Страница 19 из 89
«28 января 1929 г., Париж
…Что это ты меня так заторопила, визы мне до сих пор не прислали, так что раньше 10 дней к тебе не приеду. Пришлю тебе телеграмму, а пока сиди спокойно. <…> Напиши мне, могу ли я выписать на мое имя „Последние новости“ на три месяца или вас, советских граждан, это скомпрометирует…»
Анна Алексеевна так торопила Елизавету Дмитриевну с приездом, потому что присутствие матери давало ей возможность отлучаться надолго из дома и больше времени проводить с Петром Леонидовичем. Из письма Елизаветы Дмитриевны Ольге Иеронимовне:
«21 апреля 1929 г., Кембридж
…Давно собиралась написать Вам подробно о маленьком Сереже. Думаю, родители не достаточно пишут вам о нем. Я с ним в большой дружбе. Месяца полтора, как он переселился в мою комнату. (Далее следует подробнейшее описание распорядка дня, внешности и привычек внука — Е. К.). <…> Аня с Петей очень хорошо проехались на Пасхальные каникулы. Ездили на своем автомобиле, который только что отдавали в починку, и он отлично им служил. Пожили у моря, потом в гористой местности, очень много гуляли, и Петя очень хорошо отдохнул. Сегодня воскресенье и их нет дома. Они в пятницу поехали в Лондон и сегодня вечером хотели вернуться. Поехали повидаться со знакомыми, и хотелось побывать в театре, да и купить кое-что в Лондоне. Хорошо, что Петя отдохнул за 10-дневную поездку, он хоть и взял книги, но не занимался, а гулял и отдыхал. Они все так же дружны, как и прежде, и я рада за них. <…> Я на днях возвращаюсь в Париж…»
«30 апреля 1929 г., Париж
Дорогая Анюточка, доехала прекрасно.<…> Мария Ивановна меня встретила…»
«16 мая 1929 г., Париж
…Как я рада, что nurse хорошая, и ее полюбил Сереженька. Как бы я хотела видеть его бегающим. Я очень рада, что ты пишешь [портрет] хотя бы Синельникова, лучше бы Петю, и что ходишь в библиотеку. <…> Ищем себе летнее пристанище с Марией Ивановной. А у вас этот вопрос остается открытым? <…> Инна Владимировна[41] со слов некоторых крупных промышленников-евреев из Польши, которые ведут дела с Россией, говорит, что дела в России очень плохи и евреи больше не будут поддерживать большевиков…»
«23 мая 1929 г., Париж
…Приехали сюда Ольденбурги и хотели меня видеть, я передала, что приду, куда они ни захотят, но так и не было от них ничего…»
«7 июня 1929 г., Жаржо
…Мы уже на даче. Здесь очень хорошо. Старинный домик в очень хорошем, немного запущенном помещичьем саду, а домик очень живописный, со старинной мебелью, огромным камином, где можно изжарить теленка, да и крючок для этого повешен. У нас три комнаты и кухня, кругом розы всех цветов…»
«11 июня 1929 г., Жаржо
Дорогая Анюточка, сейчас получила твое письмо, оно очень огорчило меня. Я так надеялась, что с няней у тебя наладилось и все пойдет хорошо, и вдруг такая история. Что Сережа выпал из коляски, так этого я давно боялась. <…> Из твоего письма неясно, какие недостатки имеет няня, недостатки, из-за которых ей надо отказать. Ты пишешь, что резко сделала ей замечание. Конечно, это не следует делать. Ведь человек, находящийся в подчинении, очень чувствителен, и его нужно щадить. Это не значит, что не надо ничего замечать, надо, но говорить спокойно, обсудить с ней вместе все недоразумения. Ты спрашиваешь, как поступить, отказать няне сейчас или ждать разрешения вопроса о вашем отъезде. Я не знаю, настолько ли она плоха, чтобы ей отказывать. <…> Главный вопрос, конечно, заключается в том, поедете ли вы в Россию. <…>
Итак, у вас еще нет решения насчет России. Что мне сказать об этом. Оттуда приходят очень тяжелые известия. Расстрел Мекка, Пальчинского и Величко без суда (да хотя бы и с судом, что он значит теперь, когда „надо защищать революцию“) произвел удручающее впечатление. Все, кто знал этих людей, знал, что они работают в советской России не за страх, а за совесть. Были они большие специалисты и отдавали все свое знание делу восстановления России, а их обвинили в разрушении дела, в котором они работали. Конечно, такие, ничего не видящие, как Ваня О[бреимов] или Синельников, этому поверят, таких много в России. Папа твой так же работает честно, как и они, но и его то же может постигнуть, что он мне не раз и говорил и чего я всегда боюсь. Ведь расстрелы Мекка и др. есть маскирование общих неурядиц в большевистском правительстве. Надо отвлечь внимание народа от собственных неудач правительства и направить его на воображаемого врага. Это и прежде практиковалось, но теперь уже очень жестоко и бесцеремонно.
Зная все это про Россию, да и то, что вы узнали, могу ли я одобрить ваш план поездки. Никакие деньги не оплатят вам то, что может произойти. Если не Петю задержат, а это вполне возможно, то тебя могут оставить как бывшую белую. Главное, им хочется Петю перетянуть к себе. Да что мне говорить, вы сами все знаете и видите. Я бы считала, что не надо тянуть, а благовидно отказаться от поездки. Ведь у Пети постройка начнется в Кембридже, вот и предлог. Как бы вы ни решили, я не отказываюсь взять Сережу. <…>
Ты пишешь о своем характере, что он ухудшается. Знаю, что очень трудно бороться со своим характером, но если это сознаешь, то есть что надо его побеждать, если сознаешь, что несправедлива, несдержанна и т. д., то это уже первый шаг, и тут не надо отступать. Но дорога тут для каждого своя. Одно только есть правило для всех: не говорить в минуту раздражения, а переждать и успокоиться раньше. <…> Мне помогает побеждать себя вера. Я как бы прозрела и ясно увидела свои недостатки и благодаря этому снисходительно отношусь к другим, потому что искренне считаю их лучше. Надо выработать в себе доброжелательность к людям, и тогда будет легче. <…> Ведь когда любишь, то все легко. Но любить всех непосильно. Таких, как Варвара Павловна Кузьмина, мало. Но доброжелательно относиться ко всем без предвзятости можно, поработав над собой. Я шутя хотела спросить тебя в прошлом письме, не обижаешь ли ты Петю, а ты как бы мне отвечаешь, говоря о своем характере. Да, дорогая моя девочка, береги Петю и Сережу. Ты в семье средоточие мира, любви и счастья. Всё от тебя зависит. Я так хочу, чтобы вы были счастливы. Тебе надо серьезно заниматься наукой, а то, когда разленишься, все в жизни пойдет плохо.
<…> Социальное правительство здесь никого не удивило и не напугало, ведь у него весьма умеренный тон. Дай Бог, чтоб им удалось уменьшить безработицу, лишь бы с коммунистами не связывались. Россию-то они в первую главу признают, лишь бы сами большевики себе не напакостили, как всегда…»
«3 июля 1929 г., Жаржо
Сейчас получила твое письмо, дорогая Анюточка, очень рада, что вы решили ехать во Францию, а не в Россию. Конечно, там отдохнуть вам бы не пришлось и Петя еще больше бы утомился, если бы чего хуже бы не было. Вы, верно, читали в газетах о самоубийстве Грум-Гржимайло, это инженер крупный, папа знал обоих братьев, путешественника и этого. Он покончил с собой, п.ч. видел, что ничего не может сделать полезного для России, работая с большевиками, оставил письмо и в нем также пишет, что процесс инженеров донецкий был устроен, чтобы свалить свои неудачи и неуменье на инженеров. Да, верно, это есть в „Сегодня“…»
«19 июля 1929 г., Жаржо
…Очень рада, что вы собираетесь приехать пораньше. Мы постараемся быть в Pornichet 2 августа и вас там ждать…»
«28 сентября 1929 г., Порнише
В понедельник утром мы уезжаем. Погода стоит чудная, и, как ни скучно нам стало без вас всех, все же уезжать не хочется от теплого солнышка. Посылаю вам романчик и крестословицу…»
41
Не удалось установить о ком идет речь.