Страница 232 из 277
Хотя… Ничего нового тут не было. На флоте (и надводном, и подводном) вообще преобладают подобные специальности. Экипаж «Кронштадта» в его знаменитом атлантическом походе составил более 1200 человек, но то, как тонут истерзанные их снарядами вражеские крейсера, как величественно-неторопливо погружается в воду горящий авианосец, как разрыв точно попавшего с полутора сотен кабельтовых[264] шестидюймового осколочно-фугасного снаряда сметает надстройки рассекающего океан эсминца, разворачивающего на них свои торпедные аппараты, – все это видели максимум десятки моряков. Кроме того, далеко не каждый из них остался в живых…
Оглаживая щеку рукой, Алексей вспомнил госпиталь ВМФ в Мурманске. Там они вели как раз такие ни к чему не обязывающие разговоры – о том, кто что видел, что знает и думает о происходившем и происходящем с ними всеми. Поводов к этому в ноябре-декабре 1944 года более чем хватало. Палата младших офицеров, где умирал старший лейтенант Вдовый, была переполнена, и в ней непрерывно шумели голоса: обсуждали корабли, командиров, адмиралов и летчиков. И врагов. Один только «Кронштадт» потерял к концу похода едва ли не полсотни человек убитыми и умершими от ран, почти столько же было раненых. Другим кораблям эскадры досталось меньше, но досталось и им – особенно в последнем бою.
В их госпитале не было ни одного человека с «Чапаева», почти немедленно после Победы превратившегося, как и два других корабля, в Краснознаменный. Но раненный в живот, умерший к середине декабря лейтенант с «Советского Союза» подтвердил, что в артиллерийской дуэли британцы потрепали их довольно серьезно. В 1949 году, в одной из циркулирующих по штабам документов флотской разведки бумаг с грифом «секретно», Алексей встретил раскладку цифр потерь по кораблям обеих сторон, сошедшихся в том жутком бою, когда две эскадры хлестали одна в другую разнобоем залпов с десятка миль, ориентируясь по абстрактным пятнам засветок на экранах радаров и пытаясь углядеть в полумраке арктических сумерек вспышки вражеских выстрелов для того, чтобы выстрелить самим. Четыре 14-дюймовых бронебойных снаряда с «Герцога Йоркского» и двух его мателотов, попавшие в советский линкор, не погубили его, но потери на советском корабле оказались втрое выше самого «Герцога», в который попало 4 ответных снаряда с «Союза». 8-дюймовки «Норфолка», 6-дюймовки легких крейсеров, 5?-дюймовки противоминного калибра линкоров, мелочь эсминцев, – все это прошлось по советским кораблям на совесть. Сам Алексей, не слишком в те недели отличавшийся от мертвого, был отличным этому подтверждением.
Но победа в морском бою – она победа и есть, даже если достается настолько тяжелой ценой. Адмирал, приколовший орден Красного Знамени к подушке лежащего без сознания, изуродованного старшего лейтенанта с линейного крейсера, не дрогнув лицом, выслушал деловито зачитываемое ему из-за спины представление: «Проявил высокое мужество», «обеспечил», «продемонстрировал», – все, что написал об одном из своих штурманов командир корабля, капитан первого ранга Иван Москаленко, – один из немногих переживших этот поход старших офицеров «Кронштадта».
Эти слова Алексею пересказали позже, а если адмирал и сказал ему что-то при награждении от себя, то никакого значения для старлея, из последних сил цепляющегося за жизнь, это не имело – за потопленный авианосец и крейсера, за дошедшие до родных берегов корабли эскадры в любом случае наградили почти всех, кто уцелел. Вот такие у них были масштабы тогда, океанские. Не то что здесь.
Размышляя над всем этим сейчас, в марте 1953 года, Алексей почему-то все более и более живо вспоминал ту, прошлую свою войну – когда советские люди дрались за выживание своей страны, и он был одним среди многих. Легко чувствовать себя ответственным за судьбу страны, когда главный калибр – 12 дюймов, вспомогательный – 6, а вокруг тысяча таких же, как ты. Тогда и вся жизнь, и война были совершенно другими – ярче, живее и страшнее во много раз.
Нет, в Корее и особенно в Китае число советских военных советников тоже считали на тысячи, а учитывая, что обычный срок советничьей службы составлял здесь год или чуть больше, за время войны через Корею прошло столько офицеров среднего звена, что их хватило бы на полнокровную армию, но все равно… Это было одиночество, и вместе с плохим предчувствием и усталостью оно все более гнуло к земле, накладывая гяжелую печать на обезображенное шрамом лицо капитан-лейтенанта. Ему все чаще и чаще хотелось сорваться, потому что ощущение знания будущего – невозвращение минного заградителя из назначенного похода по вывозу десантников или диверсантов, исчезновение из его жизни молодого командира «Кёнсан-Намдо» и тех моряков, с которыми они превратили эту удивительную лохань в нечто действительно боеспособное, приносящее пользу на войне, все это давило на Алексея в последние дни так, что он серьезно опасался за себя.
Но еще раз «все равно» – если расценивать Корею как плату за возвращение в океан, то он готов был пойти на это без колебаний, и предстоящая гибель миизага, при всей ее трагичности, была здееь достаточно приемлемой ценой.
К шести с четвертью часам вечера в передовую военно-морскую базу Йонгдьжин вошла автоколонна. Было еще сравнительно светло, и в просвет между маскировочными щитами «сарая» видно происходящее было отлично. Не веря своим глазам, Алексей наблюдал, как головные грузовики разворачиваются на пятачке перед штабным домиком, а из пространства между двумя холмами по разбитой дороге идут и идут другие.
– Эй! – негромко позвал он матроса-корейца. Матрос обернулся. На его лице можно было прочитать такое же удивление и даже изумление, которое Алексей испытывал сам. Не зная, как сказать по корейски то, что требовалось, он просто указал на баковую пушку. Артиллерист понял все мгновенно – на флоте вообще обычно служат сообразительные люди. Крикнув вниз что-то непонятное, он несколькими точными, натренированными движениями ободрал с брезентового чехла орудийной установки эавязки. Вдвоем с Алексеем они содрали c пушки чехол, серой бесформенной массой осевший вниз, на палубу. Сэади к ним подбежали несколько человек: один что-то спросил на ходу, матрос ответил, и кто-то из пришедших тут же втиснулся на сиденье вертикального наводчика. С неуместным треском и стуком распахнулась крышка ящика из кранцев первого выстрела.
– Взрыватель контактный, – срывающимся голосом скомандовал Алексей. Команду напарника не поняли дословно, но, что надо делать, матросы догадались и сами. Снизу, из трюма, уже волокли другие ящики. Секторы обстрела ютовой установки были полностью затенены маскировкой, но из работающих на минзаге матросов быстро и сам собой, без какого-либо участия военсоветника, сформировался неполный расчет баковой.
Стрелять изнутри «сарая», только издалека, сверху способного хоть как-то обмануть нападающих, – бред. Первый же выстрел – и их разнесут и щепки. Десять градусов вправо и столько же влево – это весь их сектор. Стуча зубами, Алексей глядел, как вооруженные люди вбегают в штаб. Сейчас. Сейчас там начнут стрелять. Почему колонну пропустили, не подняв тревоги? Где прикрытие, где тот батальон береговой обороны, который должен не допустить высадки десанта, осуществлять противодиверсионную оборону? Он единственный офицер на корабле – и что это значит, было ему совершенно ясно. Теперь, в любую секунду готовой начаться скоротечной и полностью предопределенной по своим результатам схватке, вся ответственность лежит на нем.
«ДШК»! «ДШК» на надстройке! Обругав себя за глупость и постыдную растерянность, Алексей бросился вверх по трапу. Сообразив, один из матросов бросился за ним. Расчет 45-мм установки сократился еще больше, но это уже не важно. Один подносчик справится, поскольку мотопехота даст им время на 10, максимум 15, беглых выстрелов, – можно было видеть, что соскакивающих с грузовиков людей в серой форме становится все больше. Стрельбы все еще не было; судя по всему, захваченные врасплох моряки не сумели оказать вообще никакого сопротивления. Так же вдвоем, Алексей с матросом сорвали брезент с вороненого тела крупнокалиберного пулемета, выдернули заглушку из конуса пламегасителя.
264
Кабельтов – 0,1 морской мили (то есть 185,2 м).