Ведьма-хранительница

Поймав спиной испытующий взгляд, я захлопнула книгу и обернулась. Магистр задумчиво откинулся на спинку кресла, пыхая трубкой. Дымок, как живой, цельно струился к печи и выскальзывал через трубу, не оставляя запаха.

– Вольха, скажите, – помолчав, спросил он, – вы не теряли в Догеве сознания? Не было головокружения, тошноты, чувства, будто проспали сутки?

– Нет, и укусов на шее тоже не замечала, – ехидно добавила я.

– Я не имел в виду, что они вас кусали, – мягко сказал архимаг, – но существуют иные… способы воздействия.

– Повторяю: нет!

– Как скажете, – уверенности в его голосе не было. – А когда вы в последний раз болели?

– Магистр, либо вы рассказываете все без утайки, либо перестаете задавать глупые вопросы.

Травник огорченно развел руками: мол, умолкаю. Я прикусила губу, но допытываться не стала.

О возвращении Кузьмая мы узнали задолго до его появления на опушке, по громкой ругани и невнятным блеющим звукам. Ученик тащил на веревке пегого козла с обломанным левым рогом, лохматого и пучеглазого. Козел упирался, Кузьмай настаивал.

– Во, – угрюмо буркнул он, – насилу приволок. Пущай теперь живоглот с ним мучается!

Я принюхалась и поспешно зажала нос. Мягко говоря, от козла разило. Крепко – смердело до невольно исторгнутой слезы.

– А что, – осторожно прогнусавила я, – поросята кончились?

Кузьмай, и сам не уверенный в равноценности замены, начал оправдываться:

– Молочных ни у кого нет, а за подсвинков такую цену заломили, что козел дешевле обошелся!

– А может, тебе еще и приплатили, чтобы ты его забрал? – вкрадчиво поинтересовался Травник.

Кузьмай обиделся:

– Два кладня отдал, и то битый час торговался! Поросенок – тьфу, не будет живоглот на него размениваться, а козел – он большой, его издалека видать…

– Насчет него и слепой не ошибется, – поддакнула я. Козел нагнул голову и мстительно боднул Кузьмая пониже пояса. – Что ж, привяжи у скита. Будем надеяться, у живоглота насморк…

Глава 6

Как показала практика, козла следовало привязать подальше. Лучше всего – на другом краю болота. За день он успел перебодать меня, Травника и двух робких мужичков, заглянувших к отшельнику за снадобьем от чирьев. Манька и та обходила его стороной, недовольно отфыркиваясь. Блеял он исправно, громко и гнусаво, так что все окрестные живоглоты с нетерпением ожидали ночи, дабы с наслаждением придушить мерзкую тварь. К вони мы притерпелись, но когда козел со всей дури принимался таранить ствол за неимением иного противника, от грохота закладывало уши. Я едва дождалась вечера, чтобы отправиться с Кузьмаем к роднику.

Парень не соврал, в сумерках Ромашка прискакала на водопой. Развевая гривой в легком галопе, она плыла над трясиной как привидение. За ней бесшумно летела черная тень, то бок о бок, то обгоняя, то отставая на корпус.

Я протерла глаза.

Две лошади, белая и черная, мчались по открытому пространству болота вдоль горизонта.

Я ничего не понимала. Ну ладно, Ромашка еще пользуется современными достижениями магии, а как скользит над трясиной вторая? И откуда она там взялась? Здоровенная какая, наверное, жеребец?

– Кобыла. – Кузьмай, не подозревая, ответил на занимавший меня вопрос. – Совсем молодая, однолетка, но рослая, не иначе как в отца пошла. Прошлой весной я ее первый раз заметил, совсем еще жеребенком была, но от матери не отставала. Я-то думал – кобыла недавно ожеребилась, жеребенок крохотный, догоню. Куда там! Задрали хвосты, ровно кошки дикие, да ка-ак припустят поперек трясины! Белая прямо по бочагам, жеребенок – с кочки на кочку. На козе еще догнал бы, а так…

Парень безнадежно махнул рукой. Лошади, словно подчиняясь его жесту, остановились и повернулись к нам.

– Ромашка! – позвала я. – Иди сюда, девочка!

Держи карман шире! При звуке печально знакомого голоса белая лошадь подскочила, как ошпаренная, и помчалась прочь, не оглядываясь.

Черная осталась на месте, с интересом разглядывая чужаков.

– Давай попробуем к ней подойти, – предложила я.

Кузьмай только рассмеялся:

– Думаешь, подпустит на расстояние вытянутой руки?

– Хоть рассмотрю ее поближе. – Я неторопливо, стараясь не делать резких движений, пошла навстречу кобыле. Кузьмай, напротив, присел на пенек, скрестив руки на груди, – видимо, хотел насладиться веселым зрелищем погони человека за лошадью.

Как ни странно, та не выказывала ни малейших признаков испуга. Изящное воплощение любопытства – от кончиков настороженных ушей до вздернутого хвоста – кобылка застыла как изваяние, готовая в любой момент сорваться с места. Чуть раскосые глаза с вертикальными зрачками переливались всеми оттенками желтого, как кусочки янтаря на залитом солнцем пляже. Я почтительно остановилась на расстоянии десяти локтей, опасаясь спугнуть лошадь и размышляя, что делать дальше. Для Ромашки я захватила горсть подсоленных сухариков и теперь машинально перебирала их в кармане, не осмеливаясь предложить дикой кобыле. Вряд ли она правильно истолкует мой жест и оценит непривычное лакомство.

Переживала я напрасно. Сухарики похрупывали, лошадь прислушалась-принюхалась, фыркнула: «А, где наша не пропадала!» – и подбежала ко мне. Я вытащила полную горсть сухарей, сложила ладони «лодочкой», и в них тут же уткнулись мягкие шелковистые губы. Мягкие-то мягкие, но настырные и на диво ловкие. Сухари как ветром сдуло, даже крошек не осталось. Пришлось снова лезть в карман, вытряхивать до последней крупинки. Откушав, лошадка окончательно обнаглела: ткнулась мордой мне в ухо, обнюхала и попыталась пощипать волосы, обошла вокруг, скептически разглядывая под разными углами. Словно домохозяйка на рынке, с брезгливой гримасой изучающая уцененный сыр, в тягостном раздумье – тряхнуть кошельком в другой лавке или рискнуть желудком в этой.

Поскольку особого выбора не было, дама смирилась с несимпатичным продуктом, насквозь провонявшим козлом. Шумно выдохнув, она повернулась ко мне боком, словно предлагая оседлать. Я осторожно почесала лошадь за ухом. Ей понравилось – кобылка нагнула голову, подставляя крутую шею с короткой, словно остриженной гривой. Поглаживание ввело лошадь в легкий транс, она пошире расставила ноги, полуприкрыв кошачьи глаза. Осмелев, я привычно оперлась о холку, подпрыгнула, побарахталась и бесславно соскользнула вниз. Кобылица была выше Ромашки на добрую пядь, и вся какая-то обтекаемая, скользкая, словно покрытая змеиной чешуей, а не шерстью. Не трогаясь с места, она со снисходительным интересом наблюдала за моей возней. Влезть на нее без стремян оказалось не проще, чем взбежать по ледяной горке. Пришлось воспользоваться перевернутой кадушкой (лошадь терпеливо ждала, пока я за ней бегала). Удивительно, но стоило мне выпрямиться, как скольжение и сползание в разные стороны тут же прекратились – гибкая лошадиная спина словно подстроилась к наезднице, даже без седла я сидела как влитая. Осмелев, я легонько ударила лошадь пятками. Она покосилась на меня, – я могла поклясться, что ее губы дрогнули в злорадной ухмылке, – и пошла плавным неспешным шагом.

Конечно, я и раньше каталась на лошадях без седла, но это было что-то новенькое. Не чувствовалось ни толчков, ни подскоков, отдающихся в ягодицах, лошадь словно плыла над землей, не отталкиваясь от нее копытами. Бока кобылы, сжатые моими коленями, почти не шевелились; казалось, она не дышит, да и не слышно было дыхания, если не считать редкого досадливого фырканья, когда лошадь встряхивала головой, отгоняя комарье.

Я чуть сжала колени. Лошадь беспрекословно перешла на трусцу, словно всю жизнь ходила под седлом и наловчилась угадывать желания всадника без шпор и поводьев.

Ощущение полета усилилось. Чем быстрее неслась лошадь – рысью, а затем галопом, тем больше она сливалась с всадницей. Казалось, я намертво вросла в ее спину, не нуждаясь в седле.

Случайно глянув вниз, я обомлела – пестревшая цветами луговина давно осталась позади, под копытами мелькали бочаги и кочки. Кричать «тпру!!!» было столь же бесполезно, сколь глупо. Мы не падали в болото только благодаря безостановочному движению, для которого хватает одной-двух точек мгновенной опоры.