Под капельницей

С хирургом нашей районной больницы мы знакомы и он согласился принять меня на дневной стационар. То есть прихожу в свою палату с утра, прокапываюсь и после обеда могу идти на работу.

Койку мне отвели в четвертой палате, сразу у входа. Три другие койки тоже заняты. Пока медсестра принесла чистую постель и заправила ее, накоротке знакомлюсь с тремя другими сопалатниками.

Эдик, худой субтильный парень лет тридцати, ходит с заклеенным пластырем оголенным животом. Из-под пластыря торчит пластиковая трубочка с пузырьком на конце, куда из поврежденного организма стекает всякая послеоперационная дрянь. Эдику недавно вырезали грыжу. Говорит, вдруг у него, такого тощего, ни с того ни с сего начало расти пузо, и он долго не понять, что это за фигня.. Над ним уже начали посмеиваться на работе и дома: признавайся, мол, от кого забеременел. И только когда Эдик пошел в больницу, где и выяснилось, что у него ни что иное, как неприлично разбухшая грыжа.

Напротив него мается от безделья эвенк Федя с загипсованной рукой. Ему вот-вот должны снять болты, скрепляющие перелом, и отпустить домой, в одну из таежных факторий. Ну и напротив меня лежит Григорий, ровесник Эдика.

Он бледный как смерть. У него три дня назад открылась язва с кровотечением. Говорит, целый тазик крови наблевал, пока за ним приехала скорая. Григорий трое суток валялся под капельницей в реанимации. То, что ему поступало в организм через вену, было для него и едой, и питьем.

Как стало получше, перевели из реанимации в общую палату. Голодный как черт, сегодня он решился поесть супу в больничной столовке. А суп оказался с томатной поджаркой. И теперь Гриша лежит, скрючившись и обхватив живот руками. Спрашиваю, может, медсестру позвать. Нет, мотает головой Гриша, а то опять вернут на интенсивную терапию. Может, само пройдет?

Ну, вот мне, наконец, притащили стойку. Молодая медсестра, сосредоточено нахмурив тонкие выщипанные бровки, неожиданно очень больно проколола вену на сгибе руке и поставила капельницу.

Капает медленно, зараза. А я рассчитываю в два часа уже быть на работе, машина за мной придет. Свободной рукой дотягиваюсь до регулировочного колесика на трубочке, по которой в меня вливается смесь каких-то лекарств, кручу его кверху. Капать стало гораздо веселее. Ну, с Богом! И только собрался прикемарить, как по коридору две сестры с грохотом проволокли каталку.

Сквозь открытую дверь палаты успел заметить, что на ней лежит мужик с заострившимся носом и ужасно громко храпит. Я хоть и не медик, но по этому храпу сразу понял: страдальца разбил инсульт.

Любопытный Эдик, держась за живот, выползает в коридор и скоро возвращается с новостью: это привезли всем известного у нас в городке спившегося адвоката Т. И у него точно инсульт. Причем, говорят, уже второй. Блин, неужели первый ничему не научил?

Реанимация через две палаты от нашей. И хорошо слышно, как там с дребезжанием затарахтел отечественный аппарат искусственного дыхания. Это медики начали вытаскивать адвоката. Что ж, может, и вытащат – сейчас с инсультом борются достаточно успешно, хотя на окончательное выздоровление при таком диагнозе рассчитывать не приходится.

Тут уж или ногу будешь приволакивать, или рука плетью повиснет, а то и морду перекосит. Кому как повезет, короче. Главное, не остаться неподвижным чурбаном с глазами. Вот это уж наказание так наказание. И главным образом не самому чурбану – ему-то что, лежи себе, лупай глазами да жди, когда все выгребут из-под жопы (ходить-то под себя будет, бедолага). Страдать будут родственники, на чье попечение свалится этот чурбан с глазами. Тьфу, тьфу, упаси, господи, от такой напасти! Уж лучше крякнуть сразу…

Снова пытаюсь вздремнуть, но тут приперлась санитарка, громко чавкающая жевательной резинкой и, стуча шваброй о ножки кроватей, стала протирать полы. Однажды я лежал здесь же, в хирургии, с приступом язвенной болезни. Только задремал после капельницы, и вот так же проснулся от громкого чавканья.

Заворочался, с неодобрением покашлял в спины двоих чего-то жующих и негромко переговаривающихся соседей-аборигенов, и едва не свалился от страха на пол, когда они оба разом повернулись ко мне. А кто бы ни испугался: губы у них были окровавленные, в руках они держали по куску чего-то бурого. Третьего из их дружной компании не было. Неужто замочили и доедают?

- Печенку будешь? – приветливо осклабился один из едоков, протягивая мне тарелку с грубо нарезанными кусками оленьей, как я, наконец, понял, печенки. – Передачку нам, вишь, принесли. Надо сожрать, пока совсем не растаяло. Вот только соли нет. Ануфрия послали на кухню, а он, сука, уже час ходит. Да печенка и так вкусная. Весенняя, свежая. Витамины!

Я вежливо отказался и перевел дух. Блин, чего тут только не насмотришься! Лет пять назад жена вот так же весной уговорила меня лечь на дневной стационар и прокапаться витаминами, для укрепления ослабшего за зиму иммунитета. Старшая медсестра Любовь Александровна показала палату, в которой мне предстояло принять десять капельниц. Ну, зашел. Из пяти коек три были заняты.

Поздоровался с мужиками и плюхнулся на койку у окна. Те как-то подозрительно переглянулись. Потом один, с перевязанной головой - тот, что через койку от меня, говорит:

- Ты бы лучше лег вот на эту, среднюю.

- А че такое? – начал было заводиться я (нет, не зря жена меня послала прокапаться – нервы к концу нашей беспросветно длинной зимы почему-то становятся ни к черту). – Мне эта нравится. Я же вижу, что свободная.

- Ну да, вчера освободилась, - подал голос другой обитатель палаты, постарше и с одутловатыми небритыми щеками, он лежал на койке у входа. - А спроси нас, как она освободилась?

Ну, я не гордый, спросил.

- А грохнули вчера того, кто на ней лежал, – сообщил мне сосед. – Вот тут, в нашей палате.

Меня как ветром сдуло – через секунду я уже сидел на средней кровати. И слушал кошмарный рассказ.

На койке напротив того, что с небритыми щеками, то есть тоже у входа, лежал эвенк неопределенного возраста, щупленький такой. А на месте, которое я хотел занять, обитал здоровенный, под два метра ростом, Сергей Г. (его жену я знал, работала в управлении финансов), бывший десантник, участник первой чеченской кампании.

Серега лежал здесь с почками уже третью неделю, скучал. В тот злосчастный вечер он смотался в магазин по соседству и принес в палату пару пузырей водки. Ближе к отбою они всей палатой, а было их четверо, раздавили эти пузыри. Серега дал пару раз выпить и аборигену, хотя почему-то и недолюбливал его, несуразного такого, с не менее несуразным для него именем Христофор, косматого, низкорослого и кривоного, и постоянно подкалывал.

На широком подоконнике единственного, но большого окна палаты стоял Серегин телевизор с подключенным к нему видаком. В тот вечер, когда они разделались с водкой, он включил какой-то крутой боевик – с грохотом выстрелов, жуткими воплями убиваемых и убивающих. Уже и дежурная медсестра пару раз заходила с требованием выключить или убавить звук, и соседи стучали в стенку.

Одна Серега то ли был глуховат, то ли его забрало от выпитого, но звук видака он ни в какую убавлять не хотел. Тут проснулся уже захрапевший было Христофор и недовольно попросил убавить звук. Серега и ухом не повел.

- Слышь, ты, длинный! – с неожиданной злостью проорал со своей койки абориген. – Или выключи свой видак, или я сейчас встану и разобью его на хуй!

Это было что-то новое. Обычно на все подковырки Сереги Христофор лишь застенчиво улыбался и что-то бормотал себе под нос. А тут, смотри-ка, голос у него прорезался. Водка смелым сделала. Причем, Серегина водка!

Серега рассвирепел, встал со своего места, все же убавил звук видака, затем вплотную подошел к койке Христофора и обложил чудовищным матом его, всех его родственников, мало того - всех соплеменников.