Найти и обезвредить

Мацкова попросили выйти в коридор и там обождать. Намитоков и Дробышев долго совещались за закрытыми дверьми, решая судьбу бывшего адъютанта, в преданности которого они не сомневались. Он им понравился еще и своей покорностью. Мацков ходил по коридору и молил бога помочь ему вылезти из бездны, в которой он оказался, и прибиться к счастливому берегу. В Константинополе такого берега он под собой не почувствовал. Его словно покачивало на мелкой волне, как бревно среди мусора, попавшего в море, и конца этой качке не было видно. Заодно он проклинал большевиков, которых не было на турецких берегах и они не стояли над его душой, а поэтому он мог поступать, как ему заблагорассудится, не опасаясь их вмешательства в свою судьбу. Его страшила больше улица и даже порог дома, где он находился, как некая зловещая черта, переступив которую, он окажется никому не нужным, даже если будет подыхать под забором. В ожидании ему ничего не оставалось, как гадать о возможных предложениях, но то, что он услышал, никак не приходило в голову.

— Вы согласны с нами работать? — спросил Намитоков, ничего не поясняя.

Мацков, не задумываясь, тут же с напускным удивлением ответил:

— Господа, что за вопрос… Я в вашем распоряжении. — Он посмотрел на Дробышева, как бы спрашивая, правильно ли сказал, а тот переглянулся с грозным Намитоковым.

Ему предложили вернуться в Россию, которую он покинул, как полагал, навсегда. Мацков какое-то время стоял, как загипнотизированный, но на его собеседников это не произвело заметного впечатления. Их трудно было удивить какими бы то ни было сценами из жизни эмигрантов.

Получив согласие Мацкова, Намитоков стал его временным опекуном, взяв подопечного на полное иждивение и изолировав от внешнего мира. Намитоков и Дробышев усердно распространяли слух о том, что Мацков уехал в Прагу, а оттуда на лечение в Швейцарию. Поначалу они не раскрывали ему всего того, что предстояло делать в России, иногда приводили к нему бывших высокопоставленных особ, которые излагали свои прожекты, что и как следовало бы предпринять, чтобы укротить русского мужика и расправиться с большевиками. Мацков всем представлялся как Зимин Александр Иосифович, штабс-капитан, больше слушал, а о своих политических взглядах говорил путано, пытаясь, как всегда, подстроиться под собеседника. Почти все посетители старались выяснить его отношение к царю и церкви, самостийности Кубани, знание уклада жизни казачества и многое другое.

После того как Намитоков и Дробышев пришли к заключению, что Мацков выдержал проверку, ему объявили о предстоящем отъезде в Грузию, а оттуда на Кубань, поскольку эта дорога ему была хорошо известна. Существо задания сводилось к организации на Кубани подпольных групп на базе мелких артелей. Авторы этого плана воспользовались тем, что большевики в то время допускали частную инициативу. Это должны быть небольшие мельницы, лесопилки, маслобойки, сапожные мастерские или что-то подобное с числом компаньонов три — пять человек. В дело рекомендовалось вовлекать только надежных людей.

— Нам нужны и подпольные группы и деньги, — разъяснял Дробышев, — для поддержки действующих там зеленых, а здесь нас, иначе мы все подохнем с голоду.

Однако это было далеко не все, чего от него хотели. Задания Мацкову прибавлялись на каждом инструктаже, но от кого они исходили, Дробышев и Намитоков ни разу не обмолвились, а Мацков не решался спросить.

— С чего думаете начать? — спросил Дробышев на одной из встреч.

— Попытаюсь устроиться в Кубсоюз…

— Почему «попытаюсь»?

— Устроюсь…

— Именно так. А потом?

— Организую ячейку.

— Кстати, имейте в виду: «ячейка» — очень модное слово у большевиков. Советую чаще его употреблять. Кубсоюз — то, что надо, но я бы отдал предпочтение небольшой артели. Надежнее: все на виду.

Мацков терпеливо выслушивал инструктажи, задания и, кажется, все понимал, но Дробышев и Намитоков уже в который раз напутствовали, что он должен делать в России.

— Как можно быстрее установите связь с полковником Бересневым, который должен находиться в станице Самурской или Ханской. Полагаем, что он придерживается данных ему инструкций, однако мы весьма обеспокоены продолжительным молчанием полковника. Так ему и передайте. Не найдете Береснева, попытайтесь связаться с самим Рутецким-Беловым и у него навести справки относительно посланной к нему связи.

Мацков обещал выполнить это задание Дробышева, хотя сомневался про себя в успехе своей миссии. Поинтересовался паролем для связи с Бересневым.

— Пароль получите, — сухо сказал Намитоков, дав понять, что всему свое время.

Со слов своих опекунов Мацков узнал, что незнакомый ему Береснев, ранее заброшенный на Кубань, якобы сколотил отряд зеленых чуть ли не в триста человек и должен был поддерживать отряд полковника Рутецкого-Белова. Еще поручалось привезти или найти возможность переслать в Константинополь не больше и не меньше как декларацию, в которой бы содержалось несогласие представителей отделов с монархическими тенденциями в среде кубанской эмиграции, претендующей на представление Кубани за границей. Мацков не сразу понял смысл этой просьбы Дробышева и просил разъяснить подробнее.

— Декларация — это своего рода грамота, — пояснял Дробышев, — которая давала бы формальное право заграничной Кубанской раде сноситься с иностранными державами, заключать с ними военные и экономические договоры.

Он посмотрел на Мацкова и, не будучи уверенным, что до того дошло, добавил:

— Отделы нас как бы уполномочивают от имени Кубани вести внешние дела.

Дробышев напомнил и о прожекте, над которым корпел, и просил поинтересоваться у казаков, как они отнесутся к положениям, касающимся иногородних.

За всеми этими потугами Дробышева стояла грызня в стане эмиграции между монархистами и самостийниками из-за дележки подачек на пропитание, которые подбрасывали французы, англичане и американцы. Но об этом на инструктажах умалчивалось.

— Какая у вас возможность, какая возможность! — подбадривал Дробышев Мацкова. — Успех вашей благородной миссии обеспечен и тем, что вы человек грамотный. Если хотите — светлячок в темной, забитой нуждой мужицкой массе, к которому, вот увидите, потянутся казаки, как мотыльки на свет. Нужно только умело ловить мотыльков.

На этом подготовка к заброске Мацкова в основном закончилась. Обучение зашифровке донесений, которые он должен был направлять в Константинополь, откладывалось на самые последние дни, когда Мацков будет уже на судне.

В сентябре 1922 года его с трудом устроили помощником повара на плавающий под турецким флагом корабль «Гурдистан», направлявшийся в Батум за марганцем.

А через месяц, в хмурый, но еще теплый день Зимин-Мацков оказался в грузинском порту, откуда ему предстояло пробраться по знакомой дороге на Кубань.

6

Подъесаул Малогутий, захваченный чекистами оперативной группы Андрея Крикуна, сидел перед ним на допросе настороженный, в его маленьких, звериных глазах ничего нельзя было разобрать. Он все еще прислушивался к каждому шороху, как будто вокруг был лес. Все это было уже позади, закончилось, но он не мог от него освободиться. Потом его охватила опустошенность. Он не мыслил себе жизни без нагана в руках и чувствовал себя неловко на допросе с незанятыми руками.

Свое донесение он так и не отправил за границу. Когда Крикун спросил, кому конкретно заготовил он свое послание, Малогутий после недолгих колебаний с неохотой признался:

— Генералу Улагаю.

— Улагаю?

— Ему.

Крикун подшил в дело конверт и отложил на некоторое время донесение, чтобы разобраться с его автором, подумать, как можно употребить эту бумагу для непосредственного выхода на Улагая. Использование рекомендательных писем, как визитной карточки, для представления нужной особе было принято в высшем обществе с давних пор. Над этим и задумался Крикун.

Молчаливая скромность Крикуна хорошо была известна всем, кто с ним работал. В его характеристике в личном деле отмечалось: