Страница 8 из 14
Кайя не представляет.
...трус.
Не упрек, скорее улыбка и нежное прикосновение, которое он ловит. Бабочка в плену ладоней, одно неверное движение и исчезнет. Кайя будет осторожен.
Он посмотрит издали.
...если ты не возражаешь.
В ее душе живет лето и девочка в соломенной шляпке, которая сползает на глаза. Ветер растрепал атласные ленты, и девочка держится за поля шляпки обеими руками.
Она уже большая!
К ним обеим тянет неудержимо, и Кайя делает шаг. И еще один до грани. Дальше нельзя. Как бы ни хотелось - нельзя.
Подсмотренное лето исчезает, остаются настороженность и беспокойство. За кого Иза больше волнуется? А мальчишка больше не смотрит на экран. Вцепился в курицу, прижал так, что вот-вот задушит, и взгляда с Кайя не спускает.
Неправильно, когда дети боятся.
Кайя закрывает глаза, сосредотачиваясь на внутренних ощущениях. Это не чужак. Не конкурент.
Просто ребенок.
Его надо научиться воспринимать именно как ребенка.
И ветер дал хорошую подсказку.
...Иза, ты не могла бы принести мне его вещь? Не важно, какую, можно, кусок тряпки, главное, чтобы с запахом. И свою желательно. Переплети их вместе, чтобы запахи смешались.
Будь мир полностью порожден его разумом, Кайя сделал бы себя более человеком. Наверное. Но животные тем и хороши, что довольно легко поддаются дрессировке.
...прекрати!
...нельзя отрицать очевидное. Я воспринимаю его помехой исключительно на инстинктивном уровне. С точки зрения разума он мне безразличен.
С отцом было то же самое?
Но тогда почему он не убил Кайя, когда имел такую возможность? А возможностей были тысячи. Отца не останавливали. И возможно, были бы рады, если бы Кайя умер. Наверняка, были бы. Он ведь помнит, какое у нее вызывал отвращение, но раньше Кайя не думал, что его смерть - это возможность для Аннет стать матерью. Совет вынужден был бы смириться, впрочем, отец плевать хотел на мнение Совета. Тогда почему он не позволил ей родить? Даже после Фризии? Другие должны были настаивать.
И объективных причин для отказа не имелось.
Что произошло?
Кормак знал наверняка, но он мертв. Тогда кто? Дядя? Система? Кайя выяснит. Ему нужно понять, что делать, чтобы не убить собственного сына. Для начала.
...прекрати себя с ним сравнивать. Ты - не он.
...как человек. Но инстинкты у нас одинаковые.
Иза отрезает две полоски ткани - от своей рубашки, и от детской, заплетает их косичкой и, прежде чем отдать, спрашивает.
...а Настю ты тоже будешь...
...нет. Я ее через тебя вижу. Она как ты, только маленькая.
Два запаха свиты вместе, неотделимы друг от друга, а Иза дотягивается и проводит ладонью по щеке.
- Я никак не могу поверить, что ты здесь. И настоящий. Что не исчезнешь, как только я отвернусь...
Ладонь холодная, а кожа шершавая, обветрилась. Розовые ногти с белыми лунками. И темное куриное перо, прилипшее к плечу. Разве это похоже на выдумку?
Кайя не знает. Но времени решать не остается: пора в дорогу. И сборы - хороший способ отвлечься.
Вчерашняя кобыла мотает головой и пятится. Ей страшно, и животный страх отличается от человеческого иррациональностью и какой-то абсолютностью. Кайя может его убрать, но медлит, подмечая детали. Старый шрам на шее, пятна пота, и поистертая подпруга. Стремена слишком малы для Кайя, а от седла отказался. То, которое есть на хуторе - с высокой передней лукой и неудобно.
Почему именно такое?
Кобыле он протягивает пучок травы. И подталкивает к решению. Это тоже просто, а раньше Кайя не умел. Из-за блока? Блока больше нет, но что осталось?
Воспоминания. Все еще при нем, каждый день его жизни, расписанный по секундам, вдохам, ударам сердца.
Растерянность: Кайя не знает, что со всем этим делать.
Сомнения. Гнев. И... снова сомнения.
Тряпичная косичка, которая хранит два запаха.
Тропа по болоту. Лошади идут шагом. Справа - выгоревшие на весеннем солнце моховые поля. Слева - зеленое покрывало топи, безопасное для неопытного глаза. Осока щетинится по краю, созвездия очеретника рисуют тайные тропы и манят чистотой воды синие озерца-бусины. На самом деле вода в них кислая, малопригодная для питья. А почва, выглядящая такой надежной, через несколько шагов проглотит...
То, что внутри него, недовольно.
Ему не нравится болото и два запаха. Оно предлагает убрать один, чтобы остался только тот, который нужен.
К полудню топь исчезла, и на островке твердой земли устроили привал. Костер раскладывать не стали, что было разумно: нет нужды задерживаться в этом месте. И в любом другом.
До Кверро.
- Можно? - Иза сама подошла и, протянув хлеб и холодное мясо, присела рядом. Сейчас от нее пахло багульником, полынью и анисовой мазью от комаров. И ею самой. - Здесь по-своему красиво. Я никогда раньше не бывала на болотах. Думала, там мрак и ужас, а оно...
Она не знала, о чем еще с ним разговаривать, но не уходила, что уже хорошо. Села, подтянув колени к подбородку, обняла руками. Ей был к лицу этот нелепый мужской наряд, пожалуй, слишком к лицу, чтобы оставаться равнодушным. А коса опять растрепалась. Сам вид Изольды, ее присутствие на расстоянии вытянутой руки успокаивали. И Кайя вернул косичку из ткани в карман. Потом, когда дорога продолжится, он вытянет ее снова. Тот, второй запах, уже не мешает, выступая скорее дополнением к первому, неприятным, но терпимым. Хотя вряд ли следует надеяться, что все будет так просто.
- Я бы рассказала тебе и про болота... я рассказывала обо всем, что видела. А ты молчал.
...и мне начинало казаться, что ты никогда не ответишь.
...я слышал.
Про дорогу. Зиму. Оленей. Весну и еще бабочек. Про старый дом, на крыше которого выросла береза. Про волчьи капканы и остальное... только не понимал, кто говорит.
Или напротив, понимал?
Нет. Ему ведь становилось легче. Разум возвращался. Способность понимать человеческую речь. Разговаривать. Мыслить логически.
- Кайя, ты должен поесть.
Он ест. Медленно. Тщательно разжевывая каждый кусок, пытаясь распознать подделку. Но мясо - пресное и жесткое, а вот хлеб почти свежий. И крошки сыплются на рубашку, собираясь в складках.
На рубашке пятна травы и грязи.
Настоящие?
Ответа нет. Зато есть время, которое вновь уходит. И тропа, болото, моховые кочки с вязью клюквы, красные бусины прошлогодних ягод на тонких стеблях. Подъем и лесная дорога. Ранние сумерки елового леса. И перекрестье колючих лап.
Поляна, окруженная валунами. Старые камни наполовину вросли в землю, образуя правильную окружность, слишком правильную для естественного ее происхождения. Грубые лица, что проступали под наслоениями лишайника, принадлежали прошлому этого мира.
В центре поляны вспыхнул костер. Раньше Кайя любил смотреть на пламя, чувствовал с ним какое-то сродство, и сейчас оно манит близостью, обещанием тепла, покоя. Но подходить нельзя, опасно для людей, у костра собравшихся. Они, как и лошади, боятся Кайя, впрочем, этот страх осознанный и разумный. А обоняние и зрение слабы, и Кайя, сделав круг по поляне, подходит с подветренной стороны. То, что внутри его, умеет двигаться бесшумно. Оно не потревожит ветвей и хрупких еловых веток, которые, ломаясь, выдают присутствие зверя. Оно подскажет тень, где можно укрыться. И наблюдать.
Сейчас Кайя подобрался к мальчишке на шаг ближе, чем утром. Желание убить не возникало. И запах его, голос, сам вид не вызывали ровным счетом никаких эмоций. Пожалуй, это хорошо. И Кайя вернулся прежде, чем его отправились искать. Он садится на сухую траву, прислоняется к камню и притворяется спящим. Ждет.
И ожидания сбываются. Ужин приносит Изольда и, протянув миску, присаживается рядом. Она смотрит, как Кайя ест, и он нарочно ест медленно, чтобы она подольше побыла рядом. Впрочем, горячая каша с мясом вкусна, вот только порция маловата. И Кайя пальцами снимает прилипшие к глиняным стенкам крупицы еды. Немного стыдно, но голод сильнее стыда.