Страница 36 из 50
Потом откуда-то донесся раздраженный мужской бас, и Кирилл понял, что его доставили на губу.
36
То, что губа — не сахар, стало ясно очень скоро. Сначала затекла поясница, потом руки и ноги, а потом и все тело стало чужим, но чужим очень странно, потому что боль-то этого чужого тела ощущаешь ты, а не кто-то другой. Впрочем, это была даже не боль, а скорее, чесотка, ощущение, от которого не теряют сознания и не впадают в шок.
Тем не менее Кирилл пытался отвлечься, заставляя себя думать о Светлане, но вскоре мысли эти отошли на второй план, а главным стало одно — шевельнуть бы сейчас хоть мизинчиком… Дышать, правда, силовые оковы не запрещали, но и полной грудью вздохнуть не разрешали, и только размеренное колебание мышц торса позволяло верить в то, что ты еще не умер. Ну и колотящееся в висках сердце…
В помещении было совершенно темно, и в какой-то момент у Кирилла появилось ощущение, будто он висит в черной пустоте космического пространства, потерянный в полете крейсером Галактического Корпуса. Пусть это, в принципе, и невозможно…
Потом рядом вспыхнула сверхновая, и Кирилл очнулся от грез, потому что следовало ожидать удара энергетических полей сброшенной звездной оболочки… И сообразил, что в его камере просто зажгли свет. Сзади (арестант лежал носом в стену) послышались шаги, донесся добродушный голос:
— Ну что, драчун, умаялся?
«Умаялся» было не то слово, которым следовало бы окрестить нынешнее состояние Кирилла, но поскольку говорить он все равно не мог, то слова не имели значения.
— Сейчас я тебе послабление дам, — продолжал добродушный голос. — Сможешь хотя бы с боку на бок поворачиваться.
И правда, через несколько мгновений заведенная за спину правая рука упала на нары (или на что там его положили?). Потом Кирилл смог пошевелить левой рукой, ногами и, наконец, головой. Все тело закололо, словно миллионами иголочек, и прошла не одна минута, прежде чем колотье начало утихать и Кирилл смог повернуться на другой бок.
Лежал он не на нарах, а на койке, похожей на те, на которых курсанты спали в казармах. Тут, правда, койка была не застелена. Перед ним стоял офицер с прапорскими погонами. Прапор был совершенно незнакомым, Кирилл ни разу его не видел. Наверное, недавно назначили.
«Может, вместо Дога», — подумал Кирилл.
Он хотел встать на ноги, но не тут-то было — полной свободы арестанту предоставлять не собирались.
— Не спеши, драчун! — сказал прапор ворчливым тоном. — Жди, пока начальство решит тебя освободить. А это произойдет не раньше утра. Так что лежи себе, отдыхай.
Зазудел кончик носа, и Кирилл сделал попытку почесать его. Попытка удалась — силовые оковы позволяли поднять руку к голове. Но когда Кирилл решил до тронуться до предмета, который висел на его шее, пальцы уткнулись в силовой барьер.
— Не спеши, драчун! — повторил прапор. — Я сделал для тебя, все что мог. — Прапор смешно наморщил похожий на картофелину нос. — На большее не имею права. Жди утра.
Тюремщику было лет тридцать. Взгляд серых глаз казался добрым. Во всяком случае, Кириллу так показалось. Может быть, это была реакция на пусть и не полное, но освобождение от пытки неподвижностью. Говорят, осужденных к смертной казни убийц в некоторых случаях казнят именно таким образом, и умирают они совсем не от голода или жажды, поскольку им искусственно вводят питательный раствор и выводят продукты жизнедеятельности…
Кирилл даже поежился.
Впрочем, ему-то смертная казнь не грозит. Он ведь не убил обрезка. Подумаешь, сломал челюсть — такую травму корпусные медики вылечивают за три дня. Травмированного, кстати, тоже будут кормить питательным раствором. Как преступника… Зато, когда выпишут, в столовой он испытает самое настоящее счастье от пищи, которую можно есть ложкой или вилкой. Даже то, на что раньше смотреть не хотел, стрескает за милую душу!
— Ну все, — сказал прапор. — К утру будешь, как огурчик. На допрос пойдешь, как на свидание… Парня-то, небось, покалечил из-за бабы?
Кирилл закрыл глаза. Не хватало еще тюремщику про Светлану рассказывать!
— Можешь не отвечать, — прапор усмехнулся. — И так все ясно. Из-за чего еще мужики друг другу рыла чистят! Все мы одинаковы.
В душе Кирилла зародилась злоба — ему показалось, что прапор начнет сейчас, подобно Догу, размазывать по дюзам нынешние порядки.
Однако тот достал из нагрудного кармана кителя некий прибор, глянул на шкалу, удовлетворенно хрюкнул и направился к дверям.
— Послушайте… — Кирилл с удивлением обнаружил, что может говорить, и от неожиданности закашлялся.
Прапор, остановившись возле двери, ждал, пока арестант прокашляется.
— Послушайте, — давясь, сказал Кирилл, опасаясь, что прапор уйдет. — А кто меня будет допрашивать?
— Кому следует, тот и будет… В первый раз на губе, что ли?
— Да.
— Удивительно! Судя по тому, что ты сделал с тем парнем, по тебе давно камера плачет. Допрашивать тебя будет один из руководителей лагеря, он же и приговор вынесет. Считай, как судья…
— А адвокат будет?
— Ага, сто адвокатов выделят… Ты, милый мой, не на гражданке. Скажи спасибо, что не в зоне боевых действий. Там бы под военно-полевой суд попал, и точно в штрафроту.
— А тут что мне грозит?
— Это как начальство решит. От десяти нарядов вне очереди до года в штрафной роте. Как покажешься. Разглядит в тебе злостного нарушителя — штрафная, докажешь, что драка была неприятной случайностью, нарядами отделаешься. Ну, и многое еще будет зависеть от того, как тебя охарактеризует прямое начальство.
Прапор ушел, и камера опять превратилась в пространство беспросветной ночи. Впрочем, темнота — ерунда. Как говорит Спиря, темнота — друг молодежи. Главное, неподвижность не ломает кости. Можно даже заняться созданием триконки, все равно, как ни странно, сна ни в одном глазу…
Однако тут же выяснилось, что околомарсианский инфор Кириллу подчиняться не намерен. То ли связь блокируют силовые оковы, то ли само здание.
Черт, да конечно же! Ведь если это тюремная камера, здесь не должно быть никаких развлечений. Чтобы арестанту жизнь медом не казалась. А то будет вирши сочинять и по углам развешивать.
Вирша возникла в мозгу мгновенно.
Последняя строчка имела двойной смысл. На мгновение стало смешно. Если сделать триконку запаздывающей, то она проявилась бы в камере, когда Кирилла и след бы простыл. Интересно было бы глянуть в этот момент на физиономию здешнего прапора!…
Впрочем, ладно. Прикинем-ка мы лучше, чем нам может грозить скорый и правый суд. Скорый, правый, скорый до расправы…
Да, пожалуй, ничем серьезным. Что мне можно предъявить, помимо спонтанно возникшей драки? В отъявленных нарушителях дисциплины я не числюсь. Конечно, будь тут Гмыря, он бы мог мне навалить в карман… того, чем срут коровы. Он бы мне отомстил за все эти гмыровирши. Ну а у Оженкова на меня зуба нет, я на него вирши не сочинял, так что и ржавых пистонов от него быть не должно.
Скажу судье, что этот Рик при мне оскорбил метелку, и я не мог слушать подобное от какого-то зеленого сосунка. Если судья — не примат хвостатый, поймет. Призову в свидетели эту узкоглазенькую дежурную, Фирюзу, пусть попробует не подтвердить мои слова!… Вот только не связали бы драку с менталотравмой. Раньше-то я так себя не вел, так что могут родиться фантазии. А-а, мусор летучий, медики только что меня проверяли, потребую, чтобы их приволокли на слушанье. В общем, прорвемся!…
Успокоив себя, Кирилл решил хоть немного поспать. Теперь, в условиях некоторой свободы для тела, он быстро нашел удобное положение, с удовольствием представил себе Светлану рядом с собой. Это была не та мысль, с которой спокойно засыпают обрезки, но, по-видимому, пребывание в силовых оковах все-таки измотало Кирилла, поскольку не прошло и пяти минут, как он уже дрых без задних ног и ему ничего не снилось.