Червь

В: Француженка?

О: Нет, сэр, наша. Ежели по говору судить, из Бристоля или по крайности из тех мест. А вот манеры и взаправду французские: я слыхал, француженки — они как раз такие, фасонистые. Но Фартинг говорил, будто у них в Лондоне пошла такая мода, что горничные все хозяйкины повадки перенимают.

В: Она из Лондона?

О: Так мне сказывали, сэр.

В: Но говорит как уроженка Бристоля?

О: Да, сэр. Ужин просила подать к себе, прямо как леди какая. А комнату ей отвели отдельную. Уж мы на неё дивились. Фартинг всё её честил да попрекал чванством, а Доркас моя, напротив, хвалила: девица, мол, обходительная, не кривляка. А что ужинала не со всеми, так она сказала, что у неё разыгралась моргень и она желает отдохнуть. Я так думаю, не нами она погнушалась, а Фартингом.

В: Какова она была на вид?

О: Что ж, девушка пригожая. Бледновата, правда, и худосочная, как все лондонские, но лицо приятное. Ей бы ещё дородства прибавить. Запомнились мне её глаза. Карие, да такие тоскливые — как у оленихи или зайчихи. Смотрит — и будто не понимает. При мне ни разу не улыбнулась.

В: Не понимает? Чего не понимает, мистер Пуддикумб?

О: Как её догадало тут очутиться. Как у нас говорят — «ровно форель на кухне».

В: Она с кем-нибудь имела беседу?

О: Да нет, разве что с Доркас.

В: Не пришло ли вам на мысль, что это не горничная, но вельможная дама, выдающая себя за оную?

О: Да, сэр, ходят такие толки, будто это была какая-то знатная леди, досужая сумасбродка.

В: Вы полагаете, она бежала из дому со своим воздыхателем?

О: Я-то ничего такого не полагаю. Это Бетти, кухарка, да мистрис Пуддикумб. А я, сэр, угадывать не берусь.

В: Хорошо. Теперь я предложу вам вопрос сугубой важности. Можно ли заключить по поступкам мистера Бартоломью, что он подлинно таков, каким изобразил его мошенник Фартинг? Похож он на человека, который готов, пусть и скрепя сердце, пресмыкаться перед богатой тёткой?

О: Ручаться не могу, сэр. По всему видно, что он привык держать себя хозяином и по натуре горяч. Но ведь нынче это у многих молодых людей в обычае.

В: Не походил ли он на джентльмена более высокого разбора, нежели чем вам о нём сказывали? На выходца из более благородного сословия, чем его дядя-торговец?

О: Наружность и повадки у него были как у настоящего джентльмена, это правда. А там — кто его разберёт. Одно могу сказать: изъяснялся он не как простой народ. Мистер Браун — тот на нынешний лондонский манер. Племянник всё больше молчал, но я приметил, что он выговаривает слова как северяне — примерно сказать, как вы, сэр.

В: Он держался с дядей почтительно?

О: Только что для виду, сэр. Спросил себе самый лучший и самый просторный покой. Взяло меня сомнение, сунулся я к мистеру Брауну — как, мол, изволите приказать, ан вышло, что распоряжается-то племянник. И ещё кой-какие мелочи в том же роде. Но учтивости он ни в чём не преступал.

В: Много ли они выпили вина?

О: Какое много, сэр! Сразу по приезде спросили чашу пунша, пинту жжёнки, а на ужин — бутыль лучшей канарской мадеры. И ту не допили.

В: Перейдём к следующему. В котором часу они отбыли?

О: Да уж часу в восьмом, сэр. Мы в тот день так захлопотались, что о них и не думали: дело-то было в самый канун майского праздника.

В: Кто расплатился за постой?

О: Мистер Браун.

В: И щедро заплатил?

О: Изрядно. Грех жаловаться.

В: После чего они отправились по дороге в Бидефорд, так?

О: Так, сэр. По крайности расспросили моего конюшего Эзикиела, какая дорога туда ведёт.

В: Больше вы в тот день о них не слышали?

О: Один человек, что ехал к нам на праздник, сказывал, будто повстречал их по дороге. Он смекнул, что они останавливались на ночлег у меня, и всё пытал, что их сюда привело.

В: Из чистого любопытства?

О: Да, сэр.

В: И других вестей о них в тот день не приходило?

О: Нет, сэр. Ни словечка. Про Фиалочника мы услыхали только через неделю.

В: Про кого? Кто это такой?

О: Это беднягу Дика так прозвали — настоящего-то его имени никто не знал. Но я по порядку, сэр. Первым делом — про кобылу. Мне сперва и невдогад, что за кобыла такая. На другой день после праздника, ввечеру, приезжает сюда со своим товаром коробейник из Фремингтона по имени Барнекотт. Я его хорошо знаю: он уже много лет по этой части. Приезжает, значит, и рассказывает: попалась ему по пути безнадзорная лошадь. Он её ловить, а она не даётся, ровно как дикая. Долго за ней гоняться ему было недосужно, он и махнул рукой.

В: Какая она была из себя?

О: Старая гнедая кобылка. Ни узды, ни сбруи, ни седла. Барнекотт о ней обмолвился походя — решил, что она сбежала с хозяйского пастбища, в наших краях это дело обыкновенное. В тутошних лошадках играет кровь тех коней, что водятся на вересковой пустоши, а тех поди удержи на одном пастбище: шатуны, что твои цыгане.

В: Это была вьючная лошадь?

О: Не знаю, сэр. Я о ней и думать забыл. Вспомнил, только когда нашли Дика.

В: От кого вы об этом услышали?

О: От одного человека. Он проезжал через Даккумб, глядь — несут изгородь, а на ней тело.

В: Далеко отсюда до Даккумба?

О: Добрых три мили.

В: Где и при каких обстоятельствах обнаружилось тело?

О: Подпасок нашёл. В большом лесу — у нас его прозывают Рассельный лес. Вот что тянется по лощине до самой пустоши. Он растёт по склонам, а склоны крутеньки — не лощина, а как есть расселина, — ну, люди туда и не захаживают. Парень мог там и семь лет провисеть, никто бы не увидел. Да, видно, Господь не допустил. В этакой глухомани только хорькам раздолье, а людям там делать нечего.

В: И что же, далеко это от того места, где видели лошадь?

О: Дорога, где кобылку приметили, проходит ниже, сэр. В миле оттуда.

В: А что за россказни о фиалках?

О: Чистая правда, сэр. Об этом и на следствии толковали. Случилось мне беседовать с человеком, который снимал тело и сносил его вниз, — тело потом проткнули деревянным колом и погребли на распутье близ Даккумба. Так этот человек мне сказывал, что у парня изо рта торчал пучок фиалок, с корнями выдернутых. Они, мол, оказались у него во рту в аккурат перед тем, как петле затянуться. И сколько уж времени прошло, а они всё были зелёные, точно их и не срывали. Многие почли это за колдовство, но люди поучёнее рассудили, что фиалки укоренились в сердце и питались телесными соками. По смерти со всяким такое бывает. Я, говорит, сроду не видывал подобных чудес: лицо почернело, а тут такая краса.

В: У вас не возникло подозрений, кто мог быть этот удавленник?

О: Нет, сэр. Ни тогда, ни после, как приехал человек от дознавателя. Сами посудите: с их отъезда почитай неделя минула. А Даккумб — это уже не наш приход. Да и путешествовали они впятером — откуда мне было догадаться, что это один из них нашёл себе такой конец? Это уж потом пошли расспросы, и я наконец смекнул, о ком речь.

В: Что было дальше?

О: А дальше нашёлся сундучок с медными углами — близ Рассельного леса и у того места на дороге, где видали кобылку. Вот тогда-то я и прозрел. Надобно, думаю, известить о своей догадке нашего градоначальника мистера Таккера — он мне приятель. Кликнули мы с мистером Таккером аптекаря мистера Экланда, который малость смыслит в законах и потому у нас в городском совете ходатаем по делам, секретаря совета Дигори Скиннера — этот у нас ещё и приставом состоит, — ещё кое-кого позвали и поехали вроде как posse comitatus[17], чтобы всё самолично разведать и составить о том донесение.

17

Отряд местных жителей, созываемый властями для подавления беспорядков, розыска преступников и пр. (лат.)