Ты или никогда

Если же речь идет об идентичности на молекулярном уровне (абсолютно равное количество молекул воды, расположенных совершенно одинаковым образом, а также имеющих одно и то же количество изотопов, спинов и т. д.), тогда вероятность подобного происшествия стремится к нулю».

Северные ветра образуют особенный тип снежинок.

Так и ветра южные, западные, восточные, в зависимости от течений, потоков воздуха, его температуры и в какой-то степени от влажности. Изменение в форме одной-единственной снежинки дает представление о колебаниях температуры в целой атмосферной области, в которой она перемещалась. Равно как и скорость вращения воздуха в вихре может быть установлена, исходя из измененной структуры кристаллов одной снежинки.

Айя по прозвищу Дождинка выходит на двор в плаще и пытается разглядеть капли дождя. Они быстро проносятся мимо, на первый взгляд, совершенно одинаковые. То, что я никак не могла понять в наблюдении за снегом, вдруг становится кристально ясно. Скорость падения снежинок и в особенности капель дождя слишком высока для человеческого глаза. Изредка мимо скользят большие, состоящие из множества слипшихся снежинок хлопья. Но даже это не помогает. Перед глазами сплошной мерцающий экран из капель и снежинок. Головокружение и слепота к снегу. Теперь у меня с собой бинокль, и я пытаюсь следить за падением отдельных капель с высоты вниз, в водный хаос. Какое-то время мне это удается, но бинокль выхватывает пять или пятнадцать капель, а не одну, пока и та не скроется полностью в массе воды. Капли дождя еще более недолговечны, чем снежинки — если это возможно. Падают наперегонки, соревнуясь, кто быстрее погибнет. Как ни крути головой, у них всегда есть фора.

Я собираю несколько капель в банку, но они сливаются воедино, становятся частью большой неопределенности под названием «вода». Уилсон, Уилсон. Добротная ферма, хозяйство, а ты выбрал снежинки. Капли дождя. Самое недолговечное в мире.

Современные исследователи считают занятия Уилсона хобби.

«Уилсон Бентли, — читаю я вечером, — признавал и помещал в свою коллекцию лишь фотографии самых красивых и симметричных снежных кристаллов. Так обычно и поступают фотографы, снимающие снег. Эта тенденция в последнее время неоднократно подвергалась критике, так как она дает неверное представление о симметричности и универсальности снежинки. Чтобы исследовать факторы, определяющие форму кристалла, более реалистично, необходимо выращивать кристаллы в контролируемых лабораторных условиях». (Как впоследствии делал Укихиро Накайя, создавая схему, определившую дальнейшее направления исследований. Он был ядерным физиком, которого отправили на остров Хоккайдо. Иногда там шел снег. Больше изучать там было нечего, на этом острове.)

В возрасте сорока пяти лет Уилсон Бентли перестал фотографировать снежинки. Вместо этого он стал снимать улыбки юных девушек и вносить их в каталог, как прежде снежинки.

Я спрашивал их, о чем они думают, так красиво улыбаясь, но ни одна из них не ответила, рассказывает Уилсон на страницах книги.

Наверное, они убегали и прятались дома.

Позже вечером я иду через улицу к телефонной будке. Вдруг кто-нибудь захочет мне позвонить. Если кто-нибудь спросит, можно ли мне позвонить, то я дам номер телефонной будки на улице Чинаборгсгатан. Напишу огрызком карандаша на любом клочке бумаги, на чеке, и буду думать, что, может быть, как-нибудь окажусь рядом с будкой. Когда будут звонить.

Может быть, так и скажу.

Что, может быть, я как-нибудь пройду мимо.

Когда ты будешь звонить.

В библиотеке искусственные пальмы и пользованный воздух. Я сажусь за стол в отделе периодики. Поверхность стола сплошь в точках перхоти. Я смахиваю их рукавицей. В музыкальном отделе есть книги о двух Элвисах — Элвисе Костелло и Элвисе Пресли. У Элвиса К. большие очки и худое тело. У Элвиса П. черные пышные волосы и улыбка-вспышка. Я выбираю последнего. Элвис Арон Пресли. Читать можно всегда. Носить резиновые сапоги и читать.

А в том саду, который я однажды видела.

Там часто шел дождь.

И растениям хватало воды, и они становились все зеленее и зеленее в сумерках.

4

Все тает. Ночь становится тяжелой, тропической, каплющей. И с каждым звуком кажется, что кто-то идет. Как будто что-то хрустит — ветка, под шагами, прямо под моим окном. Я раздвигаю гардины, во всю ширь в темноте, заглядываю во мрак, широко раскрыв глаза, но за окном нет ничего, кроме льда, который трещит, отекает под собственной тяжестью. Время от времени в стенах вскрикивает одинокая водопроводная труба, и всякий раз мне кажется, что зовет, зовет меня, что-то просит, но это лишь оскверненная могила Тутанхамона, из нее что-то выбралось наружу, предупреждение.

Иногда, когда я вижу свет, тень, у песочницы или ближе, иногда, когда мой взгляд блуждает, я думаю — в следующий раз закричу. «Подойди!»

Я не боюсь.

Я знаю, кто ты.

Но от таких мыслей оно всегда исчезает.

Лишь когда я снова забываюсь, оно дает о себе знать.

Когда мне снова страшно.

Оно.

Она, он.

Ребенок.

Когда я уже и не жду.

5

В начале — оно же конец — Элвис Арон Пресли весит сто шестнадцать килограммов, сидит на табуретке в отеле «Хилтон Интернэйшнл» в Лас-Вегасе, рядом серебряное ведерко минеральной воды.

В самом начале — которое есть конец — Элвис Арон Пресли готовится к вечернему выступлению, но посреди второй песни он вдруг несется прочь со сцены, его ребята — следом. Он не болен, не разгневан. Просто пора вернуться в люкс и принять порцию «волшебного меда».

И все меняется, новые декорации, стены прохладного, как склеп, будуара, темны, Король носит высокий наполеоновский воротник, короткий, но широкий плащ елизаветинского покроя, широкий гладиаторский пояс с крупной пряжкой, на груди красуется золотисто-лазоревый орел, все это к вечернему шоу, зрители которого — бизнесмены и дамы в вечерних платьях, Лиза-Мари и Присцилла в пути, на частном самолете «Конвер-800».

У него страшная болезнь — шепчут в зале.

Они правы!

Эта болезнь называется смертельной скукой.

Из всех звуков слышно лишь слабые удары этажом выше. Это София учится стоять на руках. Однажды я это видела, развешивая белье во дворе. Дело было летом. Дул легкий, жаркий ветер, прямо с востока, из русских степей, овеянных ветром, — необычное явление, оттого не становящееся невозможным. На Софии было красное платье, из раскрытого окна раздавалась испанская музыка. Te quiero, me gustas te. Сначала она стояла, подняв руки. Вытянулась. Приготовилась. Потом лица больше не было видно, только ноги, коснувшиеся стены, десять покрытых красным лаком ногтей, чуть облупившихся по краям, на прежнем уровне лица.

Я не уверена, научилась ли София стоять на руках и тренируется, чтобы не утратить навык, или по-прежнему учится.

И как все это влияет на то, что у нее в животе.

На того.

На все тонкие внутренние нити.

Новые декорации: тяжелый бархат будуара, на улице темно, весь день темно.

Элвис П. весит сто шестнадцать килограммов, ему сорок один год, и он скоро умрет.

Вечернее представление идет из рук вон плохо, он забывает слова, экран для фотографий, призванных иллюстрировать нечто не понятное Элвису, тянет вниз, фотографии не те, Элвис бессвязно бормочет, шатается, Лиза-Мари и Присцилла все видят, а ночью слабительное оказывается слишком сильным, и Джонсу-Гамбургеру вновь приходится тайно вывозить ворох полосатых простыней в секретные прачечные до прихода горничной.

На обложке он смотрит прямо перед собой и смеется. Розовый блестящий костюм с серебристыми галунами, взгляд сверкает. Как на том листке. Упрямый. И: счастливый. И щеки, они круглые, как у младенца.

В начале, которое есть конец, Элвис уже не такой. Костюм в обтяжку, живот упрятан в корсет, на лице холодный пот, глаза лишь приоткрыты.