Страница 88 из 93
— А в-третьих?
— Ну, может случиться и так, что Мордреду есть что сказать в свою пользу. Он встал не только между моими людьми и их домами и женами, но между мною и тем, что принадлежит мне. Одним мечом, знаешь ли, тут всего не объяснишь.
Обе армии встали лагерем и заняли выжидательную позицию; туда и сюда разъезжали гонцы с эскортом, их встречали с подобающими почестями, еще трое посыльных втайне спешно отбыли из Артурова лагеря: один — в Каэрлеон, с письмом к королеве, второй — в Корнуолл, с приказом к Константину встать под Артуровы знамена, а третий — в Бретань, с просьбой к Бедуиру прислать помощь и, когда представится возможным, явиться самому.
Ожидаемый вестник прибыл раньше, чем предполагалось. Бедуир, хотя и не вовсе оправившись от раны, уже выступил в путь и через несколько дней вместе со своей великолепной конницей прибудет к королю. Ветер дул попутный, плавание пройдет гладко и скоро.
Вовремя, что и говорить. До слуха короля дошло, что мелкие окраинные вожди стекаются вместе, готовясь выступить на юг. Сообщалось также, что саксы вдоль всего берега собирают силы, намереваясь ударить в глубь страны.
Ни к тому ни к другому Мордред причастен не был; более того, сам предотвратил бы происходящее, если бы события не зашли так далеко; но Мордреда, подобно Артуру, вопреки его воле и без всякой причины, с каждым часом все ближе подталкивало к той грани, от которой назад повернуть невозможно.
В замке далеко на севере, под окном, за которым утренние птахи уже вовсю распевали среди березовых крон, колдунья Нимуэ отбросила покрывала и поднялась с постели.
— Я должна ехать в Яблоневый сад.
Пелеас, не вставая, выпростал из-под одеял руку и привлек жену к себе.
— На расстояние полета ворона к полю битвы?
— Кто сказал, что грядет битва?
— Ты сама, милая. Прошлой ночью, во сне.
Нимуэ отстранилась от мужа — полуодетая, глядя в пол. В расширенных глазах ее, затуманенных сном, застыло трагическое выражение.
— Ну же, родная, тяжкий то дар, но ты к нему уже привыкла. Ты давно говоришь об этом, ожидаешь этого. Но поделать ничего не можешь.
— Могу только предостерегать, предостерегать без устали.
— Ты уже предостерегла их обоих. А еще до тебя то же предостережение изрек Мерлин. Мордред станет погибелью Артура. А теперь пророчество исполняется, и хотя ты говоришь, будто Мордред в душе не предатель, его вынудили к поступкам, которые в глазах всех и каждого и, разумеется, в глазах короля выглядят изменой.
— Но я знаю богов. Я говорю с ними. Я живу ими. Они не ждут, чтобы мы перестали действовать только потому, что в действии провидим опасность. Боги всегда прячут угрозы за улыбками, а за каждой тучей таится благодать. Возможно, мы и слышим слова их, да только кто их поймет доподлинно?
— Но Мордред…
— Мерлин, да и король тоже, предпочли бы, чтобы Мордред умер при рождении. Но через него уже пришло немало добра. Даже сейчас, если убедить их переговорить друг с другом, королевство еще можно спасти. Я не стану сидеть сложа руки, покорно примирившись с приговором богов. Я еду в Яблоневый сад.
— Зачем?
— Скажу Артуру, что предательства здесь нет, есть лишь честолюбие и горячность. И то и другое сам он в избытке выказывал в юности. Король меня послушает, король мне поверит. Они должны переговорить, или промеж себя они разорвут нашу Британию надвое и в брешь хлынут недруги. А кто на сей раз возродит страну?
В королевский дворец Каэрлеона прибыл гонец с письмом для Гвиневеры. Она знала посланца, тот не раз доставлял послания от нее к Мордреду и обратно.
Королева повертела письмо в руках, увидела печать — и побледнела как полотно.
— Это не печать регента. Это оттиск королевского кольца, того, что он носил на руке. Значит, его таки отыскали? Мой господин и вправду мертв?
Гонец, по-прежнему преклоняя колено, подхватил свиток, выпавший из рук королевы, и только тогда встал на ноги и отступил назад, изумленно глядя перед собой.
— Что вы, госпожа, нет. Король жив и в добром здравии. Так, значит, вести до вас не доходили? Прискорбные тут дела творятся, леди, и все обстоит не лучшим образом. Но король благополучно вернулся в Британию.
— Он жив? Артур жив? Но тогда письмо… подай мне письмо! Оно от самого короля?
— Ну конечно, госпожа!
Гонец снова вложил свиток в руку королевы. Щеки ее порозовели, но пальцы, которыми она пыталась сломать печать, дрожали. В лице ее отразилась целая буря чувств: точно тени, скользящие по текучей воде. В противоположном конце залы фрейлины королевы, сбившись в стайку, перешептывались и взволнованно наблюдали за происходящим. Повинуясь жесту старшей из них, гонец неслышно вышел за дверь. Дамы, жадные до новостей, шурша юбками, устремились вслед за ним.
Королева даже не заметила их ухода. Она погрузилась в чтение.
Вернувшись, старшая фрейлина обнаружила, что королева одна и, со всей очевидностью, в глубоком горе.
— Как, госпожа, вы плачете? Тогда как верховный король жив?
— Я погибла, — только и смогла выговорить Гвиневера. — Я погибла. Они пошли войной друг на друга, и при любом исходе я погибла.
Спустя какое-то время она поднялась на ноги.
— Мне нельзя здесь оставаться. Я должна вернуться.
— В Камелот, госпожа? Но там войска.
— Нет, не в Камелот. В Эймсбери. С собой я возьму только тех, кто захочет; прочим ехать незачем. Там мне ничего не понадобится. Скажи им от меня, пожалуйста. И помоги мне собраться. Я отправляюсь сейчас же. Да, сейчас же, нынче же вечером.
Гонец от Мордреда, прибывший с утра пораньше — когда телеги ярмарочных торговцев с грохотом катили по мосту через Иску, — обнаружил, что во дворце царит суматоха, а королева уехала.
Глава 10
День выдался ясный, последний дар лета. На рассвете герольды обоих воинств сопроводили полководцев к месту долгожданных переговоров.
В ту ночь Мордреду так и не удалось заснуть. До самого утра он лежал, не смыкая глаз, и думал, думал. Что сказать. Как сказать. Какие слова подобрать, звучащие достаточно открыто и прямо, чтобы избежать неправильных истолкований, но не настолько резко, чтобы вызвать враждебность. Как объяснить человеку настолько усталому, и недоверчивому, и снедаемому горем, как стареющий король, его, Мордреда, собственную двойственность: радость власти — власти, что может быть и была исполнена непоколебимой верности, но никогда уже не вернется к подчиненной роли. (Может быть, соправители? Короли Севера и Юга? Согласится ли Артур хотя бы допустить такую мысль?) Завтра за столом перемирия он и отец впервые встретятся как вожди и полководцы, на равных, а не так, как прежде — король и регент. Причем вожди очень разные. Мордред знал: когда придет его время, он станет не копией отца, но совсем иным королем. Артур принадлежал своему поколению; мысли и честолюбивые мечты его сына от рождения направлены в иное русло. Даже если бы не разница в воспитании, все сложилось бы именно так и не иначе. Мордред был движим иными крайностями, нежели Артур, однако каждый отдавал своему призванию себя всего, без остатка. Молодой человек понятия не имел, удастся ли убедить стареющего короля принять новый уклад, прозреваемый Мордредом, — уклад, воплощенный (пусть в итоге и позорно) в определении «молодые кельты», — не сочтя таковой за измену. А ведь еще есть и королева. Вот об этом он никогда не сможет заговорить вслух. «Даже если бы ты погиб, пока жив Бедуир, какие у меня виды?»
Мордред застонал, перевернулся на другой бок, закусил губу: еще не хватало, чтобы часовые услышали. Когда воинства в преддверии битвы, в чем только не усмотрят предзнаменование!
Он — вождь, и он об этом знал. Даже теперь, когда штандарт верховного короля реет над станом у озера, люди Мордреда преданны ему безоглядно. А вместе с ними, за холмом, встали лагерем саксы. Даже теперь они с Кердиком, возможно, смогли бы заключить выгодный союз, «мировую землепашцев», так пошутил когда-то Мордред, а старик сакс расхохотался… Но между Кердиком и Артуром такой договор невозможен, ни теперь, ни впредь… Опасная почва, опасные речи. Даже думать об этом сейчас — сущее безрассудство. Неужто он даже в эти страшные мгновения прикидывает, что окажется лучшим королем, нежели Артур? Иным — да. Может, и лучшим для своего времени — для будущих времен, уж во всяком случае? Да это уже не безрассудство — хуже! Мордред снова перевернулся на другой бок, ища на подушке местечка попрохладнее, пытаясь вернуться к образу мыслей Артурова сына — почтительного, восхищенного, готового покорствовать и повиноваться.