Страница 4 из 9
Был ли Бусь мачо? Внешне – да: высокий, огромный, но не грузный, а подтянутый, с легкой, стремительной походкой. Он понравился мне сразу, когда я увидела его в первый раз в фирме отца, куда зашла за лекарством от мигрени, которое папочка для меня купил в Штатах. Бусь в этот момент читал какие-то бумаги, сидя в отцовском кабинете за столом для переговоров. На его руке блестело обручальное кольцо, но я огорчилась этому не слишком. Люди, живущие бизнесом, ревностнее, чем представители других социальных слоев, придерживались определенного дресс-кода: строгий темный костюм, светлая рубашка, изящный компактный кейс от Dominiko Vakka из кожи питона, стоимостью, сравнимой, пожалуй, с ценой на отечественную машину «Ока». Обручальное кольцо на пальце удачливого бизнесмена считалось такой же естественной и непреложной деталью, как галстук в тон костюма или рубашки. При этом окольцованный господин мог жить не с женой, а сразу с тремя любовницами, но на корпоративных мероприятиях и даже в некоторых деловых поездках ему по протоколу предписывалось быть с женой, как бы он к ней ни относился. При смене жены бизнесмены, возможно, даже не меняли одно кольцо на другое – к чему лишние траты. Деньги текут только к деньгам.
В общем, наличие у этого человека жены меня не слишком огорчило, но посмотреть на нее, конечно, очень хотелось. Интересно же, с кем придется соревноваться. К тому же нельзя было сбрасывать со счетов, что его супружеский союз все-таки мог в корне отличаться от тех, какие мне приходилось наблюдать ранее. Возможно, деловой партнер отца любит свою жену. Ну… любит… Пусть… Я слишком хорошо знаю, что это чувство не вечно. Он вполне может ее и разлюбить.
Очень скоро мне удалось увидеть жену Буся. На дне рождения отца. При воспоминании об этом у меня до сих пор сводит скулы. Его женой оказалась она. Она! Конечно! Разве могло быть по-другому?! Все самое лучшее всегда доставалось ей. К тому времени мы с ней не общались уже несколько лет. Я знала, что она вышла замуж, но на свадьбе не была. Как отец ни уговаривал меня преподнести сестре в качестве свадебного подарка возобновление наших отношений, я не согласилась. Мне казалось, я вычеркнула ее из жизни навсегда. Да, она была мне сестрой. Сводной. По отцу. Я неоднократно хотела вычеркнуть из своей жизни и отца, но так и не смогла, сколько ни пыжилась. Я его любила. Любила, вопреки всему. Вопреки тому, что он бросил нас с мамой, когда мне было всего пять лет. Мама так и не смогла оправиться от этого удара. У нее всегда было слабое сердце, а разрыв с отцом сломил ее окончательно. Я помню, как она целыми днями лежала лицом к стене и не хотела ни с кем разговаривать. Пятилетней крохе очень нужна материнская ласка, но мама никогда больше так и не смогла быть со мной ласковой до самой своей смерти. Будучи еще совсем маленькой девочкой, я поняла: когда глаза женщины слишком глубоко опускаются в почерневшие глазницы, она уже никогда не сможет никого любить. Некоторые женщины не могут жить без любви. Такой была моя мама. Сначала у нее отняли ее любовь, а потом, через два года после юридического развода с отцом, оборвалась и ее жизнь. Официальной причиной смерти считался сердечный приступ, но я знала: ее своей нелюбовью убил отец. Как же я хотела его ненавидеть! Как хотела! И как ждала встречи с ним!
Несмотря на то что был снова женат, обо мне он никогда не забывал. Я жила с бабушкой, но он обязательно каждую неделю нас навещал. Бабушка была простой женщиной без особых затей. Мои переживания она называла страстями-мордастями и считала их вымороченными, искусственными страданиями гнилой интеллигенции, к каковой относила и свою так рано умершую дочь. Она сделала все, чтобы как можно раньше выбить из головы внучки эту дурь, и очень в том преуспела. Когда мне было двенадцать лет и мои ровесницы начали влюбляться в мальчиков, я дала себе слово никогда и никого не любить. Я уже знала, что от любви можно и умереть ненароком. Я хотела жить. Я хотела стать такой, как отец.
– Поехали, – услышала я голос таксиста и посмотрела сквозь лобовое стекло. Вереница машин впереди нас действительно двинулась. В боковые стекла уже ничего нельзя было разобрать, так как они покрылись мелкой рябью дождя. В каждой маленькой капле дробился и преломлялся свет фонарей, блики новогодних гирлянд и автомобильных огней. Помню, что в детстве я любила смотреть на дождинки на стекле сквозь прищуренные глаза. Мир за окном сразу делался сказочно сверкающим, как страна хрустальных замков. Тогда еще, несмотря на бабкину науку, я все же оставляла один процент на возможность сказочных перемен в этом жестком мире. Например, отец однажды мог бы взять меня к себе жить… Но его жена очень скоро родила ему новую дочку, и мое детство на этом закончилось. Я наложила вето и на бесплодные мечты. Бабуля оказалась права. Надо не мечтать, а жить сегодняшним днем и брать от него все, что только он может дать. Ни от кого не стоит ничего ждать. Никто никому ничего не должен. Каждый живет своим, и до чужого ему нет дела.
Если бы отец совсем забросил меня, наверно, это было бы лучше всего. Потеряв в детстве и его, я в конце концов привыкла бы к тому, что у меня нет родителей. Ведь смирилась же я со смертью матери. Но он продолжал каждую неделю приходить к нам. Ежемесячно отец давал бабуле деньги на мое содержание, но не очень много, за что она называла его жмотом и скупердяем. А я всегда с восхищением смотрела на высокого, статного мужчину с седыми висками. Как часто бывает с абсолютными брюнетами, он поседел рано, но очень красиво. Помимо висков, у него была совершенно седой челка. Он зачесывал ее назад, но несколько серебряных прядей всегда картинно падали на лоб. Я с детства знала, что мужчина, которого выберу себе (а я уже тогда была уверена, что выбирать буду только я), обязательно будет статным брюнетом. Бусь таким и был.
Я взглянула на приборную доску такси. Было четверть седьмого вечера. Если все сложится, как мы задумали, через несколько часов меня ждет интим. Предновогодний. Потом он мне вручит еще какую-нибудь бархатную коробочку с золотом. Я не большая любительница украшений, но пусть они у меня будут в качестве залога. Залога чего? Того, что этот мужчина останется со мной до конца. Он уже слишком много вложил в меня денег, а инвестиции обычно удерживают бизнесменов крепче любых обязательств. Да и вообще… мы теперь с ним связаны навсегда.
Я расплатилась с таксистом и быстрым шагом прошла к гостинице. Надо было всего лишь взобраться на невысокое крыльцо, но мое лицо и руки успели покрыться влажной паутиной. Когда же прекратится эта невыносимая морось?
Номер был заказан заранее. Молодая, но очень полная блондинка-портье вручила мне ключ.
Тревожное состояние, которое не покидало меня с момента ухода из квартиры сестры, усилилось перспективой долгого ожидания.
Встречаясь с Бусем, мы никогда не бывали в одном и том же месте два раза – всегда меняли гостиницы и отели, чтобы не намозолить глаза служащим. В «Альтаире» я еще не бывала никогда. Это был частный отельчик средней руки, который занимал всего лишь два этажа старинного здания на улице Рубинштейна в самом центре Питера. Номер выглядел мертвым и безликим, как больничная палата. Чистым, но уж очень невыразительным. Впрочем, тому, кто снимает номера в этом третьеразрядном отельчике, затерявшемся на узкой улочке в стороне от шикарных гостиниц Невского проспекта, вряд ли нужна выразительность. Большую часть номера занимала огромная кровать под голубоватым гобеленовым покрывалом. Я подумала, что гобелены – уже давно вчерашний день. Впрочем, вся эта гостиница являла собой яркий образец анахронизма. Мне показалось, что в номере даже пахнет так, как пахло в сундуке моей уже давно почившей бабули, где она хранила старую одежду, которую, как мне казалось, лучше было бы сразу выбрасывать. Но из сундука на помойку отправлялись нижние слежавшиеся слои и только тогда, когда сверху уже невозможно было что-то положить, поскольку сундук не закрывался.
Я подошла к окну, чтобы приоткрыть фрамугу. Вот! Даже стеклопакеты не удосужились вставить. Впрочем, мне нет до этого никакого дела. Я плюхнулась на кровать, прямо на туго натянутый гобелен и поморщилась, опять подумав о сексе. Не хочу!