим. Понял? Жизнь надо вдохнуть в села, в станицы и в города, конечно, торговлю наладить свою, а не заграничную, чтобы мировой капитал не задушил, нужен нам нэп.
— Так-то оно так, но того, как бы новых кадетов не родил ваш нэп, — не сдавался Аулов. — Зачем нам богатеи?
— Мы их вот где держим, твоих богатеев, — Кандыбин сжал кулак. — А от того, что торговлю наладят, всем будет польза. Сильно разгуляться нэпманам не позволим, так говорит товарищ Ленин.
Новое слово «нэп», а вот объяснил знающий человек — и всем стало понятно, что Советская власть на ногах стоит крепко. В тот вечер пели песни, говорили об урожае, строили планы на будущее. Василий чувствовал себя как рыба в воде: советовал, обещал помочь. Он нужен был людям, и от этого на душе у него становилось спокойнее. Василию хорошо было в тесноватой родительской хате, пахнущей незабываемым с детства запахом свежеиспеченного хлеба.
Через две недели после приезда Василий зашел в станичный Совет. Из-за заляпанного чернилами стола вышел Пузырев. Был он по-прежнему коренастым, круглолицым, улыбчивым. Годы нисколько не изменили его. Одетый в поношенную черную кожанку, шагал широко, уверенно.
— А я к тебе собрался. Здравствуй, Вася, друг сердечный! Иван Федорович Сергунин в письме сообщил, что ты в Отрадной. Тоже хорош, старых друзей забываешь, — хлопая Василия по плечу и тиская его сильными руками, улыбался Пузырев. — Да, подожди, а почему Сергунин тебя называет Петровичем? Помнится, у тебя было другое отчество?..
— Об этом потом…
— Потом так потом. Присаживайся, рассказывай, как здоровье, где живешь, чем занимаешься?
— Почти ничем, отлеживаюсь. Несколько раз выступил с докладами по текущему моменту перед станичниками. До тошноты мучают головные боли, сна нет, днем еще терплю, по ночам хоть на стенку лезь.
— Плохи дела, а я думал здоров, извини. Рассказывай, где воевал, побывал?
Василий умоляюще посмотрел на Пузырева:
— Долгим получится рассказ, Иван Прокофьевич.
— А я не спешу, затем приехал, чтобы с тобой повидаться.
— Тогда слушай. В последнее время был на Южном фронте в третьем конном корпусе, служил в седьмой Самарской кавдивизии. Слыхал, наверное, сформирована она из кубанцев, ставропольцев. Служили в ней и мои старые друзья — кочубеевцы. Бойцы что надо. — Василий умолк, задумался.
— Давай, давай, рассказывай, — поторопил Пузырев. — Мне не пришлось добивать Врангеля, в апреле двадцатого года нашу армию расформировали, меня подчистую. Приболел, да и устарел, видно, для атак.
— Ну а мне, Иван Прокофьевич, довелось и под Перекопом воевать, — продолжал Василий. — Войскам, чтобы сразиться с врангелевцами, предстояло форсировать Сиваш — Гнилое море и, не задерживаясь, атаковать мощную оборону беляков — Перекопскую и Ишуньскую. Самым крепким орешком был Турецкий вал. На нем держалась вся оборона белых на первой позиции. Ее прикрывали три ряда колючей проволоки. Сам вал тянется на одиннадцать верст. Высота — во, — Василий вытянул руку, — вверх — десять метров. Глубокий ров впереди вала вырыт, наверху — окопы, пулеметные гнезда, блиндажи, не вдруг перепрыгнешь. За Турецким — вторая, Ишуньская, позиция с проволокой в шесть рядов, с окопами. И конечно, с пушками и пулеметами. Сила Ишуньских позиций заключалась в их глубине. Тут у Врангеля оборону держали отборные полки дроздовцев.
По замыслу товарища Фрунзе, шестая армия Корка, куда входил и наш третий конный корпус, наносила главный удар. Простым и смелым был замысел Михаила Васильевича Фрунзе — наступать с двух направлений. — Василий припоминал подробности, детали тех боев, отчаянного, дерзкого наступления на Перекоп, как бы снова вел людей за собой. — Дивизия сосредоточилась южнее Строгановки. Правее нас — пятьдесят вторая стрелковая дивизия Маркиана Германовича, соседи надежные, верные. Но погода, черт бы ее побрал, была против нас. Установилась страшная холодина, ветер до костей продувал, а надо идти, и не твердью, а через Сиваш — Гнилое море. Тащили пушки, пулеметы на руках, вели коней. Не сразу, только со второго раза взяли Турецкий вал…
После Перекопа бригада получила боевой приказ — захватить Ишуньские позиции. Выступая на митинге перед боем, Василий призвал конноармейцев напрячь силы для последнего удара. Он говорил громко, уверенно. Голос дрожал от ожидания боя. «Смерть белому барону Врангелю! Смерть!» — как клятву повторяли за ним конники.
Прозвучал сигнал атаки, Василий обнажил шашку. Узнав, что выбыл из строя командир, сам повел бригаду в обход Ишуня в тыл врангелевцам. Дроздовцы бешено сопротивлялись. Казаки, пытаясь прикрыть Ишунь, бросились плотными рядами наперерез бригаде. Но их смяли в одночасье. Могучее «Даешь Врангеля!» неслось над татарской голой степью. Пока скакали к Ишуни, две лошади были убиты под Кандыбиным. Несдобровать бы ему, когда на гнедом жеребце налетел на него бородатый урядник. Спас Василия комиссар полка Саша Букаев, срубивший казака. Букаев отдал комиссару бригады свою лошадь, чтобы бойцы видели — Кандыбин жив и командует эскадронами.
12 ноября конники ворвались в Ишунь. Не сумев закрепиться, неся тяжелые потери, белые отходили к морю. Не замедляя темпов наступления, Кандыбин повел кавбригаду к Феодосии. Позже командир 7-й бригады Александр Хмельков напишет:
«Боевые успехи полков кавбригады неоднократно являлись результатом находчивости, распорядительности и личной храбрости тов. Кандыбина, принимавшего командование полком, бригадой вместо выбывших из строя командиров… За проявленную в боях храбрость и инициативу в 1920 году командованием 7-й кавдивизии был представлен к награждению орденом Красного Знамени».
16 ноября красные конники спешились в Керчи. Василий с Букаевым вышли на набережную. Море штормило. Волны с шумом налетали на берег и тут же, играя галькой, в брызгах пены уползали назад. Держа коня в поводу, Василий слушал шум прибоя, с жадностью вдыхал свежий, немного горьковатый, пахнущий рыбой и йодом воздух и смотрел на чернеющую полоску горизонта, за которой виднелись еще дымы последних пароходов бежавших врангелевцев…
— Вот и конец войне! — закончил Кандыбин.
— Конец, да не совсем, — возразил Пузырев. — Классовая борьба, дорогой товарищ, к сожалению, продолжается. Время нужно, чтобы покончить с разрухой, вдохнуть жизнь в фабрики и заводы. А нам его не дают. Недобитой контры полно, а главное — мировой капитал не оставляет нас в покое. Покончили с белыми — появилась новая беда — бандиты. Недавно в ревком заезжал уполномоченный ВЧК по Северному Кавказу, так вот он докладывал, что на Кубани, на Ставропольщине орудует более двадцати двух тысяч бандитов из недобитых белогвардейцев и кулаков.
По рассказу Пузырева, это были не какие-нибудь шайки воров-арканников, а хорошо вооруженные отряды, численностью от полутора десятков до несколько сот человек. Во главе их стояли боевые офицеры, а то и генералы, дерзкие, смелые. У атамана Сычева под командой было 400 сабель и 15 пулеметов. Батька Конарь командовал бандой в 400 человек, из них 300 конных, банда имела 10 пулеметов.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.