Ничья земля. Тетралогия

Рельсы автоматика обесточила, когда вниз хлынула вода, а аварийное питание работало бесперебойно. В мигающем свете тусклых ламп прицелиться было трудно. Ни Мангуст, ни те, кто был с ним, дилетантами не были и после первых очередей, выпущенных в запале, стрелять прекратили. Они гнались за ним молча, тяжело раздвигая плечами грязную воду. И он, еще шальной от привкуса ускользнувшей победы, слабый от кровопотери, полубежал, полуплыл на полсотни метров впереди. Сил не было – оставалась только надежда. Наверное, она и спасла его тогда.

В ту ночь, поднимая с тушинского аэродрома спортивный самолет, Сергеев думал, что покидает Москву навсегда, как думал когда–то, в далеком 1993–ем. Не сложилось. Он еще не понимал, как сказочно ему повезло. Повезло, что он метнулся из Киева в Москву, чтобы спасти Кручинина и помешать новым–старым хозяевам Мангуста и не погиб, когда пришла Волна.

Повезло, что его не завалили в Москве, как мамонта, в первые же минуты. Это уже был недосмотр Мангуста. Его просчет.

Не считал он Сергеева равным противником, и, по–крупному, был прав. Не на пятнадцать лет старше его был Мангуст, почти на двадцать пять. И в этом было большое человеческое счастье Сергеева. Будь Мангуст помоложе – не он, а Сергеев бы остался в том замусоренном тоннеле.

У Сергеева вдруг заныло правое предплечье, вспоротое той ночью кривоватым лезвием японского ножа.

Повезло тогда, что он не застал киллеров у Кручинина – его бы расстреляли заодно. Повезло, что нашел письмо Кручинина, с помощью которого вышел на Мангуста. Повезло, что успел добраться до Тушино и взлететь, прежде чем его вычислили. Повезло, что проскочил ПВОшников. Повезло, что сел благополучно. Вообще, жизнь представлялась бесконечной чередой везений, если не знать, как все было в действительности. Просто не случилось достаточно большого невезения, чтобы эту цепочку оборвать.

Страшные были дни. Неразбериха. Паника. Стихия. Тогда по телевидению и радио говорили такое, что поверить было трудно. А действительность оказалась во сто крат хуже. И этот жуткий ливень… В Украине стояла чудовищная жара, а тут лило, как из брандспойтов.

Это был не ливень – нечто большее. Кара за грехи. О такой погоде говорят – разверзлись хляби небесные. Вся Москва, от Красной площади до третьего транспортного кольца, была одной огромной лужей. Реки грязной коричневой воды, исторгнутые Москвой–рекой и, вынырнувшей из многовекового подземного заточения, Неглинкой, текли по улицам. Гейзеры канализационных стоков выбивали люки, заставляя их взлетать выше пятого этажа. Машины плыли по проспектам и переулкам, тонули, сбивались в стаи, как испуганные рыбы, образовывая завалы в узких местах. Москва смердела, захлебываясь в собственных испражнениях. Но Москва, все–таки, оставалась живой.

Он в ту ночь нашел Мангуста. Без инструкций и материалов Кручинина это было бы невозможно, а так – нашел и думал, что сумел загнать в угол. По большому счету, Мангуст был не виноват в том, что произошло, и демонизировать его было ошибкой. Но тогда Сергеев так не считал. Он жил одной мыслью – убить. Но дичь стала охотником, так быстро, что Михаил даже не успел осознать, кто и на кого охотится. И та безумная ночь едва не стала для него последней.

Прав, прав сейчас Истомин. Они с Мангустом были друзьями. Даже больше, чем друзьями. Так ненавидеть можно только очень близкого человека.

– Давай–ка по второй, Костя, – сказал Сергеев. – Во здравие тех, кто жив. А потом я тебе расскажу то, что смогу.

Они выпили по второй. Скупо закусили. Налили, почти без паузы, третью, поминальную, и выпили и ее.

Водка не брала. Истомин смотрел на него круглыми, как у совы, трезвыми глазами, и Сергеев понимал, что при всей своей дружелюбности и приятности в манерах, не только для совместного пития и воспоминаний о безвозвратно ушедших молодых годах, затеял эти посиделки Константин Олегович. Точнее, уж совсем не за тем.

Особых секретов от Истомина у него не было и Сергеев, устроившись в казенном кресле поудобнее, начал рассказывать. По–хорошему, рассказ надо было начинать от царя Панька, но Сергеев знал, что его личные переживания могут интересовать Истомина разве что, как антураж, не более.

Зона Совместного Влияния, Ничья Земля – вот, что интересовало его старого приятеля. Этот повернутый к Югу широким концом, клин, окончательно разделивший Запад и Восток.

Не на сферы влияния. Окончательно. Территориально.

Процессы, протекающие за «колючкой», становились все менее понятны, и все менее управляемы, особенно отсюда, из–под красных рубиновых звезд Кремля.

Правда, справедливости ради, надо сказать, что и Конфедерация не могла обрести функции контроля над территориями – и Львов заботили те же проблемы, что и Москву.

Третья сила – миротворческие подразделения ООН, призванные уравновешивать интересы Львова и Москвы на Ничьей Земле, к влиянию не стремилась, но, в реальности, его имела – за счет полного равнодушия к происходящему вокруг, дозированной жестокости, столь же дозированной гуманности и хорошей зарплате, которую регулярно выплачивали воякам.

В ЗСВ, как мусульмане в Мекку, стремилась разнообразная мразь со всех сторон. Сергеев знал об эмиссарах южноамериканских наркокартелей, обретающихся в высоких сферах по обе стороны Ничьей Земли, о замаскированных посадочных полосах и вертолетных площадках. Знал о группах афганских бизнесменов, от которых за три версты несло героиновым душком и ружейной смазкой, интересующихся военными картами пострадавших территорий.

Были ребятки и посерьёзнее, совсем уж непонятного происхождения и национальной принадлежности. Ничья Земля, на которой закон никогда не правил бал, была идеальным местом для любых темных дел. А наличие в Зоне войск от всех трех сторон, погоды не портило – нет ничего лучше, чем заниматься собственными темными делишками в такой неразберихе.

Интерес Истомина не был теоретическим. Любая спецслужба, имеющая под боком такое новообразование, как Зона Совместного Влияния, должна была из кожи вон лезть, чтобы обеспечить себе рычаги управления процессами или, по крайней мере, некое подобие службы раннего оповещения. Создать свою агентурную сеть считалось среди спецов делом чести – на это выделялись немаленькие деньги, для этого покупались оружие, продовольствие, медикаменты.

Что интересно, в ЗСВ большая часть из этого действительно попадала. Сергеев лично знал несколько человек из числа аборигенов Ничьей Земли, которые с превеликим удовольствием работали сразу на все три разведки, благополучно получая отовсюду деньги и благодарности. И забавнее всего было то, что донесения от них читали его бывшие коллеги, окопавшиеся в теплых местах по разные стороны границы.

Богдасик и Шалай – во Львове. Истомин – в Москве. И Сергеев не исключал возможности, что и разведки других стран возглавляет кто–нибудь из его сослуживцев. Мир, конечно, тесен, скуп на таланты и богат на неприятности, как сказал когда–то Дайвер, но ребята из Конторы служили талантливо и новым хозяевам. Если те могли удержать их в руках…

Рассказ Сергеева был лишен эмоциональных подробностей и более походил на отчет, каковых он в свою бытность сотрудником Конторы написал бесчисленное множество. Но все это было только преамбулой к основному разговору. Не Истомин слушал его сейчас – ушами Конторы его слушала Империя и, возможно, сам Александр Александрович Крутов. Редко, ох, как редко в Контору приходило настолько доверенное лицо с той стороны «колючки». А, может, и зря считал себя Сергеев «фигурой равной Черчиллю» – и слушали его из вежливости, не более. Но думать об этом никак не хотелось. Не из тщеславия, разумеется. Просто другого плана у него не было.

Важнее всего было сформулировать цель своего появления в Москве. Сформулировать правильно, не дав Истомину почувствовать, что вовсе не для того, чтобы служить Конторе дальше, Сергеев затеял этот разговор.

Еще десять лет назад Сергеев засмеял бы любого, кто предположил бы, что сможет заставить Контору служить своим целям. Сейчас подобная мысль уже не казалась ему абсурдной. Успех такого начинания был сомнителен, но предпринять попытку все же стоило.