Страница 48 из 89
Искренне Ваш
Резерфорд».
«25 сентября 1935 г., Кембридж
Дорогой лорд Резерфорд,
По-видимому, в пятницу я уеду. Я послала свой паспорт в русское посольство и попросила их получить для меня билет и все необходимые визы. Сегодня я им позвонила, и они сказали, что все делается и они мне сообщат, когда это будет готово.
Дирак мне сообщил, что Вы собираетесь написать мне о Капице. Я жду это письмо с большим интересом.
Поскольку я уезжаю и не буду приходить и беспокоить Вас из-за К., пишу, чтобы внести ясность в некоторые вопросы.
Есть немало людей, которых отъезд К. очень обрадовал, и меня бы это нисколько не беспокоило, если бы эти же люди не распространяли о нем всякие порочащие его слухи. О К. много чего говорят, в частности и то, что за достаточное количество денег он готов заниматься чем угодно. Большей лжи и клеветы, на мой взгляд, не может быть. К. никогда не стремился к богатству, никогда не гнался за деньгами. Если бы было иначе, он бы не выбрал поприще ученого. Думаю, что Вы лучше, чем кто-либо другой, знаете, что со своими инженерными способностями он мог бы зарабатывать значительно больше, если бы целью его жизни были деньги. Жалование ему нужно было для того, чтобы спокойно работать, делать то, что он любил больше всего на свете. Тот же принцип применял он и в отношении всех своих помощников в лаборатории, поскольку он знал по собственному опыту, что человек, лишенный материальных забот, работает намного лучше. То же делает он и в России, пытаясь объяснить нашему правительству, что ученый не должен иметь забот, не должен думать повседневно о том, хватит ли ему средств, чтобы накормить сегодня семью, или же придется прочитать еще одну лекцию, написать еще одну статью, устроиться еще на одну работу, и все для того, чтобы у него не было ужасного ощущения, что семья его голодает. К. пытался объяснить им, что в таких условиях нельзя и предположить, что ученый будет делать какие-то хорошие работы, его мозги загружены этими заботами и находятся в таком состоянии, что просто мысль о науке не попадает в них. <…>
Лучше, чем кто-либо, Вы знаете, какой К. прямой и откровенный, как часто люди чувствовали себя задетыми его словами, задетыми потому, что он говорил чистую правду. И когда он говорит, он никогда не задумывается о возможных последствиях. Если он считает, что что-то должно быть сделано, он прямо идет к своей цели. Но никто не сможет упрекнуть его в том, что он причинил кому-то вред ради собственной выгоды. Он вредил прежде всего самому себе, поскольку люди нелегко прощают правду, высказанную им прямо в лицо. Это одна из черт К., которая раздражает людей. Кроме того, он любит поговорить, он любит даже похвастаться, но его хвастовство — детское и безобидное. Можете ли Вы вспомнить хотя бы один случай, когда К. что-то обещал и не сдержал своего слова? Обещал ли он когда-нибудь что-либо, зная заранее, что не сможет этого сделать? Подвел ли он Вас когда-нибудь?
Положение его в Англии было очень трудным, и он очень хорошо знал, что без Вашей веры в него он не добился бы и десятой доли того, чего он достиг. Он благодарен Вам, и это чувство переполняет его. В прошедшем году, в России, он не покончил с собой не из-за любви ко мне или детям, а лишь потому, что он любит Вас. После всего, что Вы для него сделали, после того, как Вы вложили в него столько веры, он не мог причинить Вам боль. <…>
Вы достаточно хорошо знаете К., чтобы понять, что ни за что на свете не предпримет он ничего такого, что бы прямо или косвенно задело Вас. Я абсолютно убеждена, что я обязана Вам жизнью К. Не будь его любви к Вам и чувства благодарности к Вам, не будь Вашей бесценной помощи на протяжении всего этого года, его бы не было в живых.
Хочу от Вас еще лишь одного: чтобы Вы никогда не верили ничему плохому о К. Он скорее пойдет в тюрьму или под расстрел, чем сделает что-нибудь против Вас. Что бы Вы ни услышали и каким бы достоверным ни казалось сообщение, всегда помните, что К. останется Вам верным, и Вы можете быть уверены, что все плохое о нем, что дойдет до Вашего слуха, выдумано, сочинено — чтобы скомпрометировать К. в Ваших глазах.
Дирак рассказал мне, что русские (Анна Алексеевна имеет в виду советских чиновников, дипломатов и государственных деятелей. — Е. К.) неоднократно пытались подорвать Вашу репутацию в глазах К., сочиняли всякие небылицы о Вас, пытались разрушить его веру в Вас. Они понимают, какая это огромная поддержка для К. — знать, что Вы заботитесь о нем. Они стремятся подорвать его дух, сломить его сопротивление, и они знают, что, как только он почувствует, что Вы больше не с ним, он будет сломлен.
Разговаривая с Вами, я много раз ощущала, что у Вас нет полной ясности в том, что же он представляет собой на самом деле. И я сама, до возвращения Дирака, не знала, что Вы значили для К. Я знала, что он любит Вас, что он Вам благодарен, но я не понимала, что вся его жизнь держится на Вас. Пожалуйста, простите мне это очень личное и пространное письмо. Меня не будет здесь, чтобы беспокоить Вас, но я верю, что Вы не забудете К. и будете всегда добрым словом вспоминать о нем. Он нуждается в Вас больше, чем когда-либо, — в Вашей поддержке, в Вашей доброте, в Ваших заботах. <…>
С сердечным приветом к леди Резерфорд,
Искренне Ваша
А. Капица».
«25 сентября 1935 г., Чантри-коттедж
Дорогая Анна,
Сегодня я получил Вашу телеграмму и пользуюсь случаем, чтобы заново и в более определенных выражениях сформулировать свое письмо Капице, которое Вы сможете захватить с собой. Это письмо я прилагаю — оно переписано моей женой, потому что ее почерк разборчивей моего. Из него Вы увидите, что приемлемы не все предложения Капицы, но я надеюсь, что оно поможет ему понять нашу точку зрения в целом. Сегодня я обсуждал этот вопрос с Ф. Э. С., и он разделяет это мое мнение.
Мне было очень приятно повидаться с Дираком и из его уст услышать о настроениях Капицы и о состоянии его здоровья. Уверен, что для Капицы беседы с Дираком были подобны колодцу в пустыне.
Итак, я говорю Вам „au revoir“, а не „прощайте“. Уверен, что Вы правы, уезжая к Капице, при всей неопределенности того, что может произойти в будущем. Надеюсь в непродолжительном времени увидеть Вас, когда Вы вернетесь к детям. От души желаю Вам здоровья и счастья.
Любящий Вас
Резерфорд».
«21 октября 1935 г., Кавендишская лаборатория, Кембридж
Дорогая г-жа Капица,
Мне было очень приятно получить Ваше письмо и услышать Ваши впечатления о поездке в Москву. Думаю, что Дирак послал Питеру записку о возможной передаче оборудования, и я кратко изложу Вам нынешнее положение дел, чтобы Вы передали это Питеру. Прежде всего, состоялось заседание Комитета Мондовской лаборатории, на котором было изложено предложение о передаче на определенных условиях основного оборудования в Россию. Это предложение было передано в Совет, который одобрил доклад и в свою очередь направил доклад в Сенат университета, чтобы получить его согласие. Разумеется, это займет некоторое время даже в случае отсутствия возражений. Мне пришлось проконсультироваться в Королевском обществе и в других местах по этому вопросу, но я думаю, что все может быть улажено, если власти с Вашей стороны примут наши предложения.
Я обнаружил, что большой генератор не был передан университету, а является собственностью Департамента научно-технических исследований, и мне пришлось оформить его покупку у них, а также улаживать некоторые вопросы с Королевским обществом. Если все пойдет хорошо, мы сможем отправить большой генератор и вспомогательное оборудование сразу же по достижении соглашения, а остальное оборудование будет посылаться по мере его дублирования. Мы передали г-ну Рабиновичу полный список подлежащих передаче приборов, и я думаю, что в нем указано все необходимое.