Страница 4 из 96
Клода начало тяготить молчание. Ему захотелось сказать девушке хоть что-нибудь, просто так, из вежливости, а главным образом, чтобы развлечь ее, но слова не шли ему на язык, и он ничего не придумал, кроме:
— Как вас зовут?
Она подняла на него закрытые как бы в полусне глаза.
— Кристина.
Он спохватился. Ведь он тоже не сказал ей своего имени, они находились здесь бок о бок со вчерашнего вечера, не зная ничего друг о друге.
— А меня зовут Клод.
Тут он увидел, что она старается сдержать смех; смех у нее был веселый, прелестный, девичий и в то же время мальчишеский. Ее насмешило их запоздалое знакомство. Потом ей показалось смешным другое.
— Подумайте! Клод, Кристина, ведь наши имена начинаются с одной буквы.
Опять наступило молчание. Клод щурился, весь уйдя в работу, вдохновение захлестнуло его. Но внезапно заметив, что терпение ее истощается, и опасаясь, как бы она не переменила позы, он сказал первое, что пришло ему в голову:
— Становится жарковато.
Она чуть не прыснула от смеха; с тех пор как она перестала бояться Клода, природная веселость сказывалась в ней помимо воли. Жара становилась все нестерпимей, кожа девушки увлажнилась и побледнела, стала молочно-белой, как камелия; у нее было такое ощущение, словно она лежит не в постели, а в ванне.
— Да, немножко жарковато! — серьезно ответила она, смеясь глазами.
Тогда Клод добродушно заметил:
— Солнце! Но разве плохо, когда оно прожарит кожу… Вот вчера, например, когда мы стояли под дождем у ворот, солнышко было бы особенно кстати.
Оба расхохотались, и он, довольный, что разговор наконец завязался, не вдаваясь в особые подробности, не добиваясь правды, начал расспрашивать ее о вчерашнем приключении только затем, чтобы занять ее и продолжать рисовать.
Кристина в нескольких словах рассказала ему, что произошло. Вчера утром она выехала из Клермона в Париж, где должна была поступить чтицей к г-же Вансад, вдове генерала, богатой пожилой даме, живущей в Пасси. Обычно поезд прибывал в девять часов десять минут; обо всем было договорено; предполагалось, что горничная генеральши, которую Кристина должна была узнать по черной шляпе с серым пером, встретит ее на вокзале. Но случилось так, что поезд, в котором ехала Кристина, за Невером был задержан сошедшим с рельсов товарным поездом. Отсюда начались все недоразумения и задержки, — сперва сидели в вагонах, потом пассажиров высадили, оставив только багаж, затем им пришлось три километра идти пешком до станции, где был сформирован вспомогательный состав. Таким образом, потеряли два часа да еще два из-за нарушения графика движения поездов, и в Париж прибыли в час ночи, опоздав на четыре часа.
— Действительно не повезло! — вставил Клод все еще недоверчиво, начиная, однако, признавать вероятность подобной истории. — Значит, никто вас не встретил на вокзале?
Горничной г-жи Вансад, должно быть, надоело дожидаться, и Кристину никто не встретил. Очутившись ночью на Лионском вокзале, в громадном незнакомом помещении, темном и вскоре опустевшем, Кристина совсем растерялась. Сначала она не решалась взять извозчика и долго прогуливалась с маленьким саквояжем в руках в надежде, что кто-нибудь все же ее встретит. Наконец, когда было уже поздно и экипажи разъехались, она решилась, но оставался только один, необыкновенно грязный извозчик, от которого несло вином; он вертелся возле нее, нахально навязывая свои услуги.
— Такие нахалы часто встречаются, — сказал Клод, теперь уже увлеченный ее рассказом, как приключенческим романом. — И вы согласились поехать с ним?
Не меняя позы, уставившись в потолок, Кристина продолжала:
— Он вынудил меня. Я его так боялась, он ведь называл меня милашкой… Когда же он узнал, что мне нужно в Пасси, он разозлился и стал так нахлестывать лошадь, что я изо всех сил вцепилась в дверцу, чтобы не упасть. Потом я немножко успокоилась, пролетка катила по освещенным улицам, на тротуарах было много людей. Наконец я узнала Сену. Я никогда не была в Париже, но я изучила его план… Я думала, что извозчик поедет вдоль набережной, и когда он внезапно повернул на мост, я опять испугалась. Тут как раз начался дождь, извозчик свернул в темный переулок и вдруг остановился. Потом он сошел с козел и полез ко мне в пролетку… Он говорил, что иначе промокнет…
Клод расхохотался. Он перестал сомневаться в правдивости рассказанной ею истории: нет, такого кучера она не могла бы придумать! Кристина в смущении замолчала.
— Продолжайте! Что же дальше? — развеселился Клод.
— Через противоположную дверцу я тотчас же выскочила на мостовую. Тогда он начал браниться, уверяя, что мы приехали на место, угрожал стащить с меня шляпу, если я ему не заплачу… Тут пошел проливной дождь, набережная совершенно опустела. Я прямо потеряла голову, сунула ему пять франков, он схватил их и, что есть мочи погоняя лошадь, уехал с моим саквояжем, в котором, к счастью, ничего не было, кроме двух платков, сдобной булки и ключа от застрявшего в пути сундука.
— Как же можно, садясь в экипаж, не посмотреть на номер! — в негодовании закричал Клод.
Тут он вспомнил, что, когда во время грозы проходил по мосту Луи-Филиппа, мимо него во всю прыть прокатил какой-то извозчик. Клод пришел в восторг от неправдоподобия правды. То, что он вообразил вчера, будто бы следуя логике, оказалось просто-напросто вздором по сравнению с подлинной жизнью.
— Теперь-то вы понимаете, каково мне было вчера около вашей двери! — продолжала Кристина. — Я отлично понимала, что я не в Пасси, что я очутилась ночью совершенно одна в этом ужасном Париже. А гром, а вспышки молнии! О, эти молнии, то голубые, то красные! Все окружающее представлялось мне чудовищным!
Она опять закрыла глаза, и судорога пробежала по ее побледневшему лицу; перед ее мысленным взором вновь встало трагическое видение города. Река катилась среди набережных в пропасть, устремляясь в разверзшиеся, раскаленные бездны; в свинцовых водах громоздились черные чудовища — баржи, похожие на мертвых китов, которые ощетинились неподвижными кранами, похожими на виселицы. Нечего сказать, хорошо ее встретил Париж!
Наступило молчание. Клод углубился в работу, но у Кристины затекла рука, и она пошевельнулась.
— Пожалуйста, опустите немного локоть. — Как бы извиняясь за свою невежливость, он добавил: — Ваши родители будут в отчаянии, когда слух о катастрофе дойдет до них.
— У меня нет родителей.
— Как! Ни отца, ни матери?.. Вы сирота?
— Да, сирота.
Ей восемнадцать лет, рассказала она, родилась она в Страсбурге, когда там временно стоял полк, в котором служил ее отец, капитан Хальгрен, гасконец из Монтобана. Когда ей шел двенадцатый год, отец умер в Клермоне, куда переехал, выйдя в отставку, после того как его разбил паралич. Пять лет ее мать, парижанка, жила в этой провинциальной дыре на свою жалкую пенсию, едва сводя концы с концами, подрабатывая раскрашиванием вееров, чтобы дать надлежащее воспитание дочери; и вот больше года назад мать тоже скончалась, оставив Кристину совсем одну, без гроша в кармане. Единственный ее друг, монахиня, настоятельница монастыря сестер визитандинок, дала Кристине приют в монастырском пансионе. Сейчас она приехала прямо из монастыря, настоятельница нашла ей место чтицы у своей старинной приятельницы г-жи Вансад, которая почти ослепла.
При этих новых подробностях Клод совсем растерялся. Монастырь, благовоспитанная сиротка — романтичность всего этого приключения смущала его, он не мог придумать, что сказать, что сделать. Прекратив работу, он сидел, опустив глаза на набросок.
— В Клермоне красиво? — спросил он наконец.
— Не очень, там все черно… К тому же я плохо знаю город, я почти не выходила из дому…
Она приподнялась, облокотившись, и очень тихо, со слезами в голосе, как бы разговаривая сама с собой, продолжала:
— Моя мать была очень слабого здоровья и изнуряла себя работой… Она меня баловала, ничего не жалела для меня, приглашала мне учителей; а я так плохо этим пользовалась! От занятий у меня делалось головокружение, я ничего не хотела слушать за уроками, вечно смеялась… Музыка наводила на меня тоску, пальцы судорожно сжимались, когда я играла упражнения. Только с живописью дело еще как-то шло…