Паутинка Шарлотты

Потом Лерви и мистер Цукерман постояли, устало опершись о забор, и мистер Цукерман палкой почесал поросенку спинку.

— Хороший поросенок! — сказал Лерви.

— Из него вырастет отличный боров! — согласился хозяин.

Вильбуру было приятно, что его хвалят. Он разомлел от теплого молока, и ему очень нравилось, когда ему почесывали спинку. Поросенок успокоился, волноваться больше было незачем. Он поел и был счастлив. Теперь его клонило в сон. Он очень устал за день. Было еще только четыре часа дня, когда Вильбур улегся спать.

— Наверно, я еще слишком маленький, чтобы так далеко ходить одному, — подумал он, засыпая.

Глава 4. Одиночество

Следующий день был пасмурным и унылым. Дождь стучал по крыше сарая, и капли одна за другой падали с карниза. Дождь шел и шел, и по двору растекались извилистые ручейки, затапливая тропинки, окруженные зарослями чертополоха и амаранта. Дождь лупил по оконным стеклам на кухне, где сидела миссис Цукерман, и струи, журча, стекали в водосток. Дождь хлестал по овцам, которые паслись на лугу, и, когда им надоело мокнуть, они медленно побрели по тропинке к навесу. Ненастная погода окончательно расстроила планы Вильбура. Он собирался выйти погулять во двор и вырыть новую ямку. Были у него и другие планы. Вильбур наметил себе примерно такой распорядок дня:

Завтрак в половине седьмого — снятое молоко, хлебные корки, отруби, черствьйз пончики, горбушка сдобной булочки с засохшими капельками кленового сиропа, картофельные очистки, остатки сладкого пудинга с изюмом и кремом, кусочки чайной соломки.

Окончание завтрака — в семь часов.

С семи до восьми Вильбур хотел побеседовать с Темпльтоном, крысенком, который жил под его корытцем для похлебки. Беседа с Темпльтоном была, конечно, не самым увлекательным занятием на свете, но уж лучше было разговаривать с ним, чем совсем ничего не делать.

С восьми до девяти Вильбур собирался погреться на солнышке и подремать. С девяти до одиннадцати он желал отдохнуть, глазея на мух на заборе, на ласточек в небе и на пчел, вьющихся над клевером.

В двенадцать часов обед — отруби, теплая вода, яблочная кожура, подливка от жаркого, морковные очистки, мясные обрезки, засохшая кукурузная каша и обертка от сыра.

Окончание обеда — в час дня.

С часу до двух — послеобеденный сон.

С двух до трех он собирался потереться спинкой о забор, особенно там, где больше всего чесалось.

С трех до четырех он решил постоять спокойно и подумать, как хорошо жить на свете, и еще он хотел подождать Ферн.

В четыре приносили ужин. Снятое молоко, недоеденный бутерброд, завалявшийся у Лерви в корзинке для завтрака, сливовая кожура, кусочек того, глоточек сего, пара ломтиков жареной картошки, ложка варенья, объедки и остатки всякой всячины, огрызок печеного яблока да крошки от пирога, который уронили на пол.

Накануне вечером Вильбур лег в постель, уже составив себе распорядок дня. И вот, когда поросенок проснулся в шесть часов утра, он увидел, что идет дождь. Казалось, он не перенесет такого удара.

— У меня на сегодня были такие грандиозные планы, а дождь все испортил, — вздохнул он.

Несколько минут он огорченно потоптался у себя в загончике, затем подошел к двери и выглянул наружу. Капли дождя упали ему на мордочку. На дворе было сыро и холодно. В его корытце набралось воды не меньше дюйма. А Темпльтона нигде не было видно.

— Ты здесь, Темпльтон? — позвал Вильбур.

Ответа не было. Поросенок почувствовал себя заброшенным и одиноким.

— Здесь каждый день похож на другой, — простонал он. — А я такой маленький, и у меня нет настоящего друга на скотном дворе. И к тому же дождик зарядил на весь день — значит, Ферн не придет из-за плохой погоды. Какой я несчастный! — И Вильбур снова заплакал, уже второй раз за два дня.

В половине седьмого Вильбур услышал, как гремит ведро. Это Лерви, промокший насквозь от дождя, готовил ему завтрак.

— Свинка, иди сюда, — позвал Лерви.

Вильбур не хотел есть, он хотел, чтобы его пожалели. Ему нужен был друг, с которым можно было бы поиграть. И он сказал об этом гусыне, которая тихонько сидела в углу овчарни.

— Давай поиграем! — предложил он.

— Не могу-гу-гу-гу! Я сижу на яйцах. У меня их восемь штук! Я га-га-га-грею их, чтобы им было тепло. Я ведь не какая-нибудь га-га-га-глупая вертихвостка! Ко-го-го-гда сидишь на яйцах, не до игр! У меня скоро будут гу-гу-гу-гусята!

— А я разве сказал, что у тебя будут жучки или червячки? — с обидой ответил Вильбур.

Потом поросенок попытался поговорить с ягнятами.

— Давай поиграем! — предложил он одному из них.

— И не подумаю, — ответил ягненок. — Во-первых, я не могу забраться к тебе в загончик, потому что я еще маленький, — мне не перепрыгнуть через загородку. А во-вторых, мне неинтересно играть с поросятами. И вообще, свинья для меня менее чем ничто!

— Что ты хочешь этим сказать? Гм, менее чем ничто… Мне кажется, менее чем ничто просто не бывает. Ничто — это предел ничтовости. Как что-нибудь может быть ничтее, чем ничто? Если есть на свете такое ничто, которое ничтее ничта, тогда должно быть что-то чтее этого ничта. Но если ничто — просто ничто, тогда ничтее его ничего быть не может!

— Ох, да замолчи же ты наконец! — оборвал его ягненок. — Оставь меня в покое! Иди поиграй сам с собой! Я не вожусь с поросятами.

Обиженный, Вильбур улегся на подстилку и стал слушать шум дождя. Вскоре он заметил крысенка, который карабкался по наклонной доске, служившей ему лестницей.

— Ты не хочешь поиграть со мной, Темпльтон? — спросил Вильбур.

— Поиграть? — удивился крысенок, шевеля усиками. — Поиграть? Я не совсем понимаю, что это значит.

— Ну, это значит забавляться, развлекаться, шутить, дурить, топать, хлопать, скакать и прыгать, ногами дрыгать — одним словом, веселиться от всей души, — объяснил Вильбур.

— Я никогда ничем подобным не занимаюсь, даже в исключительных случаях, — сухо возразил крысенок. — Я предпочитаю проводить время так:

Я лентяй и обжора, а не весельчак. Вот сейчас я собираюсь пойти к корытцу и съесть весь твой завтрак, раз уж у тебя не хватает ума, чтобы сделать это самому.

И крысенок Темпльтон юрко прошмыгнул вдоль стены и нырнул в подземный ход, который он прорыл от двери сарая до поросячьего корытца, стоявшего во дворе.

Темпльтон был хитрюга, всегда себе на уме. И подземный ход был верхом его ловкости и смекалки. Этот лаз давал ему возможность незаметно пробираться от сарая до укромного местечка под корытцем, не выходя на поверхность. Он прорыл множество ходов и норок на скотном дворе мистера Цукермана и мог тайно путешествовать под землей. Днем он обычно спал, а на поиски добычи выходил по ночам.

Вильбур увидел, как крысенок скрылся в подземном туннеле, и через секунду острый крысиный носик уже выглядывал из-под деревянного корытца. Темпльтон осторожно взобрался на борт кормушки. Такого зрелища Вильбур вынести уже не мог.

В мрачный, непогожий день видеть, как кто-то чужой ест из твоего собственного корытца! Он знал, что Темпльтон промокнет насквозь, стоя под проливным дождем, но даже это не утешало поросенка.

Одинокий, всеми покинутый и голодный, он бросился на свою подстилку и зарыдал.

Поздно вечером Лерви подошел к мистеру Цукерману и сказал:

— Мне кажется, что поросенок заболел. Он не прикоснулся к еде.

— Дай ему пару ложек серы и добавь патоки, — распорядился мистер Цукерман.

Вильбур не понял, что с ним делают, когда Лерви схватил его и насильно сунул в рот лекарство. Это был самый скверный день в его жизни. Ему было неясно, сможет ли он дальше выносить гнетущее одиночество.