Японская пытка

— Назад! — предупредил поручика солдат и навел ствол на него.

Как человек военный Галицкий понимал, что с солдатами спорить бесполезно, как и просить их, они просто выполняют полученный приказ, все остальное проходит мимо их ушей. Он приподнял руки, выказывая желание подчиниться, и сделал несколько шагов назад. Еще пару раз он пытался вырваться за оцепления, но тщетно. Квартал плотно взяли в кольцо. Когда первая паника улеглась и люди уже смирились, что им отсюда не выйти, по улице группками двинулись военнослужащие. Они заставляли выносить больных и класть их на землю, выгоняли людей из домов, выстраивали вдоль стен. Ничего не объясняли.

Застигнутому врасплох Николаю пришлось стоять рядом с двумя проститутками и толстяком. Мужчина, тоже оказавшийся русским, уже не требовал от жриц любви докончить оплаченную работу, он причитал, что не сможет сегодня вернуться к своей семье, а у него жена и двое маленьких детей. А еще ему надо завтра до вечера непременно быть в Сяньцзине с деньгами, иначе сорвется поставка крупной партии муки для его магазинчика.

Следом за военными в квартал вошли вольнонаемные. Они тоже носили марлевые повязки и бахилы. За спиной у каждого был баллон, соединенный с ручным насосом. Они методично поливали белесым раствором стены, больных и здоровых людей, заходили внутрь домов. На вопросы не реагировали, будто и не слышали их. Когда же кто-нибудь из жителей становился слишком навязчивым, тут же появлялся солдат с карабином.

— Что они делают? — спросил толстяк, когда и его опрыскали из насоса, даже заставили поднимать ноги, чтобы опрыскать и ступни.

— Дезинфицируют, — ответил Галицкий.

— А почему?

— Как я понимаю, в квартале вспышка тифа.

— Тиф? — ужаснулся коммерсант. — Это же страшная болезнь.

— Страшная, — согласился поручик.

Проститутки тоже перешептывались, но очень тихо. Они пытались заигрывать с вольнонаемным, который брызгал на них из насоса, но тот оставался непроницаемым, только глаза поблескивали над повязкой.

Наконец появился и офицер, в руке он держал жестяной рупор. Разговоры между жителями тут же стихли, все ждали объяснения своей дальнейшей судьбы.

— Мы заберем сейчас больных и отвезем их в больницу, — крикнул в рупор офицер. — Всем оставаться на местах и беспрекословно выполнять распоряжения военных.

Больше никаких объяснений не прозвучало. Заурчали моторы. С двух концов улицы медленно двинулись грузовые машины с затянутыми брезентом кузовами. Они останавливались возле домов, вольнонаемные забрасывали в них больных, бросали, особо не церемонясь. Когда Николай увидел, как возле притона поднимают с земли бесчувственного Дурова, он рванулся к нему, но был тут же остановлен направленным на него стволом карабина.

— Они же сказали, что повезут в больницу, — попытался обнадежить его толстяк.

— Надеюсь, — произнес, скрежетнув зубами Николай, он, боевой офицер, чувствовал свою полную беспомощность, он уже не принадлежал самому себе, все за него решали эти узкоглазые япошки.

Забрав больных, машины растворились во тьме городской окраины. Следом на улицу выкатилась машина с цистерной. Двое вольнонаемных несли идущий от нее толстый резиновый шланг.

— Раздеться, — прозвучала команда, подкрепленная наведенными на людей стволами карабинов.

Заставляли раздеваться всех там, где кто стоял, мужчин и женщин. Одежду сбрасывали в мешок. Затем давали разрезанное на маленькие кусочки плохо пахнувшее мыло и поливали людей из шланга, вода была не просто теплая, а горячая. Проститутки, стоявшие рядом с Николаем, почему-то сильно стеснялись своей наготы, мылись, повернувшись к мужчинам спиной. После помывки всем выдали просторную черную одежду, в которой обычно ходят китайские крестьяне.

Толстяк пытался достучаться до сознания японских военных, требовал, чтобы его пустили отыскать его пиджак в соседнем доме, напоминал, что у него дорогой костюм, а в кармане лежит кошелек с деньгами.

Но он приумолк, когда увидел, как мешок с собранной одеждой обливают керосином и поджигают посреди улицы.

— Черт, что же это такое? — бурчал он, одеваясь в китайский балахон и натягивая просторные штаны из самой дешевой материи.

— Думаю, нам сейчас объяснят, что у них на уме, — предположил Галицкий.

Но никто не посчитал нужным давать объяснения. И вообще чувствовалось, что японские военные относятся к китайцам и немногочисленным европейцам как к безмолвному скоту, которому нужен пастух, и не больше.

— Всем зайти в помещения. Не покидать дома. На улицу выходить только по нужде. Вас обеспечат всем необходимым.

Людей под угрозой применения оружия загоняли в дома, причем военных не интересовало, где кто живет. Загоняли туда, где застали на улице — в ближайшую дверь. Так Галицкий, толстяк и две проститутки оказались в чужом доме. Тот был небольшим — две комнатки и отгороженная занавеской кухонька. На плите стояла кастрюлька с подгоревшей кашей, угли под ней еще не успели погаснуть окончательно.

— И как долго нас здесь собираются держать? — не выдержал толстяк.

— Вопрос не ко мне, — ответил Николай, осматриваясь. — Я бы вас отпустил по домам хоть сейчас вместе с собой.

Найдя ящик с углем, он подбросил совком в очаг, раздул пламя. Погода еще стояла холодная. В доме отвратительно пахло дезинфицирующим раствором. Проститутки сели рядышком на низкую скамеечку и молча следили за тем, что делают мужчины.

— Меня Петром Порфирьевичем зовут, — представился толстяк. — Фамилия моя Бекасов. Не слышали?

— Нет. Харбин город большой. Рад был бы познакомиться при других обстоятельствах, — и Николай тоже назвался.

Протянутая для знакомства рука толстяка повисла в воздухе.

— Извините, господин Бекасов, но в сложившейся ситуации лучше избегать контактов. Тиф как-никак. Говорю вам это как медик.

— Я уж подумал, вы мной брезгуете.

Бекасов выглянул в окно. Военные разносили и ставили перед домами картонные коробки, судя по иероглифам, это были солдатские пайки. Затем поехала машина с цистерной, останавливалась у каждого дома, невольные пленники выходили с ведрами, наполняли их.

— Ищите ведра, тазы, берите все, куда можно налить воду. Чем больше ее у нас будет, тем лучше, — обратился Галицкий и к толстяку, и к проституткам.

После раздачи воды военные о пленниках словно забыли. Но через окно было видно, как в конце улицы время от времени вспыхивают ручные фонари. Значит, оцепление не сняли.

— И сколько же нам здесь сидеть придется? — не уставал задаваться одним и тем же вопросом толстяк.

— Несколько дней посидеть здесь придется, — уверенно заявил Николай. — Они выждут, когда кончится инкубационный период болезни, и тогда здоровых смогут отпустить. Действуют они не слишком гуманно, но с медицинской точки зрения вполне грамотно.

— Придется обживаться. Думаю, хозяева не будут на нас в обиде, — проговорил Бекасов и принялся рыться в шкафах. — Ого! — обрадовался он. — Да тут неплохие запасы.

Он продемонстрировал находку, пять бутылок рисовой водки, спрятанной под газетами. Лицо Бекасова приняло мечтательное выражение. Глазами он уже искал рюмки, затем зашептал Галицкому:

— Не такой уж плохой расклад получается. Дамы у нас с вами есть, спиртное тоже. Харчи нам доставили. Неплохо проведем время. Предлагаю бросить жребий, кому какая комната достанется. Проходную занимать, понимаю, никому из нас не хочется, но пусть решит жребий.

— Вы собираетесь использовать их… — Николай слегка замялся, ища более приличное слово. — Использовать по назначению? — он покосился на проституток.

— Почему бы и нет? К тому же я им уже заплатил, а они банально не успели, — Бекасов сально подмигнул поручику. — Я, конечно, человек семейный, но иногда себе позволяю.

— Оставим в стороне вопросы морали, — предложил Николай. — Но я хочу удержать вас от безумства. Обо всех телесных контактах следует на время забыть. А что, если одна из девушек больна? Или вы больны? Или я?