Страница 4 из 33
Наконец он, видимо, сделал какое-то движение, она тоже, и после короткой борьбы раздался ее голос:
— Не кури здесь.
Папа восстал.
— Ты понимаешь или нет, — говорил он с неизвестными мне ранее, женско-придыхательными интонациями, — ты создала для меня ад. Я не могу здесь жить. С тобой. Ты считаешь, что все должно быть только по-твоему, ты мне просто уже ненавистна, у меня нет даже места здесь!
— Проспись. — Мама демонстративно зевнула.
— Блядь, да если спит ребенок, возьми и отнеси ее в комнату, почему ты мне все запрещаешь? Почему я тут как преступник?!
Тут мама разразилась сложносочиненной лекцией о том, что в семье — в настоящей семье, подчеркивала она, — все должно быть поровну, и, стало быть, папа тоже может жертвовать на меня свободное время, когда оно у него появляется, но он только пьет и бегает по бабам…
— По каким бабам! — страдальчески выдохнул папа.
— Хватит! — рявкнула мама и сжала под одеялом кулаки. — Я родила тебе ребенка, надеюсь, этого достаточно, чтобы ты оставил меня в покое?! Эта квартира — твоя расплата со мной за ту жизнь, которой я могла бы жить, не встреть я тебя. Убирайся!
— То есть ты — так? — искренне, судя по голосу, поразился папа.
— Да, — ответила мама.
— Но, — папа усиленно мел хвостом, — мы вроде вчера… как-то наладили… Что ты такая бешеная?
Мама вдруг совершенно нормальным голосом сказала:
— Я не допила, там, на кухне, коньяк остался, принеси, пожалуйста.
Издав из ноздрей шумный, негодующий звук, папа пошел за коньяком. Вернулся.
Мама попросила:
— Слушай, включи музыку.
Папа (я так и не узнала, в трусах он был или без) повозился слегка, и зазвучало радио.
Музыка свободно лилась: всегда быть вместе не могут люди, всегда быть вместе не могут люди, зачем любви, земной любви — гореть без конца, скажи, зачем мы друг друга любим, считая дни, сжигая сердца…
Мама взяла бокал, видимо, со вчерашним знаком «N», что, в такт музыке, отозвался легким бряцаньем, и, судя по нервному дыханию отца, выпила его целиком.
— Андрюш, — сказала она и замолчала.
— Я готов, — ответил папа.
— Ничего уже не поможет. — Мамина речь вдруг полилась, словно неглубокая среднерусская речка. — Я… Ты… Мы уже не можем… Ты лучше… Уж если ребенок…
В таком духе, под коньяком, она говорила еще минут двадцать.
— Ты меня не любишь? — воскликнул папа.
— Нет, — четко сказала мама, — и ты меня тоже. Нет.
— Нет! Нет! — запричитал папа (у него присутствовали определенные сценические способности). — Так не будет, так нельзя! Я не хочу, я не буду… вернее, я буду по-другому.
В таком духе он паясничал еще минут пять. После фразы: «Ты видишь, я перед тобой на коленях!» — раздался грохот, папа и впрямь упал на колени, а мама горько, деланно засмеялась.
Они говорили про какую-то Марину, и мама требовала «хоть раз в жизни не лгать», папа же говорил, что Марина — идиотка и он с ней больше не общается.
Постепенно ситуация немного для меня прояснилась: папа «делал это» с Мариной (что «это», я, честно сказать, не поняла), а потом Марина зачем-то позвонила маме и все ей рассказала «про это» и потребовала, чтобы папа теперь жил у нее.
Как ни странно, родители заключили своего рода мир на маминых условиях.
Папе вменялось не бегать по проституткам, а побольше работать, пить только в пятницу — правда, мама сразу подчеркнула, что это невозможно, и пусть папа сделает над собой усилие во имя ребенка и пьет хотя бы после шести, а не с утра. Также папа обещал, что в выходные гулять со мной будет только он, а в пятницу даже постарается забирать меня из детского сада.
Мы встали, поели омлет и бутерброды с сыром и принялись привычно слоняться по комнатам, и тут папа предложил отправиться гулять в парк культуры и отдыха, где, оказалось, можно покататься на каруселях, посетить стереокино и пообедать отменным шашлыком, посыпанным луком. Я завизжала от восторга, мама быстренько накрасилась, и мы пошли в парк культуры.
В стереокино я так и не попала, но на каруселях накаталась до тошноты. Папа щедро одаривал меня сладкой ватой, а мама ненавидяще на него смотрела и платила за вату.
Со сладкой ватой наперевес мы ринулись в открытое кафе, где стояли липкие столики из белой пластмассы — все это кафе обслуживал один-единственный чадящий ларек с черноволосыми мужчинами в грязных белых фартуках. Мама вытащила из кошелька очередную купюру, которую папа тут же схватил и отправился за шашлыком, посыпанным луком, ну и, конечно, пивом.
Мама закурила. Она сидела напротив меня, скептически глядя вдаль, из ее рта вырывались хлопья дыма. За соседним столиком сидели двое мужчин и две женщины, мужчины смотрели на маму. Из ларька, как по команде, высыпали узбеки с отвисшими челюстями и тоже стали совершенно неприкрыто, ошарашенно ее разглядывать.
Моя мама была самой красивой мамой во всем детском саду. На нее всегда все пялились. Один папа, кажется Витин, ежевечерне предлагал ей «посидеть, пивка попить», но мама почему-то отказывалась. Наверное, потому что Витин папа был жирным и бритым налысо, излучающим простую надежность, а мамочка питала слабость к таким мужчинам, как папа: небритым, полупьяным, трахающимся направо и налево.
Папа вернулся с заставленным подносом, и мы стали есть. В продолжение обеда папа еще четыре раза ходил в ларек за пивом.
На остановке троллейбуса мама запела: «Привет, Андрей! Ну где ты был, ну обними меня скорей!» — и папа сгреб ее в охапку, целовал и что-то шептал ей в волосы. В магазине, который располагался в подвале нашего дома, мы купили еще пива и жареную картошку в пакетах. А вечером смотрели мамин любимый сериал по Первому каналу.
В 10.23 приходит почтовое сообщение от линейного продюсера по «Дому-2» Вадима Голикова, что еженедельное собрание состоится. Я работаю на Самом Лучшем Канале, сокращенно СЛК, и, как ни страшно в этом признаться, занимаюсь «Домом-2», а также рядом других программ развлекательного свойства. Поразительно, что человек с таким мироощущением, как у меня, работает на развлекательном телевидении. Но это факт.
Еженедельное собрание заключается в том, что к нам в офис приезжает генеральный продюсер «Дома-2» Миша Третьяков и беспонтовые девицы из разных департаментов набрасываются на него, как тигры на свежую дичь, требуя одобрения изобретенных ими проектов разной степени дикости. Девица из рекламы, например, постоянно хочет утвердить своего спонсора — в прошлый раз им вознамерился стать быстродействующий гель от геморроя, и Третьяков восстал.
— Какой, на хер, гель? — спрашивал он. — Мне хватило мази от герпеса и скипидара для ванн! Нет, блядь, ну давайте сразу тогда шприцы рекламировать, а? Вы понимаете, что все, что имеет связь с герпесом, венерухой, геморроем, никак не может рекламироваться в «Доме-2»? Как это будет воспринято? Слишком часто Рустама нагибали и трахали в жопу, и вот теперь геморрой. Поможет отличный гель, так вы хотите?!
Все удрученно молчат.
— Девчонки, если вы ни хера не можете, если вы не можете даже найти нормального спонсора, зачем вы этим занимаетесь? Милые вы мои, вам домой надо, надеть сексуальное белье, подкраситься, сварить борщ и позвонить какому-нибудь мужику…
Девчонки начинают сначала тихо, но по мере разрастания хохмы Третьякова все увереннее хихикать.
— …и почаще смотреть «Дом-2», там все про это сказано и рассказано.
Хихиканье превращается в истерический хохот. У меня всегда в такие моменты появляется ощущение, что Третьяков действует на знакомых с ним женщин нашего канала как публичный акт мастурбации. Он — красивый мужчина с однозначной ориентацией, и он один на один с нами. Конечно, на еженедельных собраниях присутствуют и некоторые другие мужчины, но они больше похожи на шакалов в свите Шер-Хана, чем собственно на мужчин. А тут такой сказочный поворот: в наш душный мирок интриг на тему того, кто сядет у окна, раз в неделю врывается ослепительный чужак, ругается матом, и под его взглядом, все мы, несчастные, замученные девки без шансов на личную жизнь, обнажаемся… Мы все хотим секса, денег и признания, и так мучительно приятно видеть вас, Миш, у которого, как нам кажется, всего этого в избытке.