Страница 2 из 93
Стоял ясный день начала лета. Май на островах зачастую выдается столь же суровым, как и любой другой месяц, но нынче светило солнце и дули ласковые ветра. Прибрежные камни переливались серым, бирюзовым и розово-алым, пенный прибой мерно накатывал на валуны, а по склонам хребта пестрели гвоздики, первоцветы и алый лихнис. На каждом уступе скал, ограждающих залив, теснились морские птицы, отстаивающие и защищающие свое гнездовье, а еще ближе, на гальке или в траве, пестрые сорочаи сидели на яйцах либо с криками перепархивали вдоль воды. В воздухе стоял неумолчный гвалт.
Даже если бы кому-то и пришло в голову подслушивать у дверей, в шуме моря и птиц чужак не различил бы ни звука, однако в хижине по-прежнему царила настороженная тишина. Женщина не произнесла ни слова, но в лице ее читалась тревога. Она промокнула рукавом глаза.
— В чем дело, жена? — раздраженно нарушил молчание Бруд. — Ты что, горюешь по старому ведуну? Что бы уж там ни значил Мерлин с его ворожбой для короля Артура и жителей большой земли, для нас, здешних, он ничто. Кроме того, он был стар, и хотя поговаривали, будто смерть его не берет, похоже, что слухи солгали. Но о чем тут рыдать?
— Я не его оплакиваю, с какой бы стати? Но мне страшно, Бруд, мне страшно…
— Из-за чего бы?
— Я боюсь не за нас. За него.
Женщина оглянулась на колыбель. Малыш пробудился от дневного сна, но, все еще во власти дремоты, лежал тихо, свернувшись в крохотный комочек под одеялом.
— За него? — подивился муж. — Это еще почему? Уж теперь-то нам доподлинно ничто не угрожает, да и ему тоже. Мерлин был врагом нашему королю Лоту, и, надо думать, этому его мальчонке тоже, ну так колдун-то умер! Так кому же ныне злоумышлять против малыша или против нас — за то, что его растим? Небось теперь не нужно осторожничать, на случай ежели чужие люди углядят его да примутся задавать вопросы. Небось теперь пусть себе бегает на воле да играет, как другие дети; хватит ему целыми днями держаться за твою юбку, да и тебе хватит с ним нянькаться, точно с родным, все равно недолго тебе удерживать парня в четырех стенах. Он уж давным-давно перерос эту люльку.
— Знаю, знаю. Этого-то я и боюсь, неужто не видишь? Боюсь потерять его. Когда придет время и она заберет его от нас…
— А с какой бы стати? Если она не забрала его, когда пришли вести о смерти короля Лота, зачем бы ей делать это сейчас? Ты рассуди, жена. Когда скончался король, ее супруг, можно было предположить, что она постарается по-тихому избавиться и от бастарда. Вот тогда я и сам струхнул не на шутку. Как ни крути, сейчас маленький принц Гавейн по праву король Оркнеев, но этот мальчонка, бастард он там или нет, почти — сколько там? — почти на год старше, так что кое-кто может рассудить…
— Кое-кто рассуждает слишком много, — резко оборвала его Суда, и в голосе ее прозвучал столь явный страх, что Бруд вздрогнул, шагнул к дверям, отдернул полог и выглянул наружу.
— Да что тебя мучит? Ни души там нет. А кабы кто и был, все равно ни слова бы не расслышал. Поднимается ветер, и вода стоит высоко. Послушай сама.
Не сводя с ребенка глаз, женщина покачала головой. Слезы ее высохли. Когда она заговорила, голос ее звучал не громче шепота.
— Не снаружи. Никто к нам не подберется, не вспугнув сорочаев. Стеречься надобно здесь, в доме. Ты погляди на него. Он уже не младенец. Ишь, прислушивается; а порой я готова ручаться, будто он понимает каждое слово!
Рыбак подошел к колыбели и заглянул внутрь. Лицо его смягчилось.
— Ну, ежели и нет, так вскорости и впрямь начнет понимать. Боги свидетели, парнишка изрядно смышлен для своих лет. Мы нашу плату отработали, да с лихвой: помнишь, каким заморышем мы его взяли! А теперь глянь-ка на него! Любой гордился бы таким сынком! — Бруд отвернулся, потянулся к посоху, прислоненному к стене у двери. — Слушай, Сула, кабы суждена была напасть, так уже пришла бы давным-давно. Если бы противу мальчика замышлялось недоброе, нам перестали бы платить, верно? Так что не мучь себя. Сейчас причин для страха нет.
Женщина кивнула, отводя глаза.
— Да. Глупо я себя повела. Наверное, ты прав.
— Пройдет еще несколько лет, прежде чем молодой Гавейн станет задумываться о королевствах да королевских бастардах, а к тому времени о нашем, глядишь, и позабудут. А даже если и платить перестанут, что с того? Славно иметь сына — в моем ремесле без помощника не обойтись.
Женщина наконец-то подняла взгляд и улыбнулась.
— Добрый ты человек, Бруд.
— Хм, — проворчал он, отдергивая полог. — Хватит об этом. Схожу-ка я в город, послушаю, что еще за вести привезли моряки.
Оставшись одна с ребенком, женщина некоторое время сидела неподвижно. В лице ее по-прежнему читался страх.
Но вот малыш потянулся к ней ручонкой, она улыбнулась — и улыбка эта вернула ясную прелесть молодости ее щекам и глазам. Суда наклонилась, достала ребенка из колыбели, усадила его на колени. Взяла со стола корочку черного хлеба, обмакнула в чашу с козьим молоком и поднесла к губам малыша. Ребенок принялся жевать хлеб, склонив темнокудрую головку ей на плечо.
Женщина прижалась щекой к его волосам, погладила шелковистые пряди.
— Мужчины глупы, уж так от века повелось, — тихонько проговорила рыбачка. — Они в упор не видят того, что так и бросается в глаза. Но ты-то простаком не будешь, мой красавчик, мы-то знаем, что за кровь течет в твоих жилах: ишь, и глазки смотрят насквозь и различают самую суть, а ведь ты еще малыш…
Сула негромко рассмеялась, прижимаясь губами к его волосам, и мальчик заулыбался.
— Бастард короля Лота, да? Что ж, так говорят, да оно и к лучшему. Но кабы все видели то, что вижу я, и знали то, о чем я догадалась много месяцев назад…
Укачивая ребенка, Сула крепче прижала его к груди, успокаивая себя, возвращаясь мыслями к тем летним ночам два года назад, когда Бруд, молчание которого было куплено золотом, вышел в море, но не на привычное место ловли, а дальше к западу, в глубокие воды. Четыре ночи дожидался он там, ворча о потере улова, но оставался верен слову и терпел, памятуя о подаренном золоте и о посулах королевы. И на пятую ночь, тихую сумеречную ночь оркнейского лета, в пролив неслышно вошел корабль из Дунпелдира и встал на якорь, и от корабля отделилась ладья с тремя гребцами, солдатами королевы. Бруд отозвался на тихий оклик, и вскорости лодки соприкоснулись бортами. Из рук в руки перешел сверток. Лодка более крупная нырнула во тьму и исчезла. А Бруд развернул свой челн к земле и полным ходом двинулся к хижине, где у пустой колыбели дожидалась Сула, держа на коленях шаль, которую соткала для собственного умершего дитяти.
Бастард — вот и все, что им сказали. Бастард королевских кровей. И потому представляет угрозу для кого-то и где-то. Но в один прекрасный день, возможно, окажется небесполезным. Так что молчите и ходите за ним; глядишь, однажды вас богато вознаградят…
Для Сулы деньги давно утратили значение. Единственная награда, в которой она нуждалась, — сам ребенок — стала частью ее жизни.
И еще — постоянный страх, что в один прекрасный день, когда это обернется к выгоде какой-нибудь далекой особы королевского рода, мальчика у нее отберут.
Давным-давно у нее возникли догадки касательно помянутых особ, хотя рыбачка благоразумно не обмолвилась о них никому, даже мужу.
Король Лот тут ни при чем; в этом Сула не сомневалась. Она видела других его детей, рожденных от королевы: все унаследовали золотисто-рыжие волосы Моргаузы и яркий румянец и крепкую стать отца.
Ее приемыш не отличался ни одним из этих признаков. Темные волосы и глаза и впрямь могли бы принадлежать Лоту, но разрез глаз, равно как и контур бровей и скул были совсем иными. Форма губ и рук, стройность и изящество телосложения, ровный, теплый оттенок кожи, нечто неуловимое в движениях и взгляде выдавало в нем, в глазах неусыпно наблюдающей Сулы, дитя королевы, а вовсе не короля.
А ежели так, все остальное прояснялось само собой: и то, что слуги королевы поспешили увезти ребенка из Дунпелдира до того, как король Лот вернулся домой с войны; и последующее истребление младенцев города в попытке найти и уничтожить именно этого мальчика (ответственность за побоище Лот и королева возложили на короля Артура и его советника Мерлина, но истинным виновником молва провозгласила короля Лотиана); и, наконец, регулярные выплаты, деньгами и натурой, тайно поступавшие из дворца, где за всю недолгую жизнь ребенка Лот объявлялся крайне редко. Стало быть, платила королева. И продолжала платить даже теперь, когда король Лот умер и подкидышу по-прежнему ничего не угрожало. По мнению Сулы, иных доказательств и не требовалось. Леди Моргауза кротостью нрава не отличалась и вряд ли стала бы растить мужнего бастарда, тем паче ежели бастард родился за год до старшего из законных принцев и в силу этого может претендовать на право первенства.