Страница 281 из 281
— Когда-то давно, в будущем, я посетил Японию. — Ал вздохнул, и тут его лицо озарила догадка. — Когда-то на Камакуре я стоял над могилой кормчего Адамса, и один из японцев мне сказал, что лежащий в земле Блэкторн был невысоким кареглазым и темноволосым человеком, совсем не таким, каким живописал его Клавелл, ну, ты не знаешь. Согласно имевшимся у меня представлениям, я был уверен, что он должен быть блондином с голубыми глазами. И когда я оказался в Японии и встретился с Блэкторном, я понял, что в той могиле должен лежать именно он, но когда Блэкторн был убит Бунтаро, его изрубленное тело никто не отвез на Камакуру. Скорее всего, его просто сожгли и прах развеяли по ветру. История изменилась, и… Я занял место Блэкторна в истории и должен занять его в той могиле. Вот что.
Осиба смотрела на Ала, точно на безумного.
— Я это к тому, что настоящий Блэкторн, тот кормчий, который посетил Японию и был другом Токугава, ну, в общем, он ведь жил в Японии и после приказа о высылке иностранцев. Жил, пусть не так вольготно, как при Иэясу, но все же жил. Служил сегунату, имел семью и умер. Отчего же я должен бежать, как последняя крыса с тонущего корабля? Наш корабль еще не тонет, ну, приверженцы одной религии поуничтожали приверженцев другой, теперь драться будет не с кем и на двести лет воцарятся покой и благодать. Разве это похоже на конец истории? Скорее уж это ее начало. Скоро, буквально через пятьдесят лет будет написан кодекс самураев «Бусидо», или Ким сделает это раньше. Мы никуда не едем! Мы остаемся здесь! Я прямо сейчас пошлю прошение на имя сегуна, попрошу, чтобы тот либо повелел мне присоединиться к прочим иностранцам, либо разрешил остаться. Я еще многое смогу сделать, и мои дети… сегун не дурак, я был полезен двум его предшественникам, и он не побоится оставить меня в Японии. Чем может угрожать власти старый варвар, чьи заслуги перед страной очевидны? Да ничем.
— Я тоже думаю, что вам нет смысла уезжать. — Осиба обняла подлетевшую к ней Айко-Юкки. — Оставайся, Арекусу. Оставайся, Юкки, и дайте мне наконец увидеть Ичиро! И этот ребенок, я не хочу, чтобы Юкки родила на чужбине. У ребенка никогда не будет бабушки!!!
— Сможешь навещать их, когда тебе пожелается, бабуля, только ради бога, скажи, жив ли еще Ким и где он?
— Ты увидишь Кима, и довольно скоро, — отмахнулась плачущая от счастья Осиба. — Никто не виноват, что твоего друга угораздило влететь в тело полупарализованного тюремного сторожа. Впрочем, воды пошли ему на пользу, и недавно он все же сумел подняться на ноги. — Открывая тайну нового тела Кима, Осиба тихо злорадствовала, представляя, как округлятся и без того круглые, невыносимого голубого цвета глаза Арекусу, когда тот опознает в калеке постаревшего коменданта осакского замка. Дивный сюрпризец. Нужно будет поприсутствовать.
— Правда, оставайтесь, отец. — Длинные светло-каштановые волосы Йоширо были зажаты в нечто, отдаленно напоминающее самурайский пучок, лоб еще не был обрит — он переминался с ноги на ногу, поглядывая исподлобья на Ала и, должно быть, стесняясь своего роста и угловатости. Очень похожий на отца статью и формой головы, только лицо более смуглое, волосы темнее, да глаза карие и раскосые, как у японца. — Я только что обрел настоящего отца, и теперь терять… впрочем, поступайте так, как считаете нужным, кто я такой, чтобы давать вам указания.
— Решено. Мы остаемся в Японии вплоть до получения разъяснения от сегуна, но, повторюсь, думаю, он не будет возражать против одного иностранца, которого почитали его отец и дед.
— Мы остаемся! — пронеслось в воздухе.
В Нагасаки по случаю всеобщего праздника самураям было преподнесено огромное число бутылочек саке, и на самом большом постоялом дворе устроили роскошный праздник. В тот же день Ал отослал прошение сегуну, и, учитывая, что отвозить его взялись личные гонцы госпожи Дзатаки Осибы и даймё Нагасаки Терадзава Хиротака, можно было не сомневаться в успехе.
Праздник длился весь день, и на закате все сидели в беседке, наблюдая за садящимся на воду солнцем.
— Как же прекрасна эта жизнь! Как прекрасна! — невольно воскликнул Ал, любуясь своей огромной семьей, шалящими детьми, красавицей Гендзико, ее нежным и преданным мужем Умино, богатырем Минору и Айко-Юкки. — Как же прекрасна эта жизнь! Может быть, так же прекрасна, как щедрые теплые лучи солнца на закате?
— Ого, отец, а вы становитесь поэтом, — улыбнулась Гендзико.
— Хотел бы я, чтобы закат моей жизни был подобен сегодняшнему закату солнца, — пошутил Минору.
Солнце украсило облака оранжевыми знаменами и опустилось еще ниже, поцеловав воду.
В это время мимо постоялого двора шла одинокая женщина в длинных черных одеждах. Ее непослушные курчавые, обильно покрытые сединой волосы были сложены в похожую на воронье гнездо прическу, длинный нос был гордо вздернут вверх, словно женщина эта больше привыкла командовать войском, чем заниматься привычными женскими делами. Марико шла и шла по пятам своего брата Минору, по словам очевидцев, унесшего из разрушенного замка Хара последнюю отраду ее нелегкой жизни, крошечную внучку, получившую ее имя. Сердце Марико тревожно билось, безошибочно указывая путь, и теперь, на закате солнца, оказавшись рядом с роскошным постоялым двором, она вдруг поняла, что пришла. Что ее внучка и потерянная где-то судьба совсем рядом, еще несколько шагов, и…