Дни

Слышен одновременный вдох шести братьев.

– Ты подбросил карточку, – ледяным тоном повторяет Чедвик.

Крис, внезапно ощутив себя подозреваемым на суде, устремляет взгляд вперед.

– Я хотел быть справедливым.

– И, разумеется, карточка выпала в пользу отдела «Компьютеров».

– Но вы же этого результата хотели, так ведь?

– Боже мой, – вздыхает Серж. – О чем он думал?

– Лучше спроси: что он пил? – подхватывает Питер.

– Что-то я не пойму. – Новообретенная уверенность Криса дрогнула, как и его голос. – Что я сделал не так? Ну ладно, значит, я не последовал вашим инструкциям буквально, но вы же послали меня туда затем, чтобы уладить спор, и я его уладил.

– А если бы карточка легла иначе? – спрашивает Чедвик.

– Но она же не легла иначе.

– Ну, а если бы?

Крис ищет взглядом Понди, зная, что старший брат, как обычно, придет ему на помощь, но, пока Чедвик допрашивал его, Понди куда-то исчез из поля зрения. Крис оборачивается и видит, что Понди украдкой подошел к рубильнику, тихонько отсоединил от него керамическую рукоять и теперь держит ее в руках, размахивая ею, как здоровенной полицейской дубинкой.

Криса охватывает внезапный страх.

Нет, Понди этого не сделает. Он же его родной брат. Его плоть и кровь.

Так успокаивает себя Крис, но в сгустившемся полумраке, который воцарился в Зале заседаний, трудно понять по глазам Понди, что тот задумал.

– Крис, все было так просто, – хриплым, словно извиняющимся голосом произносит Понди. – Все, что от тебя требовалось, – не покидать стен квартиры.

Крис мотает головой, он хочет попросить Понди повесить рукоять на место, на стенку, но не может найти слов.

– Так будет лучше для нас всех, – продолжает Понди. – Я больше не могу тебя защищать. Я не могу тебе помочь, раз ты сам себе не хочешь помочь.

Из Крисовых глаз брызжут слезы, ярко блестя в неестественном сумеречном освещении, но он не делает никаких телодвижений, никак не пытается защитить себя или отойти в сторону. Он просто ждет, когда Понди, размахивая рукоятью рубильника, точно бейсбольной битой, приблизится к нему.

Рукоять опускается на череп Криса с таким треском, как будто полено раскололось надвое. Крис отшатывается, из носа у него хлещет кровь. Наткнувшись на стол, он чудом умудряется устоять на ногах. Понди снова замахивается, и на сей раз удар приходится Крису в челюсть.

Крис плашмя валится на столешницу, издавая стоны и хватаясь за подбородок. Он ловит взглядом глаза Понди, таращится на брата, ничего не соображая. Понди тоже смотрит на него и тяжело дышит.

Возле Понди появляется Торни, он протягивает руки. Понди колеблется, но потом послушно передает ему рукоять, надеясь, что тем дело и кончится.

Но в Зале заседаний уже вырвалось на свободу нечто, слишком долго кипевшее под внешне спокойным, вежливым поведении братьев, под наносным слоем доморощенного ритуала и тихой паранойи. Нечто дикое. И грозное.

– Подержите его, кто-нибудь, – велит Торни. Питер с Субо становятся по обе стороны от Криса и, будто угрюмо-беспощадные врачи прежней, еще до изобретения анестезии, эпохи, хватают его за запястья и коленками придавливают к столешнице. Крис отчаянно силится взглянуть на лица Питера и Субо, крутит головой то туда, то сюда, в надежде увидеть жалость и сострадание, но не встречает их. Его братья решили, что пришла пора окончательно расплатиться с ним за все его грехи и прегрешения. Крис протестует, но его слова натыкаются на стену глухоты. Торни поднимает рукоять и со свистом бьет ею Криса в грудь.

Несмотря на силу удара, грудная клетка Криса выдерживает его. Однако после следующего удара одно ребро ломается, лопнув, как сухой бамбуковый ствол. Крис корчится в муках и воет, его страдания слишком ужасны, чтобы выплеснуться в слова.

Торни передает рукоять Сержу.

Тремя быстрыми движениями Серж разбивает Крису челюсть, превращает его нос в кровавое месиво с хрящом посередине, а ударом в брюшину наносит непоправимый ущерб его внутренним органам. Потом передает рукоять Чедвику.

Когда Чедвик заканчивает работу, толстый конец рукояти покрыт густым слоем крови с налипшими волосами, обломками зубов, костей и обрывками кожи.

Теперь очередь Питера. Потом – Субо. Держать Криса уже не нужно. Рукоять рубильника поднимается и опускается, поднимается и опускается, с каждым ударом становясь все кровавее.

Братья вершат свою расправу с сосредоточенно-отстраненным, деловитым видом, передавая друг другу орудие убийства в строгой очередности, так что каждому предоставляется возможность нанести по нескольку ударов. Скоро от их родного брата, их плоти и крови, остается только груда плоти и лужа крови.

Зал заседаний отзывается эхом на влажные, хлюпающие удары рукояти о тело Криса, и, пожалуй, впервые в целом глазе старика проглядывает еще что-то, кроме осуждения.

41

7.0: значение рН нейтрального раствора, не являющегося ни кислотным, ни щелочным, т. е. чистой воды

14.51

Жидкие звуки: бульканье далеких голосов, журчанье текущей воды.

Жидкое тепло: жар, вызывающий пот, медленный ток влажного воздуха.

Холодноватая сырость, стекающая по спине и ниже, на ноги.

Что-то мягкое между пальцами – волокнистое, губчатое и прохладное.

В лицо непрерывно брызжет вода.

Слабый запах гари.

А потом – его веки разлипаются – он видит. Подлесок пальмовых кущей. Зеленая тень, местами густая, местами редкая. Прямо над ним, если глядеть сквозь листву, тянется полый тоннель с зазубренными краями, освещаемый лучами призрачно-желтого света, задрапированный лианами и ослепительными вереницами водяных капель. Вот его путь нисхождения. Сеть, оросительные трубы и, наконец, деревья прервали его падение. Ветка за веткой, деревья передавали его земле, сочно шлепая по спине, будто акушерки.

Он весь в болячках и ранах, он сплошь истерзан ими, так что не отличает одну боль от другой. Его тело превратилось в огромный ком боли. Вставать или не вставать? Он не знает, сможет ли, и боится это узнать. Что, если он попытается шевельнуться – и не сумеет? Суглинистое ложе Зверинца такое мягкое, уютное. Он чувствует себя приклеенным. Можно спокойно лежать тут целый день, наполовину погребенным в земле, схоронившись среди этого подлесья.

Можно. Но не нужно. Зверинец – далеко не самое безопасное место. Здесь тигры водятся. И одному Богу ведомо, сколько тут других тварей мается в ожидании, когда их кто-нибудь купит.

Фрэнк собирается с силами. Смелее. Смелее.

Он пробует поднять правую руку.

Она не желает шевелиться.

Господи. Парализован? Господи, только не это.

И вдруг, издав громкий чавкающий звук, рука легко взлетает вверх.

Он подносит руку к лицу, вращает кистью, шевелит пальцами. Ладонь и заднюю часть рукава облепил слой мха, почвы и прелой листвы.

Он приподнимает голову.

Внизу он различает папоротники, травы и ростки бамбука, причудливые сплетения которых образуют плотную стену зелени. Выше – покрытые эпифитами стволы. Еще выше – густая листва.

Он снова чувствует запах гари, но вокруг не видно ничего черного, обугленного или мертвого. Здесь все зелено, буйно и живо. Должно быть, он упал далеко от места взрыва, отнесенный от края кольца восходящим потоком воздуха.

Подняться нелегко. Земля словно не хочет отпускать Фрэнка. Она вцепилась в него, как мать – в дитя, и, даже когда он освободился из ее объятий, она все еще заявляет о своих правах на него тяжестью мокрой почвы, зелени и влаги, впитавшейся в одежду.

Фрэнк оглядывает себя. Он теперь разделен на две половины: одну – чистую, другую – грязную. Спереди вид у него обычный, а сзади – сплошная корка грязи. На том месте, куда он приземлился, остался глубокий отпечаток его тела, выстланный примятой растительностью. Если залить туда гипс, получится грубое полуизваяние распластанной человеческой фигуры.