Страница 20 из 93
— А я что вам говорил! — торжествующе объявил Гахерис братьям.
И мальчики сломя голову помчались по дороге ко дворцу. Мгновение поколебавшись, Мордред последовал за ними. Все словно переменилось — внезапно и сразу. Он снова изгой, а четверо сыновей Лота, сроднившись в преддверии блестящего будущего, едва его замечают. На бегу принцы деловито переговаривались между собой.
— Это Мерлин советовал верховному королю заключить мир с саксами, — тяжело дыша, говорил Агравейн.
— Так что, может статься, мы увидим, как наш дядя снова возьмет в руки меч, — радостно восклицал Гахерис. — И мы ему понадобимся…
— Король нарушит данную клятву? — резко бросил Гавейн.
— А может, ему нужны не только мы, — предположил Гарет. — Может, он прислал и за матушкой тоже — теперь, когда Мерлина не стало. Гадкий был человек, по словам матушки, и терпеть ее не мог, потому что завидовал ее могуществу. Она сама мне сказала. Может, раз чародей умер, матушка станет творить магию для короля вместо него.
— И станет королевской волшебницей? У него уже есть одна, — сухо возразил Гавейн. — Ты разве не слышал? Леди Нимуэ унаследовала силу Мерлина, и король шагу без нее не ступит. Во всяком случае, так говорят.
У самых ворот мальчики перешли на шаг. Гарет обернулся к сводному брату:
— Мордред, когда мы уедем в Камелот, ты ведь здесь один останешься. И что ты станешь делать?
Он останется здесь один… Первенец короля Оркнейского останется на Оркнеях — единственным из всех принцев? Мордред видел: Гавейну одновременно пришла в голову та же самая мысль.
— Я об этом не задумывался. Пошли узнаем, что за вести привез гонец, — коротко отозвался бастард.
И вбежал в ворота. Помедлив мгновение, Гавейн последовал за сводным братом, а с ним и все прочие.
Дворец гудел, как пчелиный улей, но никто толком ничего не знал — разве что основные новости, мальчикам уже известные. Посланец все еще беседовал с королевой с глазу на глаз. В коридорах и главном зале теснились люди, но перед принцами толпа расступалась: те, по-быстрому умывшись и переодевшись, пробились поближе к дверям покоев королевы.
Время шло. Сгущались сумерки; слуги обошли зал, зажигая факелы. Настало время трапезы.
По комнатам распространились запахи стряпни; мальчики только сейчас вспомнили, что голодны. Взбудораженные появлением корабля, они даже не съели ячменные лепешки, прихваченные с собою в лодку. Но заветные двери так и не открылись. Один только раз до принцев донесся голос матери, резкий и громкий, но что звучало в нем — радость или гнев? Мальчики неуютно поежились и переглянулись.
— Просто быть того не может, чтобы мы никуда не поехали! — воскликнул Агравейн. — С каким еще поручением наш дядя, верховный король, пришлет сюда королевский корабль?
— А если и не поедем, — заметил Гавейн, — что помешает нам отослать с тем же кораблем письмо к нашему дяде, верховному королю, и напомнить ему о себе?
«Если кто-нибудь из них еще хоть раз скажет „наш дядя, верховный король“, — подумал Мордред, с трудом сдерживая ярость, — я на весь дворец закричу про „моего отца, короля Лотиана и Оркнеев“; поглядим, что они на это скажут!»
— Тише! — проговорил он вслух. — Вот и гонец. Теперь-то мы узнаем наверняка!
Но до поры так ничего и не прояснилось. Дверь покоев королевы распахнулась, и посланец, миновав стражу, вышел в коридор — с каменным, ничего не выражающим лицом, как учат ему подобных. Не глядя по сторонам, он шагал вперед; толпа покорно расступалась. Никто не заговорил с гостем; даже принцы беспрекословно отступили к стене, не задав ни одного из вопросов, что жгли им губы. Даже здесь, на краю света, за пазухой у северного ветра, все знали: королевских послов не расспрашивают, все равно как самого короля. А тот прошествовал мимо, словно не заметив мальчиков, точно любой королевский гонец значил куда больше, нежели все островные принцы, вместе взятые.
Навстречу ему поспешил дворецкий, и почетного гостя торжественно проводили в отведенные ему покои. А двери так и не приоткрылись.
— Ужинать хочу, — пожаловался Гарет.
— Похоже, что поужинаем мы куда раньше, чем она надумает сообщить нам, что же все-таки происходит, — заметил Агравейн.
Так оно и вышло. Позднее, ближе к тому часу, когда мальчиков обычно отправляли в постель, королева наконец-то послала за сыновьями.
— Зовут всех пятерых? — переспросил Гавейн.
— Всех пятерых, — подтвердил Габран, как-то странно оглянувшись на Мордреда, еще четыре пары глаз обратились в ту же сторону. Мордред, внутренне напрягшись против накатившей волны волнения, надежды и тревоги, по обыкновению своему глядел отчужденно и равнодушно.
— И поторопитесь, — сказал Габран, придерживая дверь.
Принцы ждать себя не заставили.
Они чередой вошли в покои Моргаузы и молча застыли в тревожном ожидании, до глубины души потрясенные увиденным. Отпустив гонца, королева воспользовалась долгой передышкой для того, чтобы отужинать и переговорить с советниками, и после бурной, но не лишенной приятности интерлюдии с Габраном, приказала прислужницам приготовить ванну, подать парадные одежды и обеспечить необходимое убранство: Моргауза желала принять сыновей по-королевски.
Из зала перенесли высокое золоченое кресло и установили у очага, где ярко пылал торф. Моргауза уселась, поставила ножки на кармазинную скамеечку. На столике рядом стоял золотой кубок с остатками вина, а возле лежал врученный посланником свиток; королевская печать с драконом алела на нем, точно кровавое пятно.
Габран проводил мальчиков в покои, пересек комнату и встал за креслом королевы. Никого больше не было, прислужниц давно отослали. Время перевалило за полночь; полная луна за окном померкла от оттенка календулы до серебряного. Резко очерченный луч света наискось пал на трон Моргаузы, вспыхивая на золоте и теряясь в складках ее платья. Королева облачилась в один из роскошнейших своих нарядов: мерцающий поток красновато-коричневого бархата облегал фигуру, пояс искрился золотом и изумрудами; волосы, перевитые золотыми нитями, венчала одна из королевских корон — тонкий обруч красного кельтского золота, некогда принадлежавший королю Лоту. До сих пор мальчикам доводилось видеть этот венчик только в те дни, когда им дозволялось присутствовать на торжественных советах.
Факелы потушили, а светильников не зажгли. Моргауза восседала между заревом очага и потоком лунного света: по-королевски величественная и несказанно прекрасная. Пожалуй, из всех пяти принцев только один Мордред заметил, как бледны ее щеки под непривычным румянцем. «Она плакала, — подумал он, а затем, с типично артуровским хладнокровием, поправился: — Она пила. Гавейн прав. Все они уезжают. И что станется со мной? Зачем за мною послали? Они боятся оставлять меня здесь одного — меня, первенца короля Лота? Королевский отпрыск, и один на острове — что со мной будет?» Но в лице мальчика не отразилось и следа обуревающих его мыслей; он стоял недвижно рядом с Гавейном, на полголовы выше брата, и бесстрастно ждал, словно происходящее занимало его куда менее прочих. Затем он заметил: королева смотрит только на него, Мордреда, и сердце его подскочило в груди и резко, неистово заколотилось.
Но вот Моргауза отвернулась от Мордреда и некоторое время молча созерцала всех вместе. А затем заговорила:
— Всем вам уже известно, что корабль, вставший на якорь в гавани, пришел от моего брата, верховного короля Артура, и что на корабле этом прибыл посланец с письмом для меня.
Ответа не последовало. Впрочем, Моргауза его и не ждала. Она оглядела шеренгу мальчиков: все лица обращены к ней, глаза разгораются радостным предвкушением.
— Вижу, вы про себя уже строите догадки, и думается мне, что правильные. Да, наконец-то оно пришло, то самое повеление, которого, как мне ведомо, вы с нетерпением ждали. И я тоже ждала, хотя того, что случилось, одобрить не могу… Вы поедете в Камелот, ко двору верховного короля, вашего дяди.
Она замолчала. Гавейн, которому всегда позволялось больше, чем прочим, не замедлил отозваться: