Уотсоны

— А по-моему, как бы оно там ни вышло, все лучше, чем быть учительницей, — возразила ей сестра. — Видишь ли, Эмма, я ходила в школу и хорошо понимаю, что это такое; ты же знаешь о школьной жизни только понаслышке. Я не более твоего хочу иметь мужа, который бы внушал мне неприязнь. Думаю, однако, что мужчин, способных внушить уж очень сильную неприязнь, в действительности не так и много. По мне, лишь бы человек имел незлобивый нрав да сносный доход — этого вполне довольно. А тебя, верно, наша тетушка воспитывала этакой изнеженной барышней?

— Право, не знаю. Как я воспитана — о том судить не мне, а всем вам по моим поступкам. Я же не могу сравнивать тетушкины подходы к воспитанию с другими, коль скоро они мне неизвестны.

— Поверь мне, твоя изнеженность видна в любой мелочи — это я заметила уже в самый день твоего приезда. Вот только боюсь, вряд ли она будет способствовать твоему счастью; Пенелопа станет насмехаться над тобой при всяком удобном случае.

— Да, это, пожалуй, вряд ли сделает меня счастливее. Однако если суждения мои ошибочны, мне придется их переменить; если они непозволительны в моем положении, — вероятно, я принуждена буду их скрывать. Но трепетать перед насмешкой, тем более глупой... Да так ли уж умна Пенелопа?

— Она чрезвычайно решительна и притом никогда не заботится о том, как воспринимаются ее слова.

— А Маргарет? Надеюсь, она более деликатна?

— О да, много деликатнее — в обществе. При чужих она просто воплощение чуткости и деликатности; но в семейном кругу порой делается раздражительна и капризна. Бедняжка! Ей все мнится, что Том Мазгрейв питает к ней глубочайшее чувство, какого не внушала ему до сих пор ни одна из его пассий, — и она ждет, что он вот-вот объяснится. В этом году она уже второй раз отбыла на месяц к Роберту и Джейн, надеясь тем подвигнуть Тома на решительный шаг. Только сдается мне, что надежды ее напрасны. Он и не думает мчаться за нею в Кройдон, как не думал в прошлый, мартовский ее отъезд. Если он когда и женится, то уж это будет совершенно блестящая партия: мисс Осборн, не менее.

— Признаюсь, Элизабет, все сказанное тобой об этом господине внушает мне мало желания его узнать.

— Вполне тебя понимаю: ты заранее его боишься.

— Отнюдь нет! Скорее заранее презираю.

— Презирать Тома Мазгрейва? Вот уж это тебе ни за что не удастся. Стоит ему взглянуть на тебя благосклонно, ты тотчас растаешь! Надеюсь, он пригласит тебя танцевать, даже наверное пригласит; разве что Осборны все- таки прибудут всей компанией — в таком случае он за весь вечер не отойдет от них ни на шаг.

— Да, кажется, этот Том Мазгрейв поистине неотразим, — заметила Эмма. — Что ж, посмотрим, так ли скоро мы с ним очаруем друг друга. Интересно, смогу ли я угадать его, как только войду в залу? Столь незаурядное обаяние должно же как-то отразиться в его чертах.

— Ну, положим, когда ты войдешь в бальную залу, его там еще не будет. Вы приедете рано, чтобы миссис

Эдвардс успела занять местечко у камина, а Том всегда является поздно. Если же приедут Осборны, он будет дожидаться в галерее, чтобы войти с ними вместе. Ах, как бы мне хотелось увидеть тебя на балу собственными глазами! Пожалуй, если у отца будет хороший день, я постараюсь сразу после чая одеться побыстрее, и Джеймс отвезет меня в Доркинг; глядишь, я даже поспею к началу твоего первого танца.

— Как, ты согласишься ехать в коляске, без провожатого — в столь поздний час?

— А что в этом худого? Вот она, твоя изнеженность, я же говорила.

Эмма немного помолчала и наконец произнесла:

— Право, Элизабет, напрасно ты настояла, чтобы в Доркинг сегодня ехала я. Будь ты сейчас на моем месте, ты бы радовалась предстоящему балу гораздо более моего. Я никого здесь не знаю, кроме Эдвардсов; вряд ли вечер среди чужих людей доставит мне удовольствие. Ты — другое дело, ты ведь будешь среди своих знакомых. Еще не поздно все переменить: Эдвардсы легко примут наши извинения, да и тебе они будут рады гораздо больше; я же охотно вернусь к отцу. До дома я доберусь прекрасно — смирной нашей кобылки я и не думаю бояться. А о своем наряде не беспокойся: уж как-нибудь до вечера я сумею переправить его к Эдвардсам.

— Дорогая моя Эмма! — взволнованно воскликнула Элизабет. — По-твоему, я способна так поступить? Да ни за что на свете! И речи быть не может! Но все же я не забуду твоей доброты. Предложение твое говорит о том, что у тебя золотое сердце. Отказаться от бала ради того только, чтобы на него могла поехать сестра? Это неслыханное великодушие! Поверь мне, Эмма, я вовсе не так эгоистична. Ты должна выезжать, должна показываться в свете; и хоть я старше тебя на девять лет, я вовсе не намерена чинить препятствия в устройстве твоей судьбы; и было бы несправедливо лишать тебя — такую красавицу — той же возможности, какая была у нас всех. Нет, Эмма: кто-кто, но ты этой зимой ни в коем случае не должна оставаться дома! Попробовал бы кто не пускать меня на балы в девятнадцать лет — ни за что бы ему этого не простила!

Эмма выразила сестре самую искреннюю признательность, после чего они какое-то время молча тряслись в своем скромном экипаже. Элизабет первая нарушила молчание:

— Завтра ты непременно расскажешь мне, с кем танцевала Мэри Эдвардс.

— Постараюсь, если только смогу запомнить ее кавалеров; я ведь никого из них не знаю.

— Нет нужды запоминать всех. Проследи только, будет ли она танцевать с капитаном Хантером более одного раза. Боюсь, у них уже что-то намечается. Правда, ее родители не очень жалуют офицеров — но что из того, коли она их жалует; все равно у нашего бедного Сэма нет никаких шансов. Я обещала писать ему, с кем она будет танцевать.

— Так Сэм питает нежные чувства к мисс Эдвардс?

— А ты не знала?

— Откуда мне было знать? Из Шропшира ведь не видно, кто к кому неравнодушен в Суррее. А в тех редких письмах, которыми мы обменивались за эти четырнадцать лет, до столь деликатных вопросов дело не доходило.

— Как я могла ни разу об этом не упомянуть? А с тех пор как ты дома, все вечные заботы: то с бедным нашим отцом, то большая стирка, — так что и недосуг было поговорить с тобой по душам. Впрочем, я ведь полагала, что тебе все известно. Сэм уже два года как влюблен в нее без памяти — но, к досаде своей, не всегда может выбираться к нам на балы. Мистер Кертис не поощряет частых отлучек; к тому же в Гилдфорде сейчас самое недужное время.

— А мисс Эдвардс? Есть ли у него надежда на ее взаимность?

— Боюсь, что нет. Она ведь единственная наследница; родители дадут за ней не менее десяти тысяч фунтов.

— И что же? Разве от этого наш брат уже не может ей нравиться?

— Разумеется, не может. Эдвардсы всегда метили много выше, они ни за что не позволят своей дочери сделать такую партию. Сэм ведь всего-навсего лекарь. Бывает, правда, мне и самой мерещится, что Мэри к нему неравнодушна; но ведь она такая манерная, слова в простоте не скажет. Иной раз и не разберешь, что у нее на уме.

— Так у Сэма до сих пор нет уверенности в ее ответном чувстве? В таком случае, мне думается, вряд ли стоит подогревать в нем бесплодные мечтания.

— Молодому человеку свойственно мечтать, — возразила Элизабет. — Взять хоть Роберта: ему досталась прекрасная жена и шесть тысяч фунтов в придачу; отчего Сэм не может оказаться столь же удачлив?

— Удача вряд ли улыбнется каждому из нас, — заметила Эмма. — Но счастье, выпавшее одному, вполне может радовать всех остальных.

— Ну, мне-то радовать вас всех пока нечем, — промолвила Элизабет со вздохом, бесспорно, посвященным памяти все того же Первиса. — Счастье мое никак не складывается; да и твое еще неизвестно как обернется: уж очень некстати угораздило нашу тетушку второй раз выйти замуж. Впрочем, сегодня-то бал у тебя будет удачный, в этом можно не сомневаться. За следующим поворотом уже застава. Вон там, за изгородью, виднеется колокольня, от нее до «Белого оленя» рукой подать. Смотри не забудь дать мне потом полный отчет, как тебе показался Том Мазгрейв!..