Страница 45 из 93
Дважды за эти годы Артур останавливался поблизости, в первый раз — в гарнизоне, второй раз — в самом Эймсбери, в доме городского старосты.
В первый раз, несмотря на все старания Моргаузы, король не пожелал ее видеть и ограничился тем, что послал гонца к аббатисе и официально справился о здоровье и благополучии узницы, а к самой королеве отправил посредников — Бедуира и, по иронии судьбы, Ламорака. Второй раз король оказался в окрестностях Эймсбери спустя два года. Он предпочел бы снова заночевать в гарнизоне, но это могло бросить тень на гостеприимство городского старосты, так что Артур волей-неволей принял его приглашение. Но распорядился, чтобы, пока сам он находится в городе, Моргаузе не дозволялось выезжать за пределы монастырских стен, и королевскую волю исполнили свято. Но однажды вечером, когда Артур и полдюжины Сотоварищей ужинали с аббатом и городскими старейшинами, к дверям явились две приближенные дамы Моргаузы, в красках распространяясь о болезни узницы и жалостно умоляя короля поспешить к недужной. Королева желает лишь одного — на смертном одре услышать слова прощения, уверяли посланницы. Или, ежели брат по-прежнему гневается на нее, она молит — и по лицам дам видно было, сколь прочувствованно, — об исполнении одной-единственной предсмертной просьбы. Пусть ей дозволят в последний раз повидаться с сыновьями.
Но сыновей Лота в Эймсбери не было. Гахерис находился в составе гарнизона на Великой равнине; Гавейн и двое других остались в Камелоте. Вместе с королем в Эймсбери приехал только Мордред, единственный из пяти: теперь он повсюду следовал за отцом.
К нему-то и обратился Артур, жестом отослав женщин за пределы слышимости.
— Умирает? Думаешь, это правда?
— Три дня назад она каталась верхом.
— Да? Кто тебе сказал?
— Свинопас в буковой роще. Я остановился и расспросил его. Моргауза как-то бросила ему монетку, так что он всегда ее высматривает. Называет «пригожей королевой».
Артур нахмурился, забарабанил пальцами по столу.
— Всю неделю дул холодный ветер. Полагаю, она вполне могла простудиться. А если так… — Он помолчал. — Ну что ж, завтра я кого-нибудь пошлю. А тогда, ежели рассказ подтвердится, наверное, мне и впрямь придется съездить самому.
— А к завтрему все будет должным образом обставлено.
Король вскинул глаза на сына.
— О чем ты?
— Когда Моргауза посылала за мной в первый раз, она была одна-одинешенька в промозглой комнате, и никаких тебе удобств, — сухо пояснил Мордред. — Все в спешке снесли в соседнюю комнату: дверь приоткрылась, и я заметил.
Артур нахмурился еще суровее.
— Так ты и здесь подозреваешь притворство? Опять? Но как? Что она может сделать?
Мордред зябко повел плечами.
— Кто знает? Как сама Моргауза напоминала мне не единожды, она ведьма. Держитесь от нее подальше, сир! Или позвольте мне съездить и убедиться воочию, соответствует ли истине эта байка о смертельном недуге.
— И ты не побоишься чародейства?
— Она звала сыновей, — отозвался Мордред, — а в Эймсбери никого, кроме меня, нет.
Юноша не стал добавлять, что, хотя душа его, усилиями самой Моргаузы отравленная страхом, стремится прочь от нее, он отлично сознает, что он в безопасности. Ему суждено стать — злобный, брызжущий слюной голос до сих пор звучал у него в ушах — погибелью для своего отца. Ради этого Моргауза сохранит ему жизнь, как когда-то в детстве.
— Если вы отошлете гонца прямо сейчас, сир, и сообщите ей, что сами прибудете утром, королева не преминет подготовиться к назначенному времени — если это и впрямь уловка, — посоветовал юноша. — А я поскачу нынче же вечером.
Обсудив дело со всех сторон, король согласился и, с видимым облегчением вернувшись к гостям, отослал к Моргаузе одного из Сотоварищей с известием о том, что король увидится с ней завтра поутру.
Как и прежде, выбор короля пал на Ламорака.
У садовой стены стоял привязанный конь. Здесь парапетная плита располагалась не так высоко, а ветка старой яблони выдавила кирпичи наружу: кладка взбугрилась, растрескалась и наконец обвалилась; при известной ловкости здесь вполне возможно было перебраться с седла на другую сторону.
Ночь выдалась безлунная, но на небе мерцали звезды — видимо-невидимо, точно маргаритки на лугу.
Мордред остановился и пригляделся к коню. Белая отметина на лбу и чулок на левой передней ноге показались ему знакомыми. Он всмотрелся внимательнее: так и есть, на шлейке — серебряный вепрь Оркнеев. Чалый принадлежал Гахерису. Мордред тронул шею коня. Кожа разгоряченная и влажная…
Он постоял с минуту, размышляя про себя. Если весть о болезни Моргаузы достигла гарнизона, как оно и бывает с такими новостями, на крыльях молвы, так Гахерис, должно быть, тотчас же поскакал к королеве. А возможно, когда ему запретили сопровождать Артура и Мордреда в Эймсбери, он выехал тайно, твердо вознамерившись повидаться с матерью. И в том, и в другом случае Гахерис скрывает свои намерения, иначе вошел бы через ворота.
Не без иронии Мордред подумал о том, что в любом случае Моргауза сына не ждала, так что, пожалуй, в такую холодную ночь с удобствами еще не распрощалась.
Гахерис, несмотря на всю свою сыновнюю преданность, вынужден будет засвидетельствовать здоровье матери и прочие обстоятельства, когда Мордред возвратится к королю с докладом.
Молодой человек неслышно прошел вдоль стены к воротам.
Стражники внимательно оглядели гостя в свете фонаря и, по предъявлении королевской грамоты, пропустили внутрь.
В пределах монастырских стен царили тишина и безлюдье: здесь охрану не выставляли. С некоторых пор Моргауза и ее свита обосновались в отдельном крыле — в строении, отделяющем фруктовый сад от женской галереи. Мордред тихо миновал часовню и вошел в сводчатый коридор. В сторожке у жаровни дремала монахиня. Гость снова предъявил королевскую грамоту, был опознан и пропущен.
По обе стороны провалами в пустоту чернели арки. Трава в центре дворика в звездном свете казалась блекло-серой, звездочки-маргаритки, закрывшие на ночь венчики, терялись во мраке. Над крышами беззвучно пролетела сова и скрылась в саду. Во тьме мерцал лишь тусклый отблеск жаровни.
Мордред помедлил в замешательстве. Час был поздний, однако полночь еще не пробило. Моргауза, как большинство ведьм, принадлежала к ночным созданиям; почему же не светится ни одно из ее окон? И уж конечно, если бы история о смертельном недуге соответствовала действительности, приближенные дамы непременно бодрствовали бы у изголовья страждущей. Может, у нее любовник? Говорят, королева до сих пор развлекается вовсю. Но если там Гахерис… Гахерис?!
Мордред выругался вслух, преисполнившись отвращения к самому себе за подобную мысль, а затем — за уверенность в том, что подозрение справедливо.
Дверь под сводами оказалась незапертой. Гость переступил порог и стремительно зашагал по достопамятному коридору. Вот и вход в покои королевы. Мгновение поколебавшись, Мордред распахнул дверь и без стука вошел.
Комната оказалась иной, нежели ему запомнилось: такой предстала бы она взгляду гостя, если бы Моргауза заранее не избавилась от обстановки. Мягкий звездный свет проникал в окно, озарял драпировки и натертую воском мебель, мерцал на золотой и серебряной посуде. Плотные ковры приглушали шаги. Мордред пересек комнату и подошел к внутренней двери, которая вела в переднюю перед королевиной опочивальней. Здесь он помедлил. Наверняка прислужницы ее бодрствуют, хотя бы одна? Гость нагнулся и тихонько постучал в филенку.
В комнате послышался легкий шум, торопливое движение, и вновь воцарилась тишина, словно стук вспугнул того, кто не желал быть обнаруженным. Мордред снова заколебался, затем стиснул зубы и потянулся к задвижке, но не успел за нее взяться, как дверь распахнулась. На пороге стоял Гахерис с мечом в руке.
Переднюю освещала одна-единственная свеча. Но даже в этом слабом, рассеянном свете было видно, что Гахерис бледен как смерть. Разглядев Мордреда, он побледнел еще сильнее, если такое возможно. Губы его медленно округлились до черного «О».