Ничья земля. Тетралогия

– Руки убрал, я сказала! Телок в хлеву будешь за вымя тягать! Кому не положено!? Мне не положено?!

– Да, я не тягал! Не трогал я! Чего вы наезжаете!?

И с огромной радостью:

– Валерий Васильевич, ну, хоть вы объясните женщине, что сюда нельзя!

– Руки убрал! Слава Богу! Валера! Они вдвоем там?

– Доброго дня, Виктория Андроновна!

– Какая баба! – сказал Блинчик с неподдельным восторгом в слабом голосе. – За что тебе Умка, так везет? И коня, и в избу, и на охраняемый объект! Сергеев, ну, поделись, как тебе это удалось?

Вика в палату не вошла, а вбежала: встрепанная, почти без косметики, в синих джинсах и трикотажном свитерке. Похожая больше на старшекурсницу, чем на акулу пера.

Васильевич только заглянул в дверь, оценил обстановку, правильность принятого решения, и тут же ретировался.

Увидев распятого на вытяжках Блинова, и лежащего на соседней кровати в позе Тутанхамона Михаила, Плотникова нащупала стул, стоящий у стены, и уселась на него, чуть сгорбившись, опустив сумку между широко расставленных коленей.

Взгляд у нее был не самый дружелюбный.

– Сукин ты сын, – сказала она устало. – Негодный сукин сын!

Было неясно, к кому, собственно, она обращается – мужчины переглянулись.

– Весь Киев гудит – на Бориспольском перестрелка. Куча погибших. Кто говорит – пять человек, кто говорит – десять. Но все говорят, что живых нет.

Она подняла глаза на Блинчика.

– На тебя все газетчики уже некролог готовят.

– А ты, – сказала Вика Сергееву, – ты, позвонить мог? Ты что – не понимаешь – я думала, что тебя уже нет!? Почему? Почему тебе и в голову не пришло позвонить?

– Вика, – произнес Сергеев, примирительно, – да как бы я тебе позвонил? Я полчаса назад еще был без сознания!

– Виктория, – вмешался Блинов, – Умка правду говорит! Я понимаю, что ты волновалась. Тебе от Сидорчука позвонили? Ты, вообще, откуда знаешь, что мы здесь?

Плотникова посмотрела на него, как на предмет обстановки и опять перевела взгляд на Михаила.

– Ты хоть цел?

– Относительно. Могло быть хуже.

– Да, цел он, цел, – опять встрял в разговор Блинов со своим страдающим голосом, – успокойся.

Но на него не обратили внимания.

– Я думала, что ты погиб.

Она встала, и, подойдя к его кровати, склонилась над Сергеевым так, что ее челка почти касалась его лица.

– Я живой, – сказал Сергеев.

– Я вижу. Я испугалась. Я испугалась, что ты ушел не попрощавшись.

– Я не хотел тебя будить.

– Глупый, я не то имела в виду.

Она прикоснулась губами к его лбу. Дыхание было теплым, словно дуновение летнего ветра.

– Мог бы выйти, вышел бы, – проворчал Блинчик со своей кровати и грозно загремел растяжками. – Устроили тут нежности! Я вам что – статуя Командора?

– Если честно, – сказала Плотникова, не поворачивая головы, – ты сейчас больше похож на гипсовую статую девушки с веслом, из парка культуры и отдыха.

Блинов засмеялся и зашипел от боли одновременно.

– Это по твоим делам? – спросила Вика тихо, почти на ухо Сергееву. – Или по его?

– Не по моим, – ответил Сергеев так же тихо.

Вика еле заметно кивнула.

– Откуда ты узнала, что мы здесь? – переспросил Блинов. – Слушай, Плотникова, я же не из праздного интереса спрашиваю! Если ты узнала – много кто еще может узнать.

– Мне сказал Сидорчук, когда я его за хобот ухватила. Сергеева он не знает, но сказал, что привезли в Феофанию тебя и твоего друга из МЧС. Видать, врачи удостоверение Мишино видели. А, вообще, чтобы у тебя, Владимир Анатольевич, не было иллюзий – под воротами дежурят группы с пяти телевизионных каналов и человек двадцать газетчиков. Так что, о том, что ты здесь, не знают только те, кто о тебе никогда не слышал. Даже о Сергееве уже заговорили коллеги – моего друга генерала Косоротова пытались расспросить по телефону. Кто знал, что с тобой, Володенька, именно Сергеев в аэропорту был – с того и спрашивай. Или с докторов местных. Или с сестриц. С тех, кто документы видел.

– Хреново, – сказал Блинов серьезно, глядя на Сергеева. – Я–то думал, что о нас почти никто не знает. Маловато будет подарка Валериного. Три человека – это хорошо, но мало. Сколько там моих, интересно?

– Знаешь, Блинчик, – сказал Сергеев, – не суетись. Днем тебе ничего не грозит, а к вечеру – ты и роту здесь расположить можешь. Только учти – когда надо было и президентов валили. Вся эта буза с охраной – для того, чтобы тебя, не дай Бог, хулиганы не обидели.

– Слушай, Умка, – разозлился Блинов, – оставил бы ты свой казенный юмор! Фельдфебельский! Остряк нашелся. Мало мне того, что лежу весь в гипсе, болит все, а тут уже и ты голову клюешь! Сам знаю, что если захотят шлепнуть – шлепнут, так что – мне самому застрелиться, не дожидаясь? Так, что ли?

– Спокойней, – Вика встала, подошла к окну, – Вы хоть можете мне объяснить, что произошло утром? Что там были за бои местного значения?

– Его спрашивай, – сказал Сергеев, указывая на Владимира Анатольевича, – кто, что и зачем. Я понятия не имею!

– Интереснее всего, дамы и господа, – сказал Блинчик серьезно, – что я при всем желании сказать кто и зачем не смогу. Не потому, что не хочу – потому, что не знаю!

– Просто здорово, Володенька, – язвительно улыбнулась Плотникова. – А позволь полюбопытствовать – не знаешь, потому, что не за что? Или потому, что список такой, что и не знаешь на чем остановиться? Разное незнание получается!

– Умная она у тебя, – сказал Блинчик Сергееву, – такая умная, что сам не пойму, как до сих пор с таким счастьем и на свободе! Догадайся, звезда украинской журналистики! Я честно говорю – не знаю. Я же не сказал – не за что.

– Значит, – сказала Плотникова, – пока ты не поймешь, за что вас хотели убить ты смертник. Нельзя предупредить удар, не зная откуда его будут наносить. Плохо то, что врагов у тебя, как мух в сортире, а ты тут лежать будешь – весь из себя неподвижный и беззащитный, как монашка в ночном клубе.

– Сюда не войдут, – быстро сказал Блинов, – хрена им.

И посмотрел на Сергеева, явно ища поддержки.

И Сергеев с удовольствием бы ее оказал, но опыт говорил ему, что Вика совершенно права.

– Силой не войдут, Володя, – ответил он, – тут действительно шансы минимальны. Остаются – еда, уколы, процедуры и прочие больничные радости. Нянечки, сестрички, врачи, санитарки. Граната в окно – тоже остается. Есть разные способы. Можно и не входить.

– Седьмой этаж, – сказала Плотникова.

– Гранатомет, – возразил Михаил.

– Спасибо, – простонал Блинчик, – успокоил. Внушил уверенность в завтрашнем дне. Что теперь делать? Лежать и ждать?

– Вывозить тебя отсюда нужно.

– Не дадут, – Вика посмотрела на Сергеева и покачала головой. – Никак не дадут. И незаметно это не сделаешь. Тем более – он ранен, ему уход нужен.

– Предположим, – протянул Михаил, – это не проблема. Уход организовать можно. Разве это ранения – так, ерунда, пара переломов.

– Для того чтобы ты начал мне сочувствовать, – сказал Блинчик, – мне должно было оторвать задницу. Или полголовы. Меньшее тебя не растрогает.

– Прежде всего, надо понять – кто за всем этим стоит, – повторила Вика. – Если мы этого не сделаем, все остальное становится бессмысленным.

– Вариантов слишком много, – Сергеев попытался приподняться на подушках, но ничего из этого не получилось. Он только зашипел от боли, как обозленный кот, и вынужден был обратиться за помощью. – Вика помоги, сам не сяду!

Плотникова приподняла подушки, чуть изменила угол наклона кровати, и Сергеев смог видеть палату, не выкручивая себе шею. Сама процедура перекладывания была Сергееву по вкусу – Вика делала все очень нежно, явно опасаясь сделать ему больно, но, несмотря на это, ребра заныли с новой силой.

– Пока я здесь, – продолжил Михаил, стараясь успокоить явно разнервничавшегося Блинова. – есть шанс, что активных действий проводить не будут.

– Ага. Два раза. Сильно на тебя смотрели, когда стреляли утром?