Страница 3 из 13
— О, Господи… Мама… Я не знаю такой пословицы…
Мама победительно сверкнула глазами. Это немного не вязалось с ожидавшим ее положением разведенки под полтинник, но Анжела, оцепенев, ждала от нее новых, еще более жутких подробностей.
— А понимаешь ли ты, деточка, — мама вперила в Анжелу помутневшие, похожие на куски мороженой рыбы глаза, — что твоя веселая жизнь о-о-очень быстро теперь закончится?
— Моя? — испугалась Анжела.
— Твоя, твоя! Он разведется, оставит мне какие-то копейки!.. Кстати, ты знаешь, недавно в «7 дней» писали, — мама пьяно отвлекалась, — что труд женщины, сидящей с ребенком, они там все подсчитали, оценивается в двенадцать тысяч долларов в месяц! В месяц! — повторила она с ударением на последний слог. — А я с этим козлом прожила двадцать семь лет! Вот пусть он мне мои денежки и возвращает!..
— Мама… — прошептала Анжела, перед которой вдруг во всех унизительных нюансах предстала картина будущего.
Отец женится на ее ровеснице и сварливо не дает ни копейки, мама методично спивается, отлученная, по финансовым причинам, от спа и гомиков-массажистов, ей самой приходится клянчить у жадного — а он и был таким — мужа, и кончится все тем, что Анжела, полностью бесправная, засядет дома с ребенком, которого придется родить, чтобы муж ее не бросил, по утрам тихо впуская маму с целью дать ей на пиво.
— Мама! — повторила она. — Надо что-то делать!
— Все схвачено! — бодро отозвалась мама, «выжимая» бутылку. — Я сегодня уже говорила с Галкой — (Галка была Анжелиной тетей — такая же пьянь, как мама, но вдобавок еще и шлюха) — мы наймем киллера, у нее есть связи, и останемся без этого козла, с тобой вдвоем, с правами на его сраные романы, и нам не придется менять свой образ жизни из-за того, что у этого козла, когда он раскрыл ширинку, вывалились все мозги!
«Наверное, писательница я в маму» — быстро подумала Анжела.
Мама приступила к коктейлям. Для начала она выбрала вкус «бейби-Маргарита».
— Вруби что-нибудь, — попросила она.
Анжела сомнамбулически потянулась к аудио-центру, выполненному под стать кухне в стиле хай-тек, и нажала play.
— Но я играю эту роль! — понеслось оттуда.
— Охуеть, — сказала мама, — как он мог, еб его мать во все дыры! Все мужики — уроды ебаные, ненавижу их, блядь, все ищут себе развлечений, на хуй… — когда мама пьянела, подобная тирада могла длиться несколько часов, потом она вырубалась. Если пила с Галкой, та добавляла собственное матерное подтренькивание. Две сестры сидели за столом, заставленным тарой из-под алкоголя, и отчаянно, как будто читали заклинания, ругались.
Через час Анжела была совершенно пьяна. Двенадцать дня. Мама, по совету Галки, названивала в «Московский комсомолец», чтобы дать объявление о найме убийцы. Там было занято.
— Суки блядские, на хуй, блядь, уебища, — приговаривала мама, потягивая теперь уже «Кир-рояль».
Несколько раз звонил муж, но Анжела не отвечала. Ей было стыдно. Мало ли куда она могла пойти… С Дашкой по магазинам… Потом зашли в ресторан, пообедали, потом в пробке стояли… А мобильный она забыла, он так здесь и лежал…
Вдруг позвонил Коля Кульберг. Анжела зачем-то подняла трубку.
— Анжела? — официально спросил Коля. — Можно поговорить с Анжелой?
— Это я, — ответила Анжела, опасаясь, что язык станет заплетаться и ее опозорит.
— Как дела, дружок? — Кульберг патологически боялся нарваться на Анжелиного мужа и ненавидел его.
— В норме.
— Анжел, у меня такой разговор. «Плакат» делает круглый стол лучших молодых авторов, только без твоего мужа, сразу говорю. Черкни себе там где-нибудь — завтра в 18:00, это, как ты понимаешь, в шесть часов вечера, у нас, в редакции. Будет хорошая фотосессия, я тебе пропуск заказал. Давай, дружок, потом сходим куда-нибудь, выпьем.
— Да, — произнесла Анжела.
Мама, отвлекшаяся, чтобы поместить курицу в духовку, жестами требовала телефон.
— Жду, целую, дружок.
— Пока, — она повесила трубку.
Взяла со стола ручку и написала на левой руке: «18:00 Плакат».
Первый раз в жизни Анжела заснула за столом.
Кульберг, разумеется, был женат.
3
Алексей Бурков начинал с фантастики.
Для советского времени он вытворял нечто настолько неприемлемое, что его не печатали. Никогда. Грянула перестройка, малиновые пиджаки, автоматы Калашникова и ставшая рефреном угроза «закатаю в асфальт» — Бурков был всего лишь литературным уродом, шаставшим по «альтернативным» альманахам в надежде на публикацию, со склонной к алкоголизму женой и дочкой, которой жена дала ужасавшее его имя Анжела.
Его пронзило: через пять, нет десять лет все это закончится, люди так и не поймут, зачем они несли свои гроши в «МММ», зачем выстаивали очередь на прощание с Листьевым — в очках, в гробу, в подтяжках, как у неонациста.
Свой первый роман с подзаголовком «авантюрный боевик» Бурков отнес в издательство «Ниоба» в девяносто третьем году. Танки как раз собирались дать бешеное скерцо у Белого дома.
Собственная Буркова внешность всегда отчаянно мешала ему добиться в этой жизни чего-то более масштабного, нежели угловой стол в редакции районной газеты и симпатичной «копейки», приобретенной в результате одиннадцатилетней очереди. Он выглядел, как армянин, с которым никому не хочется застать ебущейся свою жену. Или, как крупный горный серб, ничего не видевший, кроме виноградника и загаженной псарни, где его подспятивший отец когда-то закопал трофейный немецкий пулемет. В девяностые он много пил, и водка придавала его и без того огромному овалу лица свиной размах, сквозь который упорно продиралась черная щетина. Коричневая поцарапанная сбоку кожаная куртка, патриотические серые брюки — в числе многочисленных взволнованных сограждан Бурков посещал митинги оппозиции.
Он знал, конечно, что оппозиция — лишь растревоженная куча дерьма в пустом черепе истории, что совсем скоро ее вожди окажутся в равелине, где еще через некоторое время получат прощение и, озаботившись положенным их новому положению салом, начнут (горделиво посматривая на новую оппозицию) лизать породившую их государственную жопу. В тот день, когда первый роман был переправлен в издательство «Ниоба», он многое понял. Он стоял в своей поцарапанной афганской куртке, а рядом с ним, вокруг него, оттесняемый ментами, колебался и ревел Его Читатель. Буркову запомнилось одно нетрезвое и печальное лицо, обтянутое, как школьными колготками, серой кожей, с сизыми впадинами глаз и красными ветряными порезами от многодневного уличного пьянства. Это лицо принадлежало мужчине, может, уже старику, оно странно, как в зажигательной сальсе, мелькало между серыми милицейскими спинами. Оно хотело как будто что-то сказать, что-то очень важное, прозретое, может быть, в уличном алкогольном откровении, но молчало.
Бурков назвал свое детище «Зверюга».
Через неделю его телефон разрывался от предложений. У него хотели покупать права, экранизировать, предлагали контракт на серию, собирались переводить на другие языки.
Через месяц Бурков выдал «Зверюгу-2», дальше стало легче. Он составлял для себя нечто вроде таблицы романа и спокойно катал по тридцать страниц в день. Жена и дочка старались не мешать.
Он приобрел подержанный, но красивый форд, еду жена покупала в первом перестроечном супермаркете, под названием «Хороший», каждый вечер было баночное пиво, о которым основная масса быдла тогда слыхом не слыхивала, и водка «Абсолют».
В нулевые годы Бурков вошел преуспевающим писателем. «Зверюги» лежали на всех лотках, во всевозможных обложках, и к ним добавились «Кличка — бешеный пес» (1, 2, 3, 4, — 20) и «Тля».
Татьяна была его редактором. Все началось с тортиков, сладкого вина — Бурков приходил в издательство «Ниоба», смотрел обложки, читал верстку. К своему, пускай и поставленному на поток, творчеству он относился серьезно.