Соленые радости

Жарков был бледен и заикался больше обычного. Врач старался не смотреть на меня. Массажист материл вполголоса публику и вытирал полотенцем лицо. Он потел не меньше меня. Ребята жались ко мне и исподлобья поглядывали на стену, за которой был зал. Я услышал, как он снова взревел, когда Стейтмейер объявил, что теперь ван дер Воорта отделяют от меня всего пять килограммов. Мы были одни, потому что все ушли к Зоммеру. Репортеры поднимали над головами свои камеры и фотографировали немца.

Надо было говорить. Безразлично что. Я не должен был казаться подавленным. Даже если бы я сейчас в самом деле проиграл, никто не должен увидеть, что это для меня значит. Я встал. Пригладил волосы. Велел массажисту собрать мои вещи.

Впрочем, мне и не надо было играть. Я был утомлен, но не подавлен. Если я и был недоволен собой, то по совсем другим причинам. Я разгладил складки трико, аккуратно завернул носки над штангетками.

– Не хватает скорости, – сказал я ребятам. – Силы больше, чем достаточно. Все время опаздываю с уходом.

Я не уточнил, что скорости ухода не хватает из-за моего возраста. Уже с год, как я заметил это.

– Пойдем, – сказал Жарков. И мы пошли в раздевалку. До разминки к толчку оставалось минут сорок.

Я слышал зал в динамиках трансляции. Там было тихо. Лишь изредка раздавались вялые аплодисменты. Но я знал, что будет там через сорок минут.

В раздевалке я велел массажисту протереть мне спину и грудь одеколоном.

Да, Зоммер был хорош как никогда. Все подходы ему удавались. Пирсон, однако, мне уже больше не угрожал, оставшись, как и я, в рывке на первом подходе, но на весе, меньше моего на семь с половиной килограммов, а в толчковом движении он никогда не был силен. Ложье получил в рывке нулевую оценку и вообще выбыл из соревнований. Ван дер Воорт в толчковом упражнении был слишком слаб, чтобы принимать его в расчет. В этой компании не было Гарри Альварадо, он не приехал на чемпионат.

Да, Зоммер и публика считают, что я уже потерял свою золотую медаль. Посмотрим, посмотрим…

Я чувствовал свои мышцы. Они были в большом порядке.

Одеколон отнимал лишний жар у тела. Было приятно.

Лешка Булыгин рассказывал что-то смешное о Мэгсоне. Я улыбался и молчал. Мышцы расслаблялись под руками массажиста. Я закрыл глаза, чтобы не принимать участие в разговоре. Я слышал голос Лешки. Четыре дня назад он в первый раз выиграл золотую медаль в полусреднем весе. Голос у него был беззаботный. Я вспомнил Семена Карева, потом Сашку Каменева…

– Сядь поудобнее, – услышал я голос Жаркова и открыл глаза. Он сидел на корточках. Я вытянул ноги. Жарков начал встряхивать бедра.

– Дайте-ка я, – оказал массажист и отстранил Жаркова. Жарков встал и накинул мне на плечи плед.

– Ступайте, – сказал Жарков ребятам, и все ушли. Только Булыгин встал на стул и открыл форточку. Он рассказывал что-то смешное. Массажист фыркал, и я чувствовал по рукам, что он смеется.

Ворвался какой-то репортер и попытался меня снять, но Жарков взял его за руку и вывел из раздевалки. Тогда репортер распахнул дверь и сфотографировал меня из коридора. Жарков выругался и запер дверь. Мы слышали, как дверь дергали, но не отпирали.

Все было так же, как много лет назад. И эта раздевалка, и голос в трансляции, и ожидание, и необходимость работать без срывов, и умение вызвать в себе наибольшую силу, и необратимое значение каждого подхода, когда уже ничего нельзя изменить…

Я старался как можно более точно определить вес, который возьму в последнем упражнении. Судя по выступлению, я «подвел» себя правильно. Я мог полагаться на результат прикидки. Я дал Зоммеру лучший вес, который он способен взять. Я даже завысил этот вес. В этом оптимальном для Зоммера варианте у нас выходили равные суммы в троеборье. Я был легче и при таком исходе поединка получал золотую медаль.

Я назвал Жаркову цифры подходов в толчке. Он согласился.

Ночь за окном высветляли зарницы огней. Когда у светофоров стихали машины, я слышал, как в стекла постукивает дождь. Озноб опалил грудь. «Неужели прошло столько лет? – подумал я. – Но где же эти годы? Я их не помню. Я все собирался жить, а уже нет стольких лет!..» Я лежал и смотрел на окно. Вот такой же была ночь десять лет назад. Я выступал на своем первом чемпионате в Сан-Франциско. И вот так же накрапывал дождь. И рекламы малевали мглу во все цвета. И усталость точно так же лгала мне. Так же тяжелы и сонливы были мои мышцы…

Жарков стал рассказывать, как он выступал против Шеппарда. Я делал вид, что слушаю. Я не нуждался в ободрении, но не стал его останавливать. Я совершенно определенно знал свои килограммы в последнем упражнении. Был уверен в каждом подходе. До мельчайших подробностей знал свою разминку. То, что случилось в рывке, я исключал в последнем упражнении. В толчковом движении возрастная реакция не имеет значения. А за точность и силу я был уверен. Я ведь еще раньше знал, что потеряю рывок, но обманывал себя, когда вынужден был снизить тренировочные веса. Чисто теоретически я допускал это, как проявление возраста. Но для практики полностью исключал. Я обманывал сам себя. Я грешил на жим, на «закаченность» рук, на большие приседания и тяги. А это было именно возрастное и необратимое ухудшение скоростной реакции. Следовало немедленно переходить на иной способ тренировки.

Силу следовало не только сохранять. Я должен был найти и освоить способы ее наращивания. Принципиальной предпосылкой для моей разработки явился совершенно очевидный факт: мышца, как доказали опыты, способна поддаваться тренировке практически в любом возрасте. В сорок – сорок пять лет силу начинают ограничивать не возможности мышечной системы, а причины другого порядка. Ставить эксперимент не было необходимости. Этот новый способ уже давно был продуман мною. К тому же я мог предугадать последствия тех или иных изменений в методике. Нужно было лишь уточнить эту методику на деле.

В ее основе оказывалось дробление тренировки. Таким приемом я добивался сокращения объема каждой тренировки. Я рассчитывал перейти на ежедневную тренировку, а эту ежедневную тренировку дробить еще на две: тренироваться утром и вечером. Объем такой элементарной тренировки становился весьма незначительным. И должен был усваиваться без осложнений, вызываемых возрастом. Я как бы растягивал прежние тренировки во времени.

В совершенно иных соотношениях здесь находились и два главных показателя: объем нагрузки и ее интенсивность. Конечно же, расчеты были гораздо сложнее и зависимости параметров не столь упрощенные…

Я лежал в шезлонге и размышлял о новой тренировке. О том, что сам себя наказал, не поверив неудачам. Я не сомневался, что с новой тренировкой опять оторвусь от своих соперников. Оторвусь, когда, по общему мнению, возраст окончательно лишит меня возможности бороться.

Я знал, Зоммер не осилит ни одного килограмма сверх тех, которые я ему давал в расчетах. У него толстые, но не могучие ноги. Я побывал на его тренировках. Меня не интересовали результаты в классических упражнениях, которые Зоммер всячески скрывал. Я знал, фуксы в жиме выводят его на равные результаты со мной. Я хотел узнать его возможности в толчковом упражнении.

Зоммер приседал почти с такими же весами, как и я. И все восторгались, потому что сила ног обычно прямо соответствует результату в толчке. И сам Зоммер считал, что с такими мышцами накроет меня. Внешне все выглядело весьма внушительно. Именно внешне, а не по существу. Зоммер опускался в «полусед», а я всегда ухожу в глубокий «сед». И там внизу я выдерживаю паузу, чтобы исключить помощь пружинящим отталкиваниям ног. И встаю я без всяких фокусов. Работают одни мышцы. Если бы Зоммер работал по-моему, он поднял бы килограммов на сорок-пятьдесят меньше. Поэтому я не сомневался в своем преимуществе – последнее движение должно быть моим. На предельном весе штанга обязательно загонит Зоммера вниз, а он не подготовлен к такой работе. И я совершенно уверен – он не встанет, хотя, по его расчетам, должен встать. Веса, о которых он говорил репортерам и которые сейчас будет пробовать, лишь по формальной логике должны ему подчиниться. А чтобы попытаться выиграть у меня, он пойдет на эти веса. Я сейчас толкну на десять килограммов больше, чем он, и сравняюсь с ним в сумме троеборья.