Страница 10 из 76
Георгий Сергеевич вёл машину и отчётливо видел перед собой тот огромный двор в центре Москвы, кажется где-то возле Петровки или Столешникова переулка, куда его привёл Юрка. Разноцветные лампочки над катком, где под музыку из «Серенады Солнечной долины» кружили конькобежцы.
Не заходя в раздевалку, Юрка сел на скамейку, снял валенки, надел ботинки с коньками и выехал на лёд. А он, Георгий, остался мёрзнуть рядом со своими костылями.
Пёстрый, косо заштрихованный падающим снежком мир катка был полон девушек в меховых шапочках. Парней почему-то было немного, и среди них выделялся один — красавец в пушистом белом свитере, лихо закладывающий виражи. Катался он на коньках, о которых тогда никто и мечтать не мог. Это были высокие серебристые «Космос-оригинал».
К нему-то и подкатил Юрка. Вроде что-то передал. Потом они катались порознь.
Со стороны было хорошо видно, что свои виражи красавец все чаще закладывает вокруг рослой девицы в коротеньком коричневом полушубке. Двигалась по льду она плохо, порой падала, и всякий раз он галантно помогал ей подняться.
Наконец ей, видимо, надоело получать синяки, и она покатила к раздевалке. Красавец направился вслед.
Раздевалку эту, куда его привёл Юрка, Георгий Сергеевич запомнил особенно хорошо. Из-за тепла и длинного, накрытого белоснежной скатертью стола со сверкающим самоваром, вокруг которого теснились стаканы в подстаканниках, стояли тарелки с нарезанными ломтиками лимона, бутербродами с колбасой, сыром, чёрной и красной икрой. Здесь же можно было выпить рюмку коньяка или водки.
Но ярче всего запомнилось Георгию Сергеевичу, что, когда они с Юркой вошли, буфетчица — дородная тётка в накрахмаленном кружевном чепце и переднике, стоя на коленях перед диваном, на котором сидел красавец в белом свитере, расшнуровывала ему ботинки с коньками.
0 — До чего хорошенький-пригоженький, — приговаривала она. — Мамочка звонила уже, беспокоилась. Он и вправду был красивый, белокурый. К тому же замечательный апельсиново-нежный загар покрывал лицо.
«Хорошенький-пригоженький» пригласил его и Юрку сесть рядом на диван, угостил бутербродами, чаем, поинтересовался, что с ногой, сказал: «Считай, повезло. В армию не загребут». А когда к столу подошла высокая девица, он как бы невзначай предложил довезти её до дома на машине.
— Я и сама способна взять такси, — горделиво ответила она.
— Зачем? У меня свой «Форд», — небрежно ответил «хорошенький-пригоженький» и добавил: — Меня, между прочим, зовут Эдуард. А вас?
— Нина. С этой минуты она, как говорится, была уже вся его. Стояла у стола, обжигаясь, пила чай.
Тем временем Эдуард вышел в гардероб.
«Конечно, трепло, — не без зависти подумал тогда Георгий. — Сын каких-нибудь шибко ответственных работников. Всего года на два старше нас. Приедет за ним папочка на машине, и все дела».
Но вот он появился. Ещё более красивый, щеголеватый, неожиданный в новенькой, с иголочки, лейтенантской форме, надраенных до блеска сапогах.
Скорее всего, чтобы скрыть замешательство, Георгий Сергеевич спросил:
— Слушай, где это ты так загорел?
— В Барселоне.
— Где-где?
— В Испании, на курорте. — Он одел шинель и бросил взгляд на девицу, торопливо дожёвывающую бутерброд.
— Врёшь! В Испании фашизм, Франко. У нас с ними ничего общего. Нет даже дипломатических отношений.
Вот тогда-то «хорошенький-пригоженький» тихо, но внятно произнёс:
— Политика — это для засранцев. А есть кое-что ещё. Для белых людей.
После Георгий Сергеевич, стоя на улице с Юрой, видел, как он садится за руль заграничной машины и открывает дверцу девице в коротком полушубке.
Вот к этому человеку, так неожиданно объявившемуся через полвека, он сейчас и ехал. …«Хорошенький-пригоженький» долго не открывал дверь. Георгий Сергеевич снова нажал кнопку звонка, потом ещё раз.
В эту минуту он осознал, что алчет только этих чемоданов с марками. Его собственная коллекция марок, к которой он давным-давно не притрагивался, в девятнадцати толстых альбомах стояла за стёклами книжного шкафа, совсем забытая, и ему удивительно было чувствовать, с какой силой вспыхнула в нём сейчас надежда пополнить её множеством почти наверняка редких, уникальных экземпляров.
За дверью возник приближающийся шорох. Шаги — не шаги… Послышалось звяканье цепочки, щёлканье ключей. Дверь медленно отворилась.
И перед Георгием Сергеевичем предстала… баба в цветастом восточном халате. Распухшее лицо было странным, землисто-серым. Редкие седые пряди волос прилипли к потному лбу.
— Приехал? — недоброжелательно произнёс «хорошенький- пригоженький», ибо это был он. — Ну, заходи. Водку привёз?
Держась неестественно прямо, он проконвоировал Георгия Сергеевича через обширный холл прямо на кухню. Там он рухнул на стул у стола, нисколько не позаботясь усадить гостя.
— Не привёз выпить? Пойди и купи водку. Жена забрала наличные, кредитную карточку, сволочь. Затаилась на даче, понял? Пойди и купи водки.
— Эдик, по-моему, вы и так смертельно пьяны. — Георгий Сергеевич с грохотом пододвинул стул, из-под которого выкатилась пустая бутылка «Абсолюта», и тоже подсел к столу, где громоздились тарелки, полные остатков пищи, перемешанной с окурками. — Понимаю, у вас похмельный синдром…
— Значит, не купишь водки?
— Вам пить нельзя, мне тоже, я за рулём. — Решив отвлечь его от навязчивой идеи, Георгий Сергеевич спросил: — Что вы теперь делаете? Работаете? Кем?
— По снабжению, — ответил тот, глядя на него вялым, рыбьим взглядом.
— По снабжению кого?
— Саддама Хусейна и «Абу Саяф». Слыхал?
Вдруг его шатнуло в сторону. Он схватился за живот, согнулся, как от удара, и его вырвало гущей темно-красного цвета.
Георгий Сергеевич вскочил с места.
— Неужели никого нет дома? У вас язвенное кровотечение! Где телефон?
— Много знаешь, сука. Нельзя мне болтать. Уходи.
— Эдуард, спустимся. Довезу до больницы. Вам необходимо переливание крови, можете умереть.
— Ушлый! За марками припёр? Хотел меня ограбить? Сейчас вызову охрану.
Георгий Сергеевич двинулся вон из квартиры. Хлопнул за собой дверью.
…Вернувшись домой, он набрал номер Центропункта, назвался, продиктовал адрес Эдуарда, сообщил, что у того прободение язвы, что он пьян. Дежурная «Скорой» пообещала немедленно госпитализировать больного и после обязательно позвонить.
Долго Георгий Сергеевич ждал этого звонка.
Все ему было противно, и прежде всего он сам себе стал противен с этой погоней за дармовыми марками. Противно ощущение какой-то жуткой правды, прозвучавшей в невольно вырвавшемся признании «хорошенького-пригоженького». Конечно, и тогда, пятьдесят лет назад, говоря о Барселоне, и теперь — о том, что он участвует в снабжении террористов, видимо, российским оружием, он мог врать. Но чувствовалось — здесь есть что-то, переворачивающее привычный порядок вещей, некая подлая, закулисная сторона…
Лишь к вечеру раздался звонок. Дежурная сообщила, что, когда бригада «Скорой» вошла в квартиру, пациент был уже мёртв.
Маня
Она опять кралась за ним вдоль забитой людьми платформы метро «Маяковская».
На прошлой неделе в восемь пятнадцать утра впервые заметила здесь исхудалого старика в чёрном костюме, аккуратно повязанном галстуке. Шарящими движениями руки он слепо нащупывал среди пассажиров проход, ориентируясь на грохот раскрывшейся двери вагона. Маня прошмыгнула вслед. Старик тотчас схватил металлическую стойку. Стоял. Не захотел сесть, когда какая-то тётка предложила ему место. На его руке между большим и указательным пальцем синела татуировка — якорёк.
Старик сошёл на «Речном вокзале». Убедившись, что он благополучно дошёл до эскалатора, Маня перешла на другую сторону платформы, покатила обратно к «Соколу», где рядом с метро был грузинский ресторанчик. Там она работала судомойкой за скромную, можно сказать, символическую плату. Зато хозяин каждый раз давал бесплатный обед. Да ещё можно было наполнить судочки тем, что не реализовывалось за день, — остатками харчо, лобио, даже чахохбили. Судочки Маня приносила домой для своих престарелых родителей.