Страница 11 из 23
— Вот это дает! — поддержали его сразу двое от двери.
Дыбин развел руками, а Кучум, незаметно толкнув его в бок, приказал:
— Гараську за агитацию — в расход, завтра. Взять Варяга, завтра же!
Все шумно одобрили приказ. Когда загалдели про Варяга, то один из бандитов, еще безусый парень лет девятнадцати, встал с пола и прокричал в общем гвалте:
— Федьку к нам надо тянуть!
— Заткнись, Ухарь! — гавкнул Ноздря. — Ничего не знаешь! Варяг голодранцем вырос, с голодранцами и пойдет. Тут политика! Понимать надо. Если мой батька был волостной старшина, то они при любых Советах мне зад будут драть. Давить их надо, чтоб боялись! «Сословье»! — презрительно прорычал он и посмотрел на Дыбина.
— Ну ладно, ладно, Вася, — примирительно сказал Дыбин и похлопал Ноздрю по плечу. — Ну поспорили — только и того.
Ноздря уже благодушно расплылся в улыбке и самодовольно сказал:
— Мы тоже кое-что понимаем.
Ухарь сразу умолк и снова сел на пол: он-то уж ничего не понимал ровным счетом. Но знал он, что означает «взять Варяга». Это — смерть. В общем гомоне Ухарь опустил голову и думал: «Сказать Федьке или не сказать?»
…С рассветом четырнадцать всадников подскакали к дому Герасима Полынкова, налетели неожиданно, и начали расправу. Одни зажигали ригу, другие очищали сундуки, третьи били Герасима. А он в ужасе стонал:
— Братцы! Товарищи! Побойтесь бога!
— А ну-ка прибавь ему за «товарищей»! — крикнул из раскрытого окна Васька Ноздря. — Подложи и от господа бога! В наказанье за грехи.
Избитого, окровавленного Герасима погнали на площадь, к церкви, чтобы убить на глазах у всех только за то, что он позволил себе беседовать с Андреем Вихровым, а после где-то сказал: «Хороший человек Андрей. Он им, бандитам, задаст, подождите!» Больше не было за ним никакой вины.
На площади в Паховке собралось человек двадцать крестьян, насильно пригнанных сюда. Пьяный вдребезги Ноздря развязал руки Герасима и отвел его на десять метров от Ухаря.
— Готовьсь! — скомандовал он Петьке.
Тяжелые думы проскочили в Петькиной бесшабашной голове: «Как? Я должен убить человека?! Я никогда не убивал. Неделю назад записался в партизаны. Хотел кончать тех, кто разорил отца, взял хлеб. А заставляют стрелять в Герасима Полынкова. За что?» Руки у Петьки дрожали. Он не мог стрелять. «Не выстрелю — и все», — решил он.
Односельчане, понуря головы, крестились и плотно, маленькой отарой, жались друг к другу.
— Эх, баба! — сказал кто-то из бандитов.
— Сперва всегда так, — полушутя поддержал кто-то из них же.
Герасима подвели к Ухарю поближе. Между ними оставалось всего три шага. Окровавленное лицо дрожащего в предсмертной тоске и не повинного ни в чем человека смотрело на Ухаря. Петька с жгучей ненавистью глянул на Ваську Ноздрю. Тот увидел его взгляд, уперся совиными, навыкате, глазами в Ухаря и рявкнул:
— Пли!!!
Зажмурился Петька Ухарь и выстрелил…
Петька Ухарь убил человека. Вот Герасим перед ним мертвый… Все завертелось, закружилось, затуманилось в глазах. С кем шел Ухарь к лошади, как сел на нее и как очутился перед бутылкой самогонки — он не помнит. Но он помнил глаза Герасима, смертельно-удивленные в великом страдании. Ухарь пил самогон, а Герасим все смотрел и смотрел на него.
Крестьяне понуро разбрелись по домам. Внутри поднималась злоба. И думалось каждому: «Как люди дошли до такого зверства? Зачем заставили Петьку? Страшно. И терпеть нельзя больше».
Площадь опустела. Лишь один Герасим лежал на середине, раскинув руки. К нему подбежала собака — нашла-таки хозяина! — села на задние лапы и, поднявши нос к небу, завыла, надрывно и безнадежно. Потом и она замолкла.
В жуткой, необычной для села тишине процокотали копыта лошадей. Бандиты рыскали в поисках Федора (дома его не оказалось).
А в это время на другой стороне улицы Семен Сычев опускал в колодец Федора на бадье. Весь день он просидел у Семена в погребе, а теперь решил перейти в колодец на время, пока уедут бандиты: Васька Ноздря злопамятен.
Федор расставил ноги, оперся ими о бревна сруба и прижался к стене.
Он слышал, как Кучум подъехал к колодцу и весело проговорил:
— Здорово, Семен Трофимыч! Дай-ка лошадям воды по ведерку.
Семен вытащил бадью с водой и поднес к морде лошади.
— Варяга не видал? — спросил Кучум.
— А на кой ляд он мне нужен, ваш Варяг.
— Тогда за кого же ты — за нас или за красных? — спросил шутя Кучум.
— Василь Вадимыч! — добродушно отвечал Семен. — Я — середняк вечный: ни тому, ни другому! Не обидишься, если правду скажу?
— Нет. Валяй говори.
— Если бы, — начал с расстановкой Семен, — вот сейчас расступилась земля и вы, обе власти, провалились в тартарары, то — лучше было бы.
Кучум резко повернулся от Семена, не ответив на «правду».
— Ты гляди: не заезжай дальше! — выпалил Ноздря, ударив Семена плетью, и рысью поехал за главарем.
Семен передернул от боли плечами и, зло посмотрев вслед бандитам, твердо сказал:
— Конец. Бить надо.
Андрея Михайловича бандиты тоже не смогли обнаружить. Каждый раз, как только они заявлялись в Паховку, он исчезал — как проваливался в землю. А сегодня он весь день пробыл в волости, получал оружие для отряда самоохраны.
К вечеру Ноздря с Кучумом подъехали к избе Андрея. Ноздря грузно слез с седла и, пошатываясь от выпитой без числа самогонки, ударил в окно прикладом. Посыпались стекла. Выбежала старушка Степаниха и будто окаменела в дверях, увидев бандитов.
— Чего стала, ведьма! — зарычал Ноздря. — Выходи из избы совсем. Грелку будем делать.
Он поднялся на носки и чиркнул спичкой под крышу. Пламя сначала мигнуло кумачовым лоскутком, потом лизнуло крышу длинным языком и с треском поползло вверх ярко-красным многоголовым змеем.
Старушка вдруг быстро, не по-старчески, юркнула в избу. Так же торопливо вышла обратно с иконой в руках и, согнувшись, просеменила к Ноздре. Она стала перед ним, держа икону перед собой, и скрипучим от горя голосом, с дрожью, но резко сказала:
— Богу верите, несчастные?!
Ноздря подбоченился и сквозь зубы промычал:
— Ну! Пр-роваливай, карга!
И вот она, седая, со сбитым на сторону платком, торжественно подняла высоко над головой икону, немного подержала ее так и со всей старушечьей силой ударила Ваську иконой по голове, крикнув:
— Я — первая!
Икона Николая-угодника рассыпалась вдребезги. Ноздря выхватил клинок. Но в тот момент подскакал Дыбин Игнат, с ходу рванул Ваську за руку. Кучум обхватил сзади. Так они задержали удар Васьки. Дыбин зашипел:
— Старуху рубать! Да тебя разорвут, бычина чертова! Дело портишь, скотина! — И вдруг он дико выкрикнул: — Пристрелю!!!
Ноздря тряхнул плечами. Оба от него отскочили. Дыбин чуть не упал с лошади — так она пошатнулась от рывка силача. Пьяный Ноздря быком пошел на Дыбина с обнаженным клинком. Но Кучум вплотную подскочил к Ваське и приставил к его груди пистолет.
— Только чуть и — готов, — спокойно приказал он.
И Васька, как ручной лев, обмяк сразу. Повиновался он только одному Кучуму.
Степаниха медленно опустилась на землю. Умерла она здесь же — не выдержало сердце.
…На рассвете следующего дня Андрей, Федор и Ваня подошли к пожарищу. У каждого — винтовка на плече, в кармане — наган. Улица была пуста. Дым еще тянулся струйками от черного пепелища, щекотал в носу. Андрей сел на землю и положил голову на колени, обхватив их руками. Уже две ночи он не спал. Болели ноги в коленях, стучало в голове, давило грудь. Так он сидел недолго. Потом поднял голову и тихо, с глубокой горечью проговорил:
— И кукла сгорела… Последняя память.
Федор и Ваня ничего не поняли из этих слов. Они с недоумением посмотрели на Андрея и переглянулись.
— Отдохнуть бы тебе, Андрей Михайлович, — сказал Федор.
Андрей промолчал. Он снова опустил голову на колени и так сидел. Отдыхал. Отдыхал ли?
…А днем хоронили Герасима и Степаниху. Почти все население Паховки шло за двумя гробами. Безродный, тихий и смирный Герасим да старушка из чужого села. А все шли на кладбище провожать их.