Страница 21 из 98
Горькое было веселье. Светлейший на другой день вошёл во дворец мрачный, с петицией — сократить иностранцам жалованье. Чересчур тяжело казне. Показал царице реестры — кто сколько получает.
— В пять раз больше нашего за ту же работу, а то и в десять раз. Обидно же!
Спросила, кто нанимал. Конечно, суммы определены царём, этого не скроешь.
— Его воля, Александр.
— Люди недовольны, матушка. У нас свои умелые есть, подросли ведь…
Назвал Василья Туволкова. Разведал же он ключи на Ропшинских холмах, пустил воду самотёком в Петергоф — иначе заглохли бы фонтаны. Его бы поставить на Ладожском канале вместо генерала Миниха [73].
Нет, глуха к голосу разума…
Вышел из кабинета в бешенстве. Галстук душил его, князь дёрнул заодно и ворот камзола. Что-то оборвалось, звякнуло.
В тот же вечер самодержица приняла в спальне молодого камер-юнкера. Облегчённый траур дозволяет… Давно заприметила она красивого рослого камер-юнкера. Рейнгольд Левенвольде, к тому же земляк, родом из Ливонии.
— Богиня, что вы сделали с князем? Он бежал от вас сам не свой. Он задыхался. Смотрите!
Разжал кулак. Крючок, новый трофей для коллекции. Барон собирает разные мелочи, подобранные, а то и сорванные исподтишка.
— Шалун… Что ты украл у меня?
— Ах, Диана… Смею ли я…
Притянула к себе и, расстёгивая на нём рубашку, медленно, толстыми мужскими пальцами, — вынудила признаться. Мушка, две шпильки, хранит как святыню…
Губы, липкие от сладкого вина, не дали ему договорить, вжались до боли. И вдруг гневно оттолкнулась.
— Хвастаешь, негодяй! Грязным твоим девкам…
Удар пришёлся по челюсти, впрочем, вялый, а то бы своротила. Он повернулся — и ничком в подушки, привычно захныкал. Про девок ей ничего неизвестно, Рейнгольд осторожен, шалит редко и за пределами дворца.
Она раздевает его, просит прощенья как у ребёнка, обиженного невзначай. Женщина, любившая властелина, теперь наслаждается мужской покорностью.
Вспышки ревности — пусть наигранной — льстят Рейнгольду. Он гордится собой. Его одного из сонма кавалеров избрала сорокалетняя императрица, пылкая, знавшая объятия великана-Петра.
Утомившись, она ласково слушает юношу. Очень мило звучит в устах барона деревенская речь его няни-латышки. Легко с этим мальчиком. Правда, он картёжник, волокита, поглощён светскими развлечениями, зато равнодушен к политике, к высоким чинам, что весьма удобно.
— Твой брат [74], верно, мечтает женить тебя, повесу. Подыскал девушку. Как её зовут?
— Богиня! Не мучьте меня!
— Я благословлю вас. Скоро, скоро отпущу тебя… Ведь я уже старуха.
— О, лучше убейте! Сейчас же…
— Да? Ты готов?
— Богиня… — бормочет он, целуя упругое плечо. — Вы не верите мне? О, как вы терзаете моё сердце! Сомнения — мой удел, только мой. Достоин ли я счастья, ничтожный ваш раб?
Он в самом деле чувствует себя маленьким и слабым, телесный жар нагоняет дремоту, и слова, вычитанные из романа, он роняет бездумно. «Астрея» француза д'Юрфе, растрогавшая Европу, его настольная книга.
— Я был наивен, я не ведал подлинного блаженства. Оно не бывает без боли. Это страх потерять вас. Страх неотвязный…
Плечо напряглось, отвердело.
— Потерять? Что за фантазия, малыш?
— О, если бы!.. Боюсь, суровая истина. Меня хотят отослать. В Азию, воевать с персиянами.
— Фантазия, дурачок. Кто хочет?
— Его сиятельство Меншиков.
— Глупости, милый, — отозвалась она с ноткой раздражения. — Мир полон слухов.
— Персияне сдирают с пленных кожу. Сдирают заживо и… делают перчатки для султана. Или это турки? Всё равно — магометане. Они бесчеловечны.
— Испугался, бедненький… Ах, трусишка! Успокойся! А я жужу лача берне…
Малыш ложится спать, стережёт его мохнатый смирный медвежонок. Колыбельная рокотала глубоко под ухом Рейнгольда, его и впрямь сморило. И вдруг:
— Глупый ты… При чём тут Меншиков! Я приказываю, я тебя пошлю воевать. Нет, не в Персию — во Францию. Боишься, душа в пятках?
— Обожаемая! За вас?
— Да, за меня, за мою дочь. Ты вернёшься со славой. Что — трусишь?
Привстала, наполнила стаканы. Виват герою, будущему генералу! Камер-юнкер пьёт крепкое красное вино, приторное до отвращения. Поле брани его не влечёт. Надо ответить… Снова выручает французский роман — клятв и пылких заверений на все оказии там множество.
После ночной аудиенции Рейнгольд дома, на берегу Малой Невы. Кофе, пышные горячие цукерброды — жена старшего брата хозяйка рачительная. Камер-юнкер болтает с набитым ртом:
— Её величество настроена воинственно. Меня в армию… Угадайте, куда! Во Францию …
Брат выспрашивает. Интимностей он не касается. Старшие помешаны на политике. Потом перескажет Остерману. Вице-канцлеру важно знать настроение царицы — даже мимолётные её причуды и вспышки.
Крупный сановник, а пуговицы на кафтане оловянные… Одну удалось стащить — висела на ниточке. Особняк его похож на сарай, есть комнаты почти пустые, запылённое зеркало, парики на гвоздях.
Надо бы вести дневник, клеймить современников жалом сатиры. Камер-юнкер принимался, мешала лень. Потомкам достанется его коллекция. Пуговицы, платки, крючки, булавки — сувениры минувшего величия.
Уникальный этот музей долго будет храниться в фамильном прибалтийском имении. И тетрадь с отрывочными записями. Столбики цифр — карточные долги, афоризмы, отдельные фразы и восклицания.
«Проигрался в пух».
«На коня и в Париж… Когда же!»
«Деньги — прах, сладок азарт. Свободен тот, кто не ищет ни богатства, ни власти»
«Человек — существо смешное»
Платить долги необходимо. Горохов встретил однажды Рейнгольда и не узнал бонвивана [75] — бредёт словно в воду опущенный.
— Сочувствую, друг.
Крепко взял под руку. Причина известна. Проигрыш, на этот раз тяжёлый.
— Удачу нельзя приручить, — и ливонец слабо улыбнулся. — Было бы скучно, правда?
— И много?
— Сто пятьдесят. Хуже всего то, что данный господин мне неприятен. Просить отсрочки не могу.
— Вызволить вас?
В тетради Рейнгольда цифра обведена жирно и затем перечёркнута. А в списке лиц, получающих пособия от князя Меншикова, отныне значился Левенвольде.
Встревожен Петербург — весной будет война. Тысячи уст твердят… Чинят, снаряжают корабли, муштруют пехоту. Кого бить? Слышно — испанцев. Или датчан.
Царица, ни с кем не советуясь, подарила будущему зятю двести тысяч на войско. Формировать в России, цель — отобрать у Дании Шлезвиг. Секрета в том нет, напротив — самодержица призналась публично, удивив сим актом двор и дипломатов.
Датский посол Вестфален, придя в совершенный ужас, предупредил об угрозе короля Фредерика [76] и прибавил:
«Екатерина располагает государством, как изношенными туфлями».
Светлейший глотал валериану. Новый кунштюк! [77] Приедет Кампредон, будет скулить… Голштинец отступался уже, готов был компенсацию взять за Шлезвиг. Вожжа под хвост… Если добывать этот клочок земли для герцога, то путём дипломатическим — так заповедал покойный царь.
Изволь, матушка, объясниться!
— Француз забегал тут, — сказала царица самодовольно. — Я задала моцион.
— Поди, на аркане приведёт жениха, — ответил князь, потешаясь.
— Забегал, — повторила упрямо.
Усмешка князя погасла.
— Воля твоя, мать. И я подтолкну.
За дверь выйдя, рассмеялся. К Кампредону отправился сам. Острастка, пожалуй, на пользу. Авось, скорее конец канители, а то ведь обрыдло — он туманит насчёт жениха, мы договор мусолим, Катрин бушует. Данилыч нашарил в кармане часы — с компасом и странами света, подарок Петра. Маркиз отобедал, пьёт чекулат.
73
Миних Бурхард Христофор (1683–1767) — русский государственный деятель. Передал Петру I свои сочинения по фортификации и в 1721 г. прибыл в Россию. Стал генерал-поручиком, строил Ладожский обводной канал, при Анне Иоанновне был президентом Военной коллегии.
74
Левенвольде Рейнгольд Густав и Левенвольде Карл Густав. Оба брата в 1726 г. получили графское достоинство за дипломатическую службу.
75
Кутилу (от фр. bonvivant).
76
Фредерик IV — король Дании и Норвегии с 1699 по 1730 г.
77
Трюк, фокус (нем.).