Страница 26 из 89
— За что? — Логинов от возмущения даже начал заикаться. — Здоров как бык, не курит, не пьет. Дисциплину не нарушает. Попробовали однажды попросить насчет списания его, нам ответили: «Нет оснований. Воспитывайте». А как его воспитывать, если он о камбузе и слышать не хочет?
— И не скажешь, что бездельник, — поддержал командира инженер-механик лодки Егоров. Тридцатилетний безнадежный холостяк, Виктор Васильевич розовой нежной кожей лица и белыми густыми кудряшками напоминал купидончика. Его так между собой и называли офицеры, но при нем — упаси боже! Егоров полностью оправдывал распространенное мнение, что внешность обманчива: он был не в меру суров, педантичен и совсем не располагал к фамильярности. — Видели бы вы, с какой любовью и старанием он работает у мотористов! В свою БЧ я его взял бы с удовольствием.
— Вот видите, удивительные парадоксы комплектования, — обрадовался поддержке Егорова Логинов. — Не хочет человек быть коком, спит и видит себя «мотылем»[5]. Командир БЧ-5 его к себе тоже с удовольствием берет. А мы не можем его туда перевести: нарушение штатной дисциплины. Служи тем, кем тебя сделали в учебном отряде. А если допустили ошибку? Вон в прошлом году у нас на лодке были три ученика гидроакустика. Один из них, Зиновьев, до службы работал шеф-поваром ресторана. Так он все время торчал на камбузе, а не в акустической рубке. Какие он нам пончики в масле пек! Котлеты делал! Пельмени даже! Представляете: на лодке, в море — и пельмени! Я такое впервые видел. Вот, кажется, и сделай нашего Ивана мотористом, а Зиновьева — коком, и все были бы довольны. Нет же, нельзя.
— Нельзя, — подтвердил Радько. — Этак все планирование подготовки младших специалистов под угрозу можно поставить. Будет сплошная анархия.
— Но и так планировать тоже нельзя. Как же так: из тракториста делают кока, а из повара — гидроакустика!
— Ну, большое дело никогда не обходится без издержек, — не сдавался Радько.
— Что-то больно много этих издержек и ошибок. Но если даже ошибка случайно произошла, то ее ведь надо исправить.
— На этой стадии уже поздно.
— А в порядке исключения? — допытывался Логинов, в тайниках души надеясь, что Радько сломится и посодействует насчет кока.
— Тоже нельзя, — стоял на своем Радько. — Создай прецедент — другие начнут кивать: почему, мол, им можно, а нам нельзя.
Вестовой Сережа Круглов внес в кают-компанию бачок с супом. Кисти рук у матроса были крупные, работящие и до черноты грязные. Логинов кивнул на вестового головой.
— Вот еще один экземпляр. Тоже бывший тракторист. Я вам, Круглов, сколько раз говорил, чтобы вы в кают-компанию не смели заявляться с такими ручищами? А?
Сережа, потупясь, молчал.
— Доктор, Круглов ведь ваш подчиненный?
— Так точно, мой, — тяжело вздохнул старший лейтенант медицинской службы Белоус. — Надоело говорить, товарищ командир. — Он провел по лицу вестового безразличным взглядом и лениво спросил: — Ну, чего ждете? Идите мойтесь. Да поскорей — суп стынет. — Когда Круглов вышел, он все так же безразлично пояснил: — Я об него уже язык обтрепал. Каждый день ему об этом долблю, а он мне в ответ свой резон приводит: это не грязь, а солярка и масло. Они чистые. Он там же, где и Иван, пасется, у «мотылей». Они ему с Иваном самую грязную работу оставляют, а эти и рады стараться.
Круглов вернулся, и доктор скомандовал ему:
— А ну покажите!
Сережа растопырил пальцы, поднял ладони вверх и покрутил ими. Не сказать чтобы руки его стали чище, они просто посветлели. Видимо, благородная тракторная «не грязь» уже не отмывалась.
По традиции первая тарелка наливается командиру. Сережа в знак уважения налил ее до краев, бережно пронес до стола и поставил перед Логиновым.
То, что стряпал Козлов, ни в одной из поваренных книг названия не имело. Егоров его вдохновенную стряпню окрестил точно и кратко: хлебово. Но хлебово приходилось есть: в море, как известно, ни ресторанов, ни кафе нет. Моряки свирепо ругались, но ели. Все, кроме Радько. У него язва желудка, и поэтому он с первого же дня напрочь отказался от Иванова харча и питался только сгущенным молоком, плавленым сыром и консервированными компотами.
Егоров отхлебнул ложку-другую и пробурчал:
— У кого-то из писателей, не помню, у кого, хорошо было сказано: даже хорошо прокипяченные помои все равно остаются помоями.
Казанцев молча и быстро ел. Глядя, как он управляется с хлебовом, доктор не удержался, чтобы не съязвить:
— А нашему Игорю Ильичу даже Иван не страшен. Вроде как слон клопу. Ишь как молотит — триста оборотов в минуту.
Они совершенно беспричинно недолюбливали друг друга. Казанцев метнул злой взгляд в сторону доктора и огрызнулся:
— Кто не работает, тот не ест… с аппетитом.
Пауза между словами получилась эффектной.
Отобедали быстро. Во-первых, хлебова много не съешь, и, во-вторых, надо было уступать место очередной смене. Хохлов сменил с вахты в центральном посту Березина, и теперь Геннадий Васильевич в хмурой задумчивости сидел в кают-компании и водил ложкой в тарелке с супом. Ему было не до еды.
В Березине странно сочетались легкость характера, эмоциональность с крайним рационализмом во всем, что касалось дела. Любовь к математике и вообще к точным наукам приучила его думать, выстраивая мысли с неумолимой логикой. Такой образ мышления помогал ему располагать все события, связи между ними и возможные последствия в стройную систему, позволяющую почти безошибочно предвидеть их конечный результат.
Поэтому Березин отлично понимал, что даже если он не сумеет прорваться в Багренцовую бухту, но при этом не совершит (а пока он их не совершил) грубых ошибок, не позволит «уничтожить» их лодку, то все равно назначение его командиром — дело решенное. Месяцем раньше, месяцем позже, но теперь уже назначат обязательно. И он мог бы без особого труда втереть очки кавторангу Радько, изобразив для него, а заодно и для замкомбрига еще пару классических, давно разработанных в учебниках по тактике попыток прорваться через рубеж, и с честью проиграть бой. Что же делать, «противник» на этот раз оказался сильнее. И никто ни в чем его не сможет упрекнуть…
Никто, кроме его собственной совести. Душа Геннадия Васильевича, азартная, незамутненно честолюбивая и честная, не терпела проигрышей и сделок. И для него альтернативы не было — надо прорываться. Но как? С каждым часом задача эта становилась все менее и менее исполнимой.
Березин прошел в центральный пост, дал команду боцману подвсплыть, поднял на полную высоту перископ и начал рассматривать далекий берег, точно в нем крылась разгадка гвоздем торчащего в мозгах вопроса: «Как?» Собственно, берега Геннадий Васильевич не видел. В сияющей солнцем дали торчала из воды сиреневая глыбища Угрюмого. Так и не найдя ответа на это «как», он опустил перископ, прошел в штурманскую выгородку и принялся разглядывать испещренную карандашными линиями и пометками карту.
Вот их лодка, вот противолодочные корабли, вот вход в Багренцовую, на запад от входа на полтора десятка километров вдоль берега вытянулся остров Угрюмый, от материка его отделяет узкий пролив Буйный. Вспомнилось из лоции, что плавание подводных лодок в подводном положении в Буйном не рекомендуется. А собственно, почему не рекомендуется? Почему можно в надводном положении и нельзя в подводном? Эти, в общем-то, праздные вопросы лениво шевелились в голове Березина, и он совсем было отвернулся бездумно от карты, как его осенило, словно ударило.
Рассказывают, что Ньютон открыл свой закон в яблоневом саду, Архимед — лежа в ванне, а Менделееву его периодическая таблица элементов вообще приснилась во сне. Всякое бывает. Правда, известно еще и то, что случайные открытия могут совершить только подготовленные умы. Видимо, ум Березина был подготовлен, и теперь на него тоже сошло неожиданное озарение. И как он раньше до этого не додумался? Вот уж действительно все гениальное просто! Геннадий Васильевич обрадованно потер руки и пропел:
5
«Мотыль» — моторист (жарг.).