Страница 3 из 8
— Насмехательство имеет место быть, но я не вижу в нем сострадательности.
Аннамария неумолима.
— Может быть, они соглашались пойти с тобой на телешоу «Суд идет» и позволить судье Джуди решить, имеют они моральное право или нет взорвать термоядерные бомбы в четырех мегаполисах.
— Нет. Они слишком боялись судью Джуди. Я сам боюсь судью Джуди.
— Молодой человек, ты сделал единственное, что мог сделать.
— Да. Хорошо. Но почему я должен той же ночью приезжать из Магик-Бич в «Уголок гармонии»? Слишком много смерти. Какими бы плохими ни были тут люди, как здесь все ни было бы плохо, я не машина-убийца.
Она протягивает мне руку, и я беру ее. Не могу сказать почему, но от прикосновения к ней мое настроение поднимается.
— Может быть, тут не придется никого убивать, — говорит Аннамария.
— Но это нарастает, как снежный ком.
— Что?
— Моя жизнь, эти угрозы, это безумие… несется на меня лавиной.
Перышки мягкого света колышутся не только на ее лице, но и в глазах, когда она сжимает мне руку.
— Чего ты больше всего хочешь, Одди? Какое стремление движет тобой? Стремление отдыхать и ничего не делать? Стремление к спокойной, без стрессов и волнений жизни повара блюд быстрого приготовления или продавца обуви?
— Ты знаешь, что дело не в этом.
— Скажи мне. Я хочу услышать это от тебя.
Я закрываю глаза, и перед моим мысленным взором появляется карточка, которая шестью годами раньше выскочила из машины, установленной в одном из шатров ярмарки и предсказывающей судьбу. Сторми стояла рядом со мной, когда я бросил в щель четвертак.
— Мэм, вам известна надпись на той карточке… «Вам суждено навеки быть вместе».
— А потом она умерла. Но карточку ты сохранил. Продолжая верить, что на карточке написана правда. Ты по-прежнему в это веришь?
— Да, — отвечаю я без колебаний. — Я должен верить. Это все, что у меня есть.
— Что ж, Одди, если тобой движет правда этой карточки, тогда, возможно, ускорение, которое пугает тебя, на самом деле именно то, что тебе нужно. Может, это ты сам приближаешься к реализации предсказания? Может, лавина, которая несется на тебя, и есть Сторми?
Открыв глаза, я вновь встречаюсь с ней взглядом. Колышущиеся крылышки, отражающиеся на ее лице и в глазах, могут быть отблесками золотистых огоньков. Я напоминаю себе, что огонь не только пожирает, он еще и очищает. А синоним очищения — искупление грехов.
Аннамария склоняет голову и улыбается.
— Будем искать тебе замок с подходящей комнатой, где бы ты смог найти тот ответ на знаменитый гамлетовский вопрос, который успокоит твое сердце? Или останемся здесь?
Оказывается, я все-таки способен улыбаться.
— Останемся здесь, мэм.
Наш багаж — плетеная корзина с едой для нас и золотистого ретривера, которую собрала наша подруга Блоссом Роуздейл в Магик-Бич. После того как Рафаэль находит полоску травы, чтобы отлить, я следую за Аннамарией и собакой к коттеджу номер шесть, выбранному моей спутницей для себя, и оставляю корзину ей.
На крыльце, когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, она говорит:
— Что бы здесь ни случилось, доверяй своему сердцу. Оно такое же надежное, как любой компас.
Белая немецкая овчарка, Бу, составляет мне компанию уже несколько месяцев. Теперь он сопровождает меня к коттеджу номер семь. Поскольку это собака-призрак, справлять нужду ему не надо, и он проходит через дверь до того, как я успеваю ее открыть.
В коттедже чистенько и уютно. Гостиная, ниша-спальня, ванная. Похоже, коттедж недавно отремонтировали.
Есть даже встроенный холодильник, который служит баром. Я достаю банку пива, открываю ее.
Я измотан, но спать не хочется. Теперь, за два часа до зари, я на ногах уже двадцать два часа, но голова работает, как центрифуга.
Включив телевизор, я сажусь в кресло с пультом дистанционного управления в руке. Бу тем временем обследует все уголки коттеджа, его любопытство после смерти осталось прежним. Телевидение спутниковое, так что каналов великое множество. Но везде старье и занудство.
Если судить по новостным каналам, обезвреженные ядерные террористы из Магик-Бич сенсацией не стали. И я подозреваю, не станут уже никогда. Государство считает, что широкая общественность предпочитает оставаться в неведении о таких вот предотвращенных катастрофах, а политическая элита предпочитает держать широкую общественность в неведении, чтобы не будить в ней подозрения о коррупции и некомпетентности в коридорах власти.
На канале «Нат-Джео», в документальном фильме о больших кошках, диктор сообщает нам, что пантеры — разновидность леопардов, черных с черными пятнами. Пантера с золотистыми глазами смотрит прямо в камеру и низким, грубым голосом говорит: «Спать».
Я осознаю, что скорее сплю, чем бодрствую, нахожусь в том сумеречном состоянии, когда сны и реальный мир иногда пересекаются.
На экране пантера впивается в антилопу когтями, валит на землю, рвет добыче горло. Телевизионное насилие не шокирует меня, не будит, наоборот, давит, прижимает к креслу. Подняв голову, торжествующая кошка смотрит на меня — из пасти капают кровь и слюна — и говорит: «Спать, спать».
Я не только слышу слова, но и чувствую их, звуковые волны из телевизионных динамиков пульсируют во мне, этот звуковой массаж расслабляет мышцы, успокаивает нервы.
Несколько гиен пытаются отобрать добычу у пантеры, которая затаскивает антилопу на дерево, чтобы сожрать ее на ветвях, где ей не помешают ни эти волкоподобные твари, ни львы: они не умеют лазать по деревьям и не смогут последовать за ней.
Гиена, с дикими глазами и невероятно мерзкая, обнажает неровные зубы и шепчет в камеру: «Спать». Остальные гиены повторяют: «Спать», — и звуковые волны, проходя сквозь меня, создают очень приятный успокаивающий эффект так же, как голос пантеры на дереве, а голова антилопы болтается на разорванной шее, и глаза смотрят в одну точку, указывая, что их обладательница уже спит самым крепким сном.
Я закрываю глаза, и пантера из телевизора следует в мой сон. Я слышу мягкие, но тяжелые шаги, чувствую, как ее гибкое тело движется по коридорам моего разума. На мгновение меня охватывает тревога, но незваный гость мурлычет, и мурлыканье успокаивает меня. Теперь большая кошка забирается на другое дерево и тащит меня с собой. Хотя я не умер, у меня нет сил сопротивляться. Я не боюсь, поскольку пантера говорит мне, что бояться нечего, и, как прежде, меня успокаивает не значение слов, а звуковые волны, которые, словно масло, утихомиривают волны моего разума.
Это дерево ночи, с черными ветвями, вытянувшимися высоко-высоко к беззвездному небу, и ничего не видно вокруг, кроме глаз-фонарей пантеры, которые прибавляют в размерах и яркости, пока не становятся совиными. Низким, грубым голосом пантера говорит: «Почему я не могу прочесть тебя?» Возможно, это не пантера и не сова, потому что я вроде бы чувствую чьи-то пальцы, словно я — книга с бессчетными страницами, которые переворачиваются, но все страницы пусты, пальцы скользят по бумаге, выискивают выпуклые точки моей биографии, написанные шрифтом Брайля.
Настроение меняется, раздражение читателя буквально прощупывается, и в темноте глаза вдруг становятся зелеными, с эллипсовидными зрачками. Это, возможно, сон, но при этом нечто большее, чем сон.
Хотя сон обычно раскручивается сам, и тот, кому он снится, влиять на него не может, если мне нужен свет, я могу его призвать. Темнота начинает отступать от перепутанных черных ветвей дерева, а силуэт читателя — появляться из тьмы.
Я резко просыпаюсь, словно таинственная фигура кошмарного сна вышвырнула меня из него. Я поднимаюсь, периферийным зрением улавливаю движение справа, но, повернувшись, обнаруживаю, что никого, кроме меня, в комнате нет.
За моей спиной что-то гудит, словно пара умелых рук дернула басовые струны арфы. Когда я поворачиваюсь, местонахождение источника звука не столь очевидно — вроде бы он доносится из ниши, где стоит кровать.