Призрачная любовь

Сорвать их вместе с кожей!

Выжечь из мозга!

Но я знаю, что это невозможно…

Придётся помнить.

Я не мог сделать ничего подобного? Но факт остается фактом — я сделал. Или он? Скорее он, чем я, ведь я был слишком пьян. Как нелепо, как неправильно судить других людей. Но как часто мы любим заниматься этим. Охаиваем их в гордой уверенности, что с нами, любимыми, подобного произойти не может. "Только не со мной". "Я не могу быть столь же глупым, жадным, порочным". Как часто мы думаем именно так?

Но оказывается, можем. Я, по крайней мере, точно могу.

Меня ужасает даже не само случившиеся, а то, как внезапно и в тоже время вполне естественно все произошло. Я ведь не педик. Никогда им не был. Даже склонностей подобных за собой не замечал.

Просто был слишком пьян для того, чтобы соображать. Вообще что-то соображать. И все.

В комнате все тикают и тикают часы. Отвратительно долбят в уши ход механических колес, маятников, или что там ещё есть в этих часах?!

Может быть, не стоит все обострять? Откуда мы знаем, что происходит у других, за закрытыми дверями и высокими стенами? С другой стороны, какое мне дело до других? Самое страшное именно то, что нельзя уйти от себя, нельзя притвориться перед собой другим человеком.

Я окончательно потерялся. Я не знаю, что мне с собой делать. Каждый мой новый шаг хуже предыдущего. Я скатываюсь в бездну, хаос. Я понимаю это, переживаю. Но продолжаю делать за шагом шаг вниз. Я знаю, что моя душа похожа на какую-то разлаженную систему, в которой надрывно визжит сигнализация и мигают разноцветные сигнальные лампочки.

Я хотел бы уехать отсюда. Далеко. Туда, где много зелёной травы, где прохладные тени, где медленно журчит река. Там толстый желтый шмель сонно и грозно перелетает с цветка на цветок. И надо всем раскинулось чистое яркое небо, такое голубое, что от него начинает кружиться голова.

Проклятые часы! Их размеренный стук действует мне на нервы!".

" 21 февраля

Глупо устроено животное под названием "человек". Я схожу с ума от мысли, что могу потерять моего запыленного ангелочка. Одновременно готов сам отказаться от неё. Она смотрит на меня, как на сумасшедшего, и все чаще я думаю, что мои опасения напрасны. Скорее уж она сбежит, чем попросит жениться.

Она для меня слишком хорошая? Почему меня сводит с ума её положительность? Я думал, что полюбил её? Я уверен, что её — ненавижу. И боюсь признаться в этом самому себе. Как будто она сейчас заглянет мне через плечо. Что бы она сказала, чтобы бы сделала, если бы поняла истинную природу моих чувств к ней? И какова она — эта чертова природа моих чувств?!

Временами мне хочется ударить её, сделать больно. Закатить хорошую оплеуху.

Почему я её ненавижу? Почему не оставлю? Это как больной зуб: трогать невыносимо, не трогать — не получается.

Я пресытился ею. Она мне надоела. Её костлявая фигура мне омерзительна.

Не-е! Я ненавижу вовсе не её. Себя!

Я не могу её бросить. Наташку не могу бросить. Не могу перестать таскаться к Марине Дмитриевне, жене отставного майоре и моего соседа. Не могу перестать трахаться с Костей. Не могу бросить колоться, пререкаться с отцом, не могу смотреть в глаза собственной матери.

Я хочу спать.

Болит голова. И хочется выпить. Или шырнуться. Но поздно. Теперь уже, наверное, все давно закрыто".

"23 февраля

О! Сегодня самый лучший день Защитника Отечества в моей жизни! Я сам себе "угодил".

Сейчас запишу по-порядку, как советует мне мой психиатр. Черт, какое слово лучше выбрать? С чего начать? И — это уже вопрос к себе, к любимому: зачем наедине с собой подбирать слова, смягчать выражения? А без энтого — никак! Эх, а люди ещё хотят избавиться от цензуры.

И так, наша… наша связь, наш "горячий, пылкий" роман с Костей дошел до слуха моей очаровательной прелестницы. До желтенького цыпленочка, ангелочка с пощипанными крылышками. Если точнее, не до слуха, а до взора.

Угораздило её припереться в самый не подходящий момент. Мы с Костей лежали на диване и взасос целовались…".

Лена отбросила от себя тетрадку, почувствовав, как от негодования загораются не только щеки, но даже уши. Девушка была разгневанна, разочарованна смущенна.

Зачерпнув горстями воду, плеснула ею в лицо.

Какая мерзость! Какая гадость! До сих пор автор был ей вполне симпатичен. "Герой нашего времени". Ну, недопонятый, не любимый роднёй, пресыщенной хладнокровной возлюбленной. Бывает. Имеющий, судя по всему, наркозависимость. Плохой, очень плохой, категорически не одобряемый Леной поступок, но удобоваримый, проглотить который с грехом пополам, ещё можно.

Но…"целоваться с Костей", кем бы он, этот Костя, не был, — это уж слишком!

Лена чувствовала себя так, словно это она была его девушкой. Словно это она вошла в комнату, застав парней за худшим из всех видов разврата. Мужеложство. Такое может вызывать только омерзение и опустошение. "Голубой король"! Звучит почти красиво. На деле же отдает какашкой!

Девушка потерла виски, лоб, глаза.

Что это она так разгорячилась? Ей-то, спрашивается, какая разница до интимных радостей неизвестного страдальца? Но ничего поделать с собой Лена не могла. Злилась, и все тут!

Сходное чувство испытываешь, читая роман, симпатизируя главному герою. И вот он начинает творить глупости и гнусности, отбивающие у тебя желания знать о его дальнейшей судьбе. В отличие от романа, дневник повествовал о реальных событиях. И от этого на душе становилось как-то неуютно и смутно. И хотелось знать, что там было дальше с этим придурком. В тетради ещё было много листов, исписанных косым, по-женски изящным подчерком:

"Мы с Костей лежали на диване и взасос целовались. Я не слышал, как она вошла. Костя, наверное, тоже. Картина великолепная: я лежу на подушке. Костя, разгоряченный и мокрый, на мне. "Мы жадно лобзаем друг друга"!

Не берусь представить, что чувствовала Лена в этот светлый миг. Что чувствовал я, не хочу описывать. Это как во сне, в котором все одеты, а ты почему-то нагишом. Нюансов ощущений много, но все сводятся к одному: нелепо и стыдно.

Итак, я молча смотрел на неё со своей подушки. Выражение моего лица, слава тебе господи, я не видел. А Костя сделался нелепым и невменяемым. Наполовину разъярен, до смерти перепуган. Ещё бы! Праведник. Глава комсомола. Надежда института. Любимец публики — и вдруг — мужеложец! В этой роли мне и то хреново, а ведь мне паршивой овцой в стаде быть не привыкать. Я бы здорово посмеялся над ситуацией. Если бы не Лена.

У неё было такое лицо…

Белое, отрешенное, пораженное. Она, наверное, ни о чем подобном даже и не читала — не слышала, а не то, что вообразить рядом с собой могла.

Бедная моя девочка!

Если бы я мог, я бы в тот момент с радостью куда-нибудь провалился. Но проваливаться было некуда, да и невозможно. Надо было как-то выравнивать ситуацию. А как, черт возьми?! Что говорить, когда любовь твоей жизни заходит и видит тебя наполовину раздетым, обнимающимся с другим мужиком, прижимающимся уста в уста, и ты не уверен, в течение какого времени сия картина стояла пред её светлыми очами? Что следует сказать? Что у нас сеанс искусственного дыхания? Что он споткнулся и упал, а я его нежно утешал?

Костя вскочил, как ошпаренный.

— Мы тут… я тут… это не то, что ты думаешь…

Как будто он знал, о чем она думала. Как будто подумать можно было что-то другое?

Итак, Костя оправдывался. Нелепее ничего не придумаешь. Я же решил плыть по течению. Просто лежал и смотрел, куда повернут события дальше. Они, как и следовало полагать, никуда поворачивать не стали, остались на месте.

Глаза Лены стали нарочито огромными, подчеркнуто вопрошающими. Так и умоляли разубедить её в очевидном. Ага, дождешься от меня. Как же? Врать я не мастак. Не люблю. Считаю ниже своего достоинства.

Поняв, что ничего из меня не выжмет, Лена прошла в туалет. Я поплелся за ней. Так, на всякий случай. Не то, чтобы я её подозревал в суицидальных намерениях, я её для этого слишком хорошо знал. Ну, может, помощь, какая потребуется? Тазик там подержать, или ещё что?