Страница 40 из 93
С февральской оттепелью пришли известия из Камелота. Мальчикам сообщили о матери, по-прежнему пребывавшей в Эймсбери. Моргаузу отошлют на север, в монастырь Каэр-Эй-дин, вскорости после того, как двор вернется в Камелот; перед отъездом ей дозволят повидаться с сыновьями. Принцы восприняли новость едва ли не равнодушно. По иронии судьбы, пожалуй, только Гахерис до сих пор скучал по матери — Гахерис, которым она пренебрегала. Моргауза по-прежнему снилась ему по ночам; в воображении своем он спасал мать, возвращал ей оркнейский трон; она — сама признательность, он — торжествующий победитель. Но с приходом дня сны таяли; даже ради Моргаузы он не отказался бы ни от новой, захватывающей жизни при дворе верховного короля, ни от надежды занять со временем высокое положение в ряду избранных Сотоварищей.
В конце апреля, когда двор снова перебрался в Камелот на все лето, король послал мальчиков попрощаться с матерью. По слухам, поступил он так вопреки совету Нимуэ, что приехала из Яблоневого сада, дабы приветствовать короля. Мерлина при дворе не было; со времен последнего приступа недуга он жил затворником, и, когда король покинул Каэрлеон, старый колдун вернулся в Уэльс, в свой дом на вершине холма, а Нимуэ заступила на его место главного королевского советника. Но на сей раз с ее словами не посчитались, и мальчиков в должный срок послали в Эймсбери с надежным эскортом, во главе которого поставили Кея и еще одного рыцаря по имени Ламорак.
По пути они заночевали в Саруме: городской староста, предоставивший гостям кров, не знал, чем и услужить племянникам верховного короля. А поутру отряд выехал в Эймсбери, что возведен был на окраине Великой равнины.
Утро стояло ясное, сыновья Лота пребывали в прекрасном настроении. Верхом на отменных скакунах, по-королевски разодетые, принцы почитай что без задних мыслей предвкушали встречу с Моргаузой и возможность похвастаться перед ней новообретенным блеском. Все страхи о судьбе матери давным-давно развеялись. Артур поручился мальчикам своим словом, что смертный приговор королеве не угрожает, и хотя Моргауза оставалась узницей, заключение в монастыре (как в юношеском неведении полагали ее сыновья) не так уж сильно и отличалось от того образа жизни, что она вела дома, проводя целые дни в затворничестве среди приближенных дам. Знатные леди, наперебой уверяли мальчики друг друга, зачастую принимают постриг по доброй воле; конечно, право решать и царствовать монахини утрачивают, ну так это и не женское дело, подсказывала заносчивая нетерпимость юности. Моргауза правила как королева от имени покойного мужа и несовершеннолетнего сына и наследника, но подобная власть неизбежно ограничена во времени, и теперь (как открыто заявлял Гавейн) необходимость в ней отпала. О любовниках теперь нечего и мечтать; а в глазах Гавейна и Гахериса — только эти двое подмечали и принимали происходящее близко к сердцу — оно было и к лучшему. Так пусть узница и остается в монастыре по возможности дольше; со всеми удобствами, разумеется, но под замком, чтобы не вмешивалась в их новую жизнь и не позорила сыновей, принимая на ложе любовников не старше их самих!
Принцы весело гарцевали верхом. В душе Гавейн уже отдалился от матери на многие годы, а Гарет задумывался лишь о сиюминутном приключении. Агравейна мало что занимало, помимо коня, новой туники да оружия, которые он гордо выставлял напоказ («Наконец-то впору для принца!»), да еще, пожалуй, всего того, о чем непременно следует рассказать Моргаузе, похваляясь собственной воинской доблестью. Гахерис предвкушал встречу с пристыженным удовольствием: на сей раз, после разлуки столь долгой, она непременно порадуется сыновьям, не станет скупиться на ласки и слова любви и отвергать не станет ни того ни другого. Кроме того, она будет одна, никакого тебе настороженного любовника у трона, который глаз с принцев не спускает и нашептывает недоброе.
Один Мордред скакал молча, снова — в стороне, за пределами клана. Он не без удовлетворения отметил, сколь учтиво, едва ли не благоговейно, держится с ним Ламорак, сколь бдительно приглядывает за ним Кей. При дворе слухи далеко опережали правду, но ни король, ни королева даже не пытались положить им конец. Напротив, давали понять, что из пятерых принцев именно Мордреду отведена роль наиболее значимая. И только он, единственный из братьев, отчасти страшился этой встречи. Мордред понятия не имел, сколь много сообщили Моргаузе, но не может же она не знать о смерти любовника! А смерть эта на его совести.
Так ехали они в сторону Эймсбери ясным солнечным утром, и из-под конских копыт сверкающими каскадами разлеталась роса. И в лесу повстречали они Моргаузу вместе с ее эскортом.
Королева выехала на прогулку для моциона, никак не удовольствия ради. И это бросалось в глаза. Хотя нарядилась Моргауза богато, в излюбленные янтарно-желтые ткани, а подбитая мехом накидка защищала от прохладных весенних ветров, скакала королева на невзрачной кобылке, а по обе стороны от нее ехали воины, одетые в цвета Артурова воинства. Тот, что справа, удерживал в руке повод, пропущенный сквозь кольцо в уздечке кобылы. Женщина в простом плаще с капюшоном замыкала кавалькаду, в свою очередь в окружении двух всадников.
Гарет первым узнал мать. Закричал во весь голос, приподнялся в седле, замахал рукой. Гахерис пришпорил коня, галопом пронесся мимо, а вслед за ним и остальные, точно атакующий отряд кавалерии, помчались по лесистой равнине, хохоча и оглашая окрестности охотничьими кличами и приветственными возгласами.
Моргауза встретила натиск юных всадников, сияя улыбкой. Гахерису, который подоспел первым, подала руку и подставила щеку для нетерпеливого поцелуя. Вторую руку протянула Кею: тот почтительно поднес кисть к губам, затем уступил приз Гавейну и отъехал назад, пропуская мальчиков к матери.
Моргауза наклонилась вперед, раскинула руки навстречу сыновьям. Лицо ее лучилось радостью.
— Гляньте, моего коня ведут в поводу, так что я могу ехать и без рук! Мне сказали, что я могу надеяться на скорую встречу, но так рано мы вас не ждали! Вы, верно, стосковались по мне так же, как и я по вам… Гавейн, Агравейн, Гарет, ненаглядный мой, да поцелуйте же мать, которая все эти нескончаемые зимние месяцы изнывала, вас не видя… Ну же, право, довольно… Отпусти, Гахерис, дай полюбоваться на вас всех. Ох, милые мои мальчики, как долго мы не виделись, как долго…
Сдвиг в сторону пафоса прошел незамеченным. Все еще слишком взволнованные, переполненные сознанием новообретенной значимости, юные всадники гарцевали вокруг матери. Сцена приобрела живость увеселительной прогулки.
— Взгляните, матушка, этот жеребец — из конюшни самого верховного короля!
— Госпожа, вы посмотрите на меч! А я с ним уже недурно управляюсь! Учитель фехтования говорит, что у меня задатки не хуже, чем у любого из моих сверстников.
— Вы в добром здравии, госпожа королева? С вами хорошо обращаются?
Это спросил Гахерис.
— А меня примут в число Сотоварищей! — с грубоватой гордостью вставил Гавейн. — И ежели этим летом доведется повоевать, король обещал, что и меня возьмут.
— Вы ведь приедете в Камелот на Пятидесятницу? — спросил Гарет.
Мордред не поскакал вперед наперегонки с остальными. Королева этого словно не заметила. Даже не взглянула в его сторону. Отряд повернул назад, в Эймсбери; бастард по-прежнему ехал между Кеем и Ламораком. Моргауза весело смеялась и болтала с сыновьями, давая им вволю накричаться и побахвалиться, расспрашивала о Камелоте и Каэрлеоне, прислушивалась к их восторженным отзывам с лестным вниманием. Время от времени она дарила нежный взгляд или ласковое слово Ламораку, тому рыцарю, что держался ближе прочих, и даже солдатам эскорта. Нетрудно было догадаться, что королева радеет об отчете, который в свой срок достигнет ушей Артура. Прелестный облик ее дышал кротостью, в речах возможно было усмотреть лишь материнский интерес к сыновним успехам и материнскую признательность верховному королю и его доверенным лицам за заботу о мальчиках. Если она и заговаривала об Артуре — с Кеем, через головы Гарета и Гахериса, — то превозносила до небес великодушие короля к ее детям («к бедным моим сиротам, которых, кроме него, и защитить-то некому») и королевскую милость, как она это называла, по отношению к себе самой. Вне всякого сомнения, очень скоро она преисполнилась уверенности в том, что может рассчитывать и на большую, высшую милость. Обратив чарующий взор к Кею, она спросила с кротким смирением: