Страница 101 из 277
Ждавший этой секунды Иванов, скинув плексигласовую коробку предохранителя, вжал багровую кнопку алярма в стальной кружок и сразу же пятками ощутил вырвавшиеся из стальных тарелок удары гонга.
– Ну что, бог артиллерии, – обернувшись, он в упор взглянут в лицо старшему артиллеристу. – Постреляем? Не все Москаленко порох жечь?
«Постреляем» было то слово, которое старший не переносил по отношению к главному калибру своего корабля и страны вообще. Когда первую шестнадцатидюймовку будущего «Советского Союза» испытывали на артиллерийском полигоне на окраине Ленинграда, стекла дрожали в Красном Селе. Беззвучно оскалив зубы, он отдал честь и, развернувшись, вышел из рубки. Считая себя вторым по важности человеком в эскадре после Левченко, командир БЧ-2 четко понимал, что от качества его стрельбы сейчас напрямую зависит жизнь пяти с половиной тысяч человек. Вбежав в пост управления стрельбой главного калибра, он поймал вопросительный взгляд уже все понявшего каплея и оскалился еще раз, на этот раз по-дружески. Сразу за ним в пост вбежало еще несколько человек, забивших все углы тесного помещения. Щелчки переключаемых один ряд за другим тумблеров громоздкого центрального автомата стрельбы оживляли его электрические цепи, соединяя мозг главного калибра с его глазами с одной стороны, и кулаками – с другой.
Больше всего Бородулину хотелось дать холостой залп прогревающим зарядом, чтобы довести температуру стволов до идеальной, но невозможность этого он понимал сполна. Втиснувшись в узкое вращающееся кресло по соседству с инженерским и пару раз крутанувшись влево-вправо, он переключил главный рубильник цепи ЦАСа на «вход». Отныне вся информация от дальномеров на обеих рубках и фок-мачте линкора замыкалась на «самоход» автомата впрямую. Старший лейтенант, контролер вычислителя, сломав печать на замке, вынул из узкого стального ящика стопку твердых целлулоидных листков с продетыми в отверстия на углах шнурками и, широко ухмыльнувшись, надел всю пачку себе на шею. Вид у него, конечно, был глупый, но старлей относился к этому с юмором, насколько это было возможно в создавшейся ситуации.
Бородулин подмигнул лейтенанту и снова обернулся к усыпанной градуированными циферблатами панели. Данные как с дальномеров, так и с артиллерийского радара не поступали, и индикаторные стрелки горизонтальной и вертикальной наводки стояли по нулям, означая, что башни находятся в походном положении. Сигнальные лампы всех трех номеров включились одна за другой, обозначая готовность соответствующих погребов и башен к бою, затем ожила картушка ориентировки носового командно-дальномерного поста, повернувшегося влево. Как раз в нем и находился управляющий огнем главного калибра первый артиллерист в должности капитана 3-го ранга, которому Бородулин доверял как себе еще с «Молотова». Два года назад у них было на одну звездочку меньше, но уже тогда они понимали друг друга с полделения малой шкалы. Сам он должен был находится в боевой рубке, вместе с остальным начальством – но чтобы водить командирским визиром за британским флагманом и с глубокомысленным видом выбирать тип снарядов из двух имеющихся, большого ума не требовалось, и эту почетную функцию он возложил на одного из молодых лейтенантов с мало определенными функциями помощников, которых имел в своем личном распоряжении.
Боевые посты были заняты по штатному расписанию, и боевые части одна за другой объявляли о своей готовности. В рубке все замерли, когда командир линкора доложил адмиралу, что корабль к бою изготовлен. Момент был неординарный. Многим вспомнилось, что русские линкоры не вступали в бой с середины еще Гражданской войны. Незачем говорить, что и ни один из командиров, включая и самого Левченко, ни разу в жизни не был в морском бою.
Произошел короткий, но жаркий разговор на тему того, какую выгоду можно извлечь из неведения противника об их боеготовности. Англичане, несомненно, были готовы к бою раньше и могли открыть огонь в любой момент, поэтому смысла в первом залпе с советской стороны не было. В первую очередь требовалось сократить дистанцию до такой, когда цель надежно удерживается артиллерийскими радарами, то есть примерно до ста двадцати кабельтовых. Если бы удалось начать бой на этой дистанции, а потом, пользуясь короткой паузой, пока англичане реагируют на мгновенный ответ русских, сблизиться хотя бы до восьмидесяти и попытаться реализовать преимущество в весе залпа… Но ни Левченко, ни кто другой англичан за салаг не считал, и рассчитывать на такую глупость с их стороны было бы непростительной ошибкой. Скорость «Кинг Джорджей» была для «Советского Союза» недостижимой, и это давало врагу неоценимое преимущество в ночной игре в кошки-мышки. Ту дистанцию, когда советский радар будет беспомощен, а британский еще сможет корректировать огонь, они могли подобрать чисто опытным путем в ходе боя.
Оторвавшись от стола, адмирал быстро продиктовал еще одну светограмму мателотам, возложив на «Кронштадт» обязанность любой ценой защитить авианосец, и в первую очередь от вероятных торпедных атак с подбойного борта. «Чапаеву» приказывалось после первого же залпа на полной скорости уходить на северо-восток, не отрываясь, однако, слишком далеко. Красный огонек ратьера отбарабанил услышанное и, щелкнув, заткнулся. С двадцати миль его вряд ли можно было разглядеть, но мигающее световое пятно среди непроглядной темноты действовало на нервы всем.
На борту «Чапаева» гудящие элеваторы выдали первую порцию снарядов к палубным «соткам». Прислонив лицо к стеклу и закрыв ладонями пространство между его поверхностью и скулами, Осадченко смотрел сквозь потоки дождя, как призрачные фигуры матросов в дождевиках в полной темноте возились вокруг своих орудий, готовя их к бою. Страх за будущую судьбу в случае поражения смешивался в нем с непосредственным страхом за свою жизнь, причем страх последний был гораздо менее реальным. Откомандовав два военных года последним лидером на Балтике и дослужившись до капитана 1-го ранга в должности командующего дивизионом эсминцев, Осадченко никогда прежде не попадал в ситуацию, когда шансы отбиться по сравнению с шансами врага утопить лично тебя были бы настолько разными. К артиллерийскому вооружению «Чапаева» он, привыкнув к большим калибрам, относился с презрением – но сейчас ничего лучшего у него не было. Авианосец немного отстал от эскадры, и туши тяжелых кораблей уменьшились в размерах на фоне чуть-чуть посеревшей полоски неба.
На всех трех советских кораблях моряки, переодетые в «первый срок», при наградах и кортиках – у кого были – замерли в молчании. Враг нашел их, и ни уйти, ни отказаться от боя было нельзя. Командир «Чапаева» сжимал в ладони «счастливую пуговицу», найденную когда-то на асфальте возле Университета, в проеме между Двенадцатью Коллегиями и Кунсткамерой. Шириной в пятак, она с тех пор обкололась по краям, оставив зазубренные пластмассовые сколы, но по-прежнему оставляла в душе теплое ощущение. В удивившей комиссара «Кронштадта» своим весельем шестидюймовой башне противоминного калибра матросы, клацая зубами, стаскивали с себя бушлаты – через минуту после начала стрельбы температура в башне поднималась до тропической, а ни одной свободной секунды у них тогда не будет. Двое старшин, кореша на всю жизнь, стащили и робы, а затем обменялись тельняшками, мелькнув молочно-белыми плечами с одинаковыми наколками в виде якорей. Не отделяющий себя от расчета старший лейтенант снял бушлат вместе со всеми остальными и теперь пытался согреться, обнимая себя за плечи и изо всех сил дергая ногами. Почувствовав тычок в спину, он обернулся и увидел матроса-замкового, держащего на ладони дюралевый портсигар, затейливо украшенный впаянными завитушками тонкой медной проволоки. Не колеблясь ни секунды, лейтенант сорвал с запястья выменянные когда-то на винное довольствие немецкие часы и протянул их матросу. «Не подведи нас, старшой, – серьезно сказал тот, сжав ладонью кисть лейтенанта с зажатыми в ней часами. – Твой черед». Тот кивнул, всем сердцем ощущая близость друзей, с которыми он готов был разделить любую судьбу. Единственный страх, испытываемый им в эту минуту, был страх подвести товарищей, сделав что-то не так или растерявшись в критический момент. Оглядев напряженные тела членов своего расчета, лейтенант мысленно поклялся, что ничто не сможет заставить его оставить свой пост.