Тайна рукописи

Я уже говорила вам в начале моей истории, что тело Алины нашли в нескольких милях от «Кларин-хауса», в засыпанной мусором аллее на другом берегу реки Лиффи. Я знала это наверняка, поскольку видела фотографии с места преступления, и перед отъездом домой я хотела сама побывать там, сказать последнее «прости» и попрощаться с сестрой.

Я заставила себя подняться с дивана, прошла в свою временную комнату, взяла деньги, паспорт и засунула все в карман джинсов, чтобы ничто не мешало мне быстро достать из сумочки ее содержимое, повесила сумку на плечо, надвинула на глаза бейсболку, надела солнцезащитные очки и вышла из магазина ловить такси.

Настало время побывать в той аллее. Но не для того, чтобы попрощаться, – для того, чтобы поздороваться с сестрой, которой я никогда не знала и никогда уже не узнаю. С Алиной, моей единственной кровной родственницей, попавшей в водоворот событий в Дублине, усваивавшей здесь новые уроки и делавшей свой собственный нелегкий выбор. Если она столкнулась здесь хотя бы с половиной вещей, с которыми довелось столкнуться мне, я понимала, почему она делала то, что делала.

Я помню, как мама с папой дважды собирались навестить Алину. В первый раз она сказала, что болеет и поэтому очень отстала от учебной программы. Во второй раз ей пришлось посещать кучу дополнительных занятий, чтобы наверстать пропущенные лекции. Алина никогда не приглашала меня прилететь к ней, а однажды, когда я проговорилась о том, что пытаюсь экономить деньги, она внезапно сказала, что мне не стоит откладывать их, лучше уж потратить на красивую одежду, новые записи и дискотеки, на которых я буду танцевать и за нее тоже. Мы обе любили все это, и тогда я подумала, что сестра хочет сказать: мне следует развлекаться и за нее тоже, поскольку она занята учебой...

Теперь я понимаю, чего ей стоили те слова.

Зная то, что я знаю сейчас, зная о том, что бродит и скользит по улицам Дублина, стала бы я приглашать того, кого люблю, приехать сюда и встретиться со мной?

Никогда. Я бы завралась по самые уши, лишь бы держать своих близких подальше от этого.

Если бы у меня была младшая сестричка, единственный родной мне человечек, который сидит дома, в безопасности, сказала бы я ей о том, что может накликать беду на ее голову? Нет. Я бы поступила именно так, как поступила Алина: я бы защищала ее до последнего вдоха. Позволила бы ей быть счастливой и беззаботной так долго, как только возможно.

Я всегда стремилась быть похожей на сестру, но теперь я смотрела на нее немного по-другому. Охваченная новым чувством, я должна была побывать в том месте, где бывала она. В месте, которое хранит память о ней, и ее квартира для этого ни капли не подходила. Кроме запаха парфюма и персиковых свечей, я не чувствовала в квартире ничего, что напоминало бы о сестре, словно она очень мало времени проводила в том помещении, разве что спала там и говорила со мной по телефону. Там, где она училась, я тоже не ощутила нужного настроя, но я знала место, которое наверняка сохранило память о ней.

Мне нужно было попасть туда, где она опустилась на землю спустя четыре часа после звонка мне. Я должна была справиться с жутким ощущением потери, стоя в том же месте на булыжной мостовой, где моя сестра испустила последний вздох и навсегда закрыла глаза.

Патология, возможно, но вы попробуйте потерять сестру и узнать, что родители вас удочерили, а потом поговорим о чувствах и поступках. И не нужно обвинять меня в психическом расстройстве, поскольку я лишь продукт культуры, которая привыкла закапывать тела любимых близких, сажать сверху ухоженные клумбы и приходить поговорить с ними, когда на душе темно и беспокойно. Вот это патология. Не говоря уж об эксцентричности. Собаки тоже зарывают кости.

Демаркационные линии окружали меня со всех сторон. Река Лиффи была одной из них, разделяя город не по принципу сторон света – юг и север, а, скорей, по социальным и экономическим признакам.

На южном берегу, на котором я стояла, находились Темпл Бар Дистрикт, Тринити-колледж, Национальный музей, Ленстер-хаус[21] и множество других достопримечательностей, которые вполне отвечали требованиям этого берега: богатство, снобизм, либеральность.

На северном берегу находилась О'Коннел-стрит, с красивыми памятниками и монументами, Кафедральный собор Святой Марии, здание таможни, выходящее фасадом на Лиффи, и, в основном, дома рабочих, «синих воротничков», и малоимущих.

Впрочем, все знают, что четкого разделения в нашем мире не существует, не бывает ничего абсолютного. Вкрапления того, чем славилась противоположная сторона, встречались и тут и там: богатые и фешенебельные здания на севере, бедные и заброшенные на юге, однако я говорю об общем настроении берегов, которые очень отличаются. Сложно объяснить это тому, кто не бывал на обоих берегах этой реки, не смотрел и не слушал, не оглядывался по сторонам, прогуливаясь и замечая отличия.

Таксисту, который отвез меня на северный берег, очень не понравилась идея оставить меня в одиночестве на Ален-стрит, но я откупилась от него щедрыми чаевыми, и он уехал. Я видела слишком много по-настоящему страшных вещей в темном заброшенном районе, чтобы испугаться того, что могло поджидать меня здесь, по крайней мере, при свете дня.

Аллея, в которой нашли Алину, заканчивалась тупиком и не имела названия. Булыжную мостовую здесь проложили давным-давно, с тех пор ветер и погода основательно над ней потрудились. Аллея тянулась на несколько сот ярдов от дороги. Мусорные контейнеры и урны вклинивались между глухими кирпичными стенами разрушающегося, явно давно не ремонтированного многоквартирного дома с правой стороны и заколоченного склада – с левой. Старые газеты, картонные коробки, пивные бутылки и прочий мусор валялись по всей аллее. Обстановка живо напомнила мне о заброшенном районе. Но я не собиралась оставаться тут до наступления темноты, чтобы проверить, работают ли здешние фонари.

Папа не знал, что я видела фотографии с места преступления. Он прятал их в серебристо-синей папке с финансовым планом, который разрабатывал для миссис Мирны Тейлор-Холлингсворт. Кстати, я не понимала, откуда он их взял. Я всегда думала, что полиция не показывает такие вещи убитым горем родителям, особенно если на фотографиях настолько четко показан весь ужас.

Мне хватило и того, что я опознавала тело. Фотографии я нашла в папином кабинете за день до отлета в Ирландию, когда решила стащить у него несколько ручек.

Теперь, направляясь к концу аллеи, я словно накладывала эти фотографии на то, что видела. Она лежала вот там, справа от меня, в нескольких метрах от трехметровой каменной стены, которая закрывала выход из аллеи и остановила тогда бег Алины. Я не хотела задумываться, почему были сломаны ее ноги – о безнадежной попытке взобраться на эту гладкую стену в надежде спастись от того, что ее преследовало, поэтому я отвернулась и посмотрела на то место, где Алина умерла. Когда ее нашли, казалось, что она до последней минуты вжималась спиной в стену, а потом так и сползла по ней. Я делюсь с вами деталями, которые не хочу вспоминать.

Подталкиваемая какой-то темной своей стороной, я опустилась на грязную брусчатку и сползла спиной по стене, принимая ту же позу, в которой обнаружили тело моей сестры. В отличие от фотографий, сейчас на камнях не было кровоподтеков. Дождь смыл все следы того, что приключилось тут несколько недель назад. Здесь она в последний раз вдохнула воздух. Здесь закончились все мечты и надежды Алины Лейн.

– Боже, как же мне тебя не хватает, Алина!

Я чувствовала, как дрожит и ломается мой голос, и снова расплакалась. Я поклялась себе, что плачу в последний раз. Что ж, некоторое время мне удавалось не нарушать эту клятву.

Не знаю, сколько я просидела у стены, пока не заметила почти закопанную в окружающий мусор косметичку, которую мама подарила Алине на Рождество. Это была близняшка той, что я оставила у Мэллиса, тоненькая лоскутная сумочка, которая была золотистой, пока дождь и солнце над ней не поработали. Я отшвырнула прикрывавшие ее старые газеты, схватила и запустила руки внутрь.

21

Ленстер-хаус – здание ирландского парламента. (Примеч. ред.)