Страница 54 из 98
Записано — ехать князю «будто ради смотру полков во осторожность от английской и датской эскадр, обретающихся в Балтийском море».
Между тем на Васильевском у хором его заголосил, залязгал сталью, распелся фанфарами, дудками военный лагерь. Драгуны чистили коней, оружие. Начищенные пуговицы, офицерские нагрудные медяшки полыхали свежо, дерзко. Княгиня Дарья зажгла все лампады в доме.
— Матерь Пречистая, неужто война?! Да куда тебе, старику! Ой, застрелят британцы!
Варвара насмешничала.
— Скок да обратно на порог. Вот схватит подагра…
— Дуры, — ворчал Данилыч, — накаркаете мне…
Запирался с адъютантом. Дал ему письма к разным лицам, деньги, подарки.
— У меня нет отца, — говорил Мориц о себе. — Я всем обязан матери и вот этой шпаге.
Черты Авроры фон Кенигсмарк, знаменитой красавицы, угадывались в нём. Выросший в изгнании, он был приучен к лишениям. Графиня говорила на шести языках, играла на клавесине, публиковала стихи. От неё он унаследовал любовь к музыке, к театру, иногда — на бивуаке — брался за перо.
Отпрыск Августа, прозванного Сильным и не отличавшегося воинским талантом и храбростью, Мориц эти качества выработал сам. Двенадцати лет он в строю, офицер-практикант, четырнадцатилетним участвовал в штурме Риги, затем сражался в Померании. Начальники хвалили его, но отец был равнодушен, награды обходили юного воина. Озлобленный, он бросил саксонскую армию. Подобно многим обездоленным, предлагал свою шпагу тому, кто склонен купить. Вступил в другую войну — во Фландрии, под знаменем Франции. В первых же стычках был замечен, повышен в чине и… проклят отцом.
Август бесновался. Сердобольные придворные подливали масла в огонь.
— Объявить вне закона… Повесить…
За голову изменника обещана мзда. Удар в спину угрожал Морицу. Он ловок, удачлив — на поле боя и в играх амурных. Людовик XV поручил ему полк мушкетёров, подарил огромный, окружённый парком, угодьями замок Шамбор.
Он мог бы написать роман о себе — приключения отважных кондотьеров, героев века, читали взахлёб. Нет, из-под пера выходили военные трактаты и наставления. Солдаты любили Морица, спесивые, бездарные вельможи ненавидели.
— Я скорее пожертвую генералом, чем гренадером, — говорил он в светской гостиной умышленно громко.
Ему не исполнилось и тридцати, когда он стал маршалом Франции. Клинок запродан, но мысль независима.
«Небольшая кучка богатых и жадных до наслаждений бездельников благоденствует за счёт массы бедняков, которые могут существовать лишь постольку, поскольку обеспечивают господам всё новые наслаждения… Разве с такими нравами римляне покорили весь мир?»
Вот куда уносит мечта — в античную древность! Отрада Морица — театр. Волшебство Мельпомены оживляет героев былого, саксонец стойко высиживал пятичасовые спектакли, неистово аплодировал. С конфетами, цветами сквозь толпу воздыхателей пробивался к Адриенне Лекуврер [149] — царице парижской сцены.
Родной дом обрёл Мориц у неё, в квартале Марэ — безалаберном, бессонном, где рядом с философом, композитором проживал шарманщик, фигляр, уличный шансонье. Дочь бедного шляпника рано сдружилась с книгой, читаны и перечитаны повествования Даниэля о Кромвеле, победителе монархии, аббата Верто о Густаве Вазе, который избавил Швецию от захватчиков и принял власть из рук народа.
Бравый, грубоватый с виду военный духовно сродни этим людям высокого мужества, благородных помыслов. Потому и пленил её… Конечно, он не создан для безмятежного семейного счастья. Да и смеет ли она — актриса — мечтать о брачном союзе с шевалье королевской крови!
— Я здесь чужой… Отец опозорил меня, но он раскается. Клянусь, я сумею отстоять свою честь.
Однажды он получил письмо, прочёл несколько раз, потом сжёг и сказал оживлённо:
— Кому-то я нужен…
В небольшом немецком герцогстве у него есть друзья. Возможно, от них зависит его будущее. Надо ехать в Варшаву, там назначено секретное свидание.
Курляндия…
Некогда процветавшая, она держала многочисленный флот, имела владения в южных морях. Остров Тобаго, богатый пряностями, сахарным тростником… Но случилось несчастье. Нашествие шведов обрушилось на страну, заглохли её гавани, мануфактуры. Подняться ей так и не удалось. Шведов уже нет, но жадные соседи — Россия, Польша, Пруссия — готовы разорвать Курляндию на части. Спасти её должен умный, храбрый правитель, свободный от политических обязательств.
На карте Адриенна увидела птицу, раскрывшую крылья, — вот-вот взлетит над морской синевой. Странные очертания, казалось, сулили удачу будущему правителю. Её Морицу… Остров Тобаго отыскался в другом полушарии — обломок Южной Америки, вынесенный рекой Ориноко.
— Привезу тебе обезьянку.
Она грустно усмехнулась. Утешать незачем. Требуется жертва. Что ж, она готова…
В те дни театралы ломились на «Беренику». Восторг и рыдания исторгала из их груди иудейская царица, любящая и самоотверженная. Тит, ставший императором Рима, не вправе жениться на иностранке, долг повелевает влюблённым расстаться.
По воле случая драма Расина сомкнулась с жизнью артистки. Собственную боль изливала она на сцене.
Из Варшавы он вернулся довольный — курляндцы зовут его. Но расходы, расходы… Надо нанять слуг, обновить гардероб. От именья Шамбор одни убытки. Вор-управляющий выгнан, новый ничуть не лучше. Где раздобыть денег? Адриенна сняла со стены и продала старинный гобелен — подарок богатого покровителя. Ей ничего не жаль для своего обожаемого рыцаря.
Что уготовано ему? Он пускается во все тяжкие, совершенно один, отец безразличен, пальцем не шевельнёт… Чем ещё она может помочь Морицу?
Пусть узнают люди…
«Невозможно, — писала она в дневнике, — не испытать предельного возмущения против отца. Его поведение настолько же возмутительно, насколько действия сына заслуживают сочувствия своим благородством посреди всяческих невзгод».
За Псковщиной началось завоёванное. Поле, где конники светлейшего настигали шведов, крепость на холме, которую он штурмовал. Ни следа войны… дома под шапками соломы большие, крепкие — не чета русским избам, колосящаяся хлебная нива стелется чистым ковром. Вот — можно же отбиться от чертополоха! Князь смотрел с завистью. Сорок тысяч расквартированного войска кормит Ливония и сама, похоже, не голодает. Обеды на станциях жирнее, постели чище, лошади упитаннее, бегут по гладкому, упругому большаку резво.
И вот Рига — каменное порождение этой ухоженной, хлебной земли, издали глядеть — глыба сплошная, непроницаемая и непокорённая. Война отполыхала и забыта. Отмылась Рига от гари, от крови, от моровой язвы, нигде ни осыпи кирпичной, ни пробоины, ни башни, усечённой снарядом. Позолота на Домской кирхе, пожалуй, богаче прежней, и, фу-ты, как размалёваны гешефты пивоваров, рестораторов, цирюльников, мясников, как зазывают аршинные, крючковатые немецкие буквы… Воля, полная воля торговому человеку.
Лошади зафыркали, попятились — под самыми мордами прошмыгнул мальчишка в белом фартуке, с батареей кружек на подносе. Ловко сумел пронести. Кружила, мотала улица, обдавая то дымком харчевни, то сладким, ореховым запахом из пекарни, потом, из сумерек каменного лабиринта вывела в ясный день, в тишину. Дальше не сунется Франц или Ганс с пивом своим, свято чтут дистанцию между собой и властью.
Пушки, штыки часовых. Когда-то латники Ливонского ордена, основатели замка, держали город в страхе, затем шведы и наместники ломали и достраивали, стремясь понадёжней укрыться в донжоне [150], в каземате, в подземелье, нимало при этом не думая о пропорциях. И получилось уродство, несуразное нагроможденье зданий: тут бастион выступает, там канцелярия торчит углом, либо казарма. Нет, неугоден князю замок, а главное — хозяин его неприятен. Сам-то не выйдет, поди…
149
Лекуврер Адриенна (1692–1730) — французская актриса.
150
Донжон — главная башня феодального замка, круглая или четырёхугольная (от фр. donjon).