Офицерский мятеж

— Почему бы нет…

Вечерний Париж был прекрасен, хоть местами ощутимо попахивал дерьмом. Некоторые свободомыслящие горожане регулярно помечали свою территорию обычным для хищных животных способом: оставляли кучки на самых видных местах. Сухову поначалу хотелось вынуть из кобуры «магнум» и выжечь лазерным лучом и подсыхающие на жаре фекалии, и всех тех, кто паскудит в этом замечательном городе. Вскоре он привык не обращать внимания на мерзкие детали. Человек — именно такое паскудное существо, которое может привыкнуть ко всему на свете.

А в тот первый вечер Аристарх Спиваков поймал бешеный взгляд капитана третьего ранга и выцедил сквозь зубы:

— Когда–нибудь мы вычистим этот город.

Вот и понимай как хочешь.

На следующее утро, сразу после плотного завтрака, Иван Иванович возобновил попытки перетянуть блудного сына на свою сторону. Он едва не силком усадил военмора на продавленный диван и уселся рядом. Натянутый на татуированную грудь тельник, очевидно, должен был продемонстрировать сопричастность Сухова–старшего военному флоту.

— Вот ты мне скажи, Петя… Ты — командир боевого корабля. Бывал в бою, многое в жизни повидал. А зачем ты служишь, зачем жизнью рискуешь? Кого защищаешь?

Отец не дал Петру быстро ответить, сводя все к шутке. Он замахал корявым пальцем перед носом у военмора и прижал его к сыновним губам.

— Только не говори, что там, далеко за Малайей, ты спасаешь от чудовищ меня… и кота Ваську.

Петр Сухов крякнул от досады и начал думать. От политических баталий ему было не спастись — это капитан третьего ранга знал заранее. И он готовился к ним. Но теперь Сухов–младший понял: заготовленные по дороге в Париж аргументы никуда не годились.

Иван Иванович сидел на мягком стуле и в ожидании ответа сосредоточенно гладил Ваську. А сидящий у него на коленях кот, вместо того чтобы зажмурить глаза и довольно мурлыкать, внимательно следил за подозрительным гостем, который сейчас точил коготь на старого хозяина. Наконец каплейт придумал, что ответить отцу.

— Я просто служу, батя. Работа у меня такая. Ты ведь тоже вкалывал вдали от дома. Строил свои любимые станции черт те где. А мать тебя годами ждала.

Это был удар ниже пояса. Отец действительно много лет зарабатывал на жизнь сборкой пересадочных станций для гиперлайнеров — и, надо признать, не так уж плохо зарабатывал. Во всяком случае, хватило на учебу сыну в элитной школе и покупку квартиры в Париже.

Сухов–старший помрачнел, молчал полминуты, затем решительно мотнул головой и буркнул:

— Сделаем так… Ты ничего мне не говорил, а я не слышал. Давай–ка заново отвечай. Кого ты защищаешь, сынок?

Петр Сухов с шумом выпустил изо рта воздух и провел пальцами по лбу. На коже выступили бисеринки пота. Отец давал прикурить. Кот Васька наконец–то успокоился и замурлыкал, почуяв, что чужак посрамлен.

— А я, значит, должен поизворачиваться, а затем все же сдаться и признать, что защищаю проклятых империалистов. Тех самых, что угнетают нашу многострадальную родину? — осведомился Сухов–младший. Лучшая оборона, как известно, — нападение.

Прищурив глаза, Иван Иванович окинул сына внимательным взглядом.

— А ты растешь, сынок. Хоть сейчас давай тебе каперанга и — на линкор, — с издевкой произнес он. — Политически грамотный юннат у меня вырос. Гордость семьи и всего квартала.

«Нет, только не это, — с ужасом подумал Петр. — Отец — не враг мне и всему тому, чем живу. Отец — не враг!» — повторял снова и снова. Будто заклинание читал или заговор. Легче не становилось.

Пока Петр Сухов был с отцом, кондуктор Спиваков не показывался на глаза и даже не звонил. Но стоило капитану третьего ранга выйти из дома, кондуктор был тут как тут. Его нескладная фигура отделялась от стены соседнего Октагона и фланирующей походкой направлялась к Сухову. Одет Спиваков был чаще всего в какой–нибудь неяркий, светлый костюмчик а–ля рюс.

Парадная форма была припасена для торжественных случаев: встреч, награждений и проводов. А еще — для полива краской…

— Здравствуйте, Аристарх Львович, — с веселостью в голосе приветствовал адъютанта капитан третьего ранга.

— Здравия желаю, Петр Иванович, — в тон ему отвечал списанный на берег кондуктор.

Жена–каледонка, оказывается, его уже бросила. Жил Спиваков один–одинешенек, на другом конце города, но ни разу не пропустил выход каплейта на променад.

— А если мне будет нужен глоток интима? — спросил Сухов в первую такую встречу.

Каплейт вовсе не собирался идти в загул — на Малайе его ждала любимая подруга. И он был ей безусловно верен — в духе старого русского офицерства. Сомневайся он в себе, ни за что не полетел бы в этот чертов Париж. Даже стальные люди порой поддаются искушению. Но тогда Петр перестал бы себя уважать.

— Уединиться с дамой захотите? — уточнил Спиваков, подмигнув. — Значит, я тотчас испарюсь и буду со–о–овершенно не виден и не слышен. А потом опять… материализуюсь.

— С вами не соскучишься, Аристарх Львович.

— Это уж точно.

Кондуктор сопровождал капитана третьего ранга повсюду. Оторваться от него было невозможно — Сухов из интереса попробовал. Только зря взмок по здешней–то жаре. При всей видимой нескладности Спиваков был быстр, как гончий пес, и ловок, как обезьяна.

Париж казался Петру не слишком уютным, но уж точно мирным городом. Зачем ему постоянная охрана, Петр Сухов понял лишь за два дня до отъезда.

На них напали около уличного кафе с громким названием «Осада Севастополя». Крепкие чернокожие ребята с ножами и кастетами. За последние века в уличных драках мало что изменилось. Негры бросились на русских, не проронив ни слова. Вряд ли это были уличные хулиганы: они больше походили на профессиональных наемников.

У военморов, кроме собственных рук и ног, оружия не было — парадные кортики остались дома. Как назло, капитан третьего ранга позабыл там и свой браунинг.

Драться–то он умел, но не любил. Получить нож под ребра не хотелось, а потому Петр решил близко к себе никого не подпускать.

Сухов поймал первого на противоходе — нырнул у него под руками, одновременно подсекая ноги. Негр еще только заваливался на спину, как второй получил хук справа. Тем временем кондуктор успел повалить двоих.

Трое из четырех упавших негров снова поднялись на ноги, и все же нападавшие опешили — такого отпора они не ожидали. Сухов и Спиваков ринулись вперед, чтобы добить ошеломленного врага.

Было удивительно видеть, как кондуктор крутится в горизонтальной плоскости, опираясь на один лишь воздух. Тело его образовало стремительно вращающуюся мельницу двухметрового размаха. Мельница эта сшибала людей как кегли.

Все было кончено за четверть минуты. Шесть человек скорчились на земле. Кто стонал, прижимая к телу вывихнутые руки или ощупывая свернутые челюсти, а кто был без сознания. Главное — никто не подох.

Спиваков, несомненно, владел каким–то особым видом борьбы. Быть может, сам его изобрел или научился у какого–то экзотического народа. Кондуктор неожиданно для капитана третьего ранга оказался сильным, безжалостным бойцом.

— Странное нападение, — будто сам с собой заговорил Спиваков, когда они двинулись в бистро, чтобы запить нежданное приключение доброй порцией водки. — Если бы вас хотели убить, стрелял бы снайпер из укрытия. Если бы хотели попугать, то зачем ребятишкам ножи?.. Играет кто–то с нами. Нутром чую.

— Не ваше ли начальство, Аристарх Львович? — осведомился Сухов, пытаясь носовым платком стереть с костяшек пальцев чужую кровь.

— Мой начальник — военный комендант Парижа, — с усмешкой ответил кондуктор, осматривая порванную брючину.

— Как я мог забыть, что бригадный генерал Кроу — невиннее ягненка. — Петр имел в виду этого самого коменданта.

— Ну–ну…

Капитан третьего ранга, распив графинчик «Столичной», почувствовал в своих недрах жесточайшую засуху, которую следовало немедленно залить бочонком доброго пива. Вот только где его найдешь в русско–африканском Париже?