Замок (другой перевод)

От робко приблизившегося Шварцера К. отмахнулся, переселяться в комнату хозяина, к чему его настойчиво склоняли, он отказался, принял только стаканчик, предложенный хозяином «на сон грядущий», а от хозяйки — умывальный таз, мыло и полотенце, — и ему даже не пришлось требовать, чтобы очистили залу, потому что все затеснились к выходу, отворачивая на всякий случай лица, чтобы завтра он не смог их опознать. Лампу потушили, и К. мог наконец отдохнуть. Он спал глубоким сном до самого утра — разве что временами его слегка тревожили шнырявшие вокруг крысы.

После завтрака, за который — как и за весь постой К. — заплатить, по словам хозяина, должен был Замок, он хотел сразу же идти в деревню. Но хозяин, с которым он, помня его вчерашнее поведение, разговаривал только о самом необходимом, все крутился около него с немой просьбой в глазах, и К. сжалился над ним и позволил ему подсесть на минутку к столу.

— Я еще не знаю графа, — сказал К., — он ведь за хорошую работу должен хорошо заплатить, верно? Когда уезжаешь так далеко от жены и детей, как я, так не с пустыми же руками возвращаться.

— Насчет этого господин может не беспокоиться, на плохую оплату жалоб никогда не слыхали.

— Ну, — сказал К., — я-то не из робких, я и графу могу сказать все, что думаю, но если можно мирно с господами разобраться — это, конечно, куда лучше.

Хозяин сидел напротив К. на краешке подоконника — удобнее сесть он не решался — и все смотрел на К. большими карими испуганными глазами. Только что он сам навязывался К., а теперь, казалось, с радостью убежал бы прочь. Боится, что его станут расспрашивать о графе? Боится, что «господин» — он относил К. к господам — неблагонадежен? Нужно было его отвлечь. К. взглянул на часы и сказал:

— Ну, скоро прибудут мои помощники — сможешь разместить их здесь?

— Конечно, господин, — ответил тот, — но разве они не будут жить с тобой в Замке?

Так легко и охотно отказываться от постояльцев, в особенности от К., которого он безоговорочно определял в Замок?

— Это еще не решено, — сказал К., — сначала я должен узнать, что за работу мне там приготовили. Если мне, к примеру, придется работать здесь, внизу, то разумнее будет здесь же, внизу, и жить. И потом, я боюсь, что эта жизнь там у них, наверху, в Замке, мне не подойдет. Я хочу всегда быть свободным.

— Ты не знаешь Замка, — тихо проговорил хозяин.

— Само собой, — сказал К., — не следует судить раньше времени. Пока что я действительно знаю о Замке только то, что они умеют подыскать настоящего землемера. Но, быть может, у них найдутся и другие достоинства.

И он поднялся, чтобы освободить от своего присутствия беспокойно кусавшего губы хозяина. Завоевать доверие этого человека было непростым делом.

К. уже уходил, когда его внимание привлек висевший на стене темный портрет в темной раме. Он заметил его, еще лежа на мешке, но тогда издали не различил деталей и решил, что сам портрет вынут из рамы и видна только черная задняя доска. Теперь оказалось, что это все-таки был портрет, — поясной портрет мужчины примерно лет пятидесяти. Голова его так низко склонялась на грудь, что уже почти не видно было глаз; казалось, что решающая роль в наклоне головы принадлежит высокому массивному лбу и мясистому крючковатому носу. Окладистая борода, из-за наклона головы вдавленная у подбородка, ниже начинала топорщиться; левая рука с широко расставленными пальцами утонула в ее густом волосе, но поднять голову все-таки не могла.

— Кто это? — спросил К. — Граф?

К. стоял перед портретом и даже не обернулся к хозяину.

— Нет, — ответил хозяин. — Кастелян.

— Основательный у них в Замке кастелян, что да, то да, — сказал К., — жаль, что у него такой непутевый сын.

— Нет, — сказал хозяин и, тихонько потянув К. за рукав, чтобы К. к нему наклонился, прошептал ему на ухо: — Шварцер вчера хвастался. Его отец всего лишь младший кастелян, да и то — из последних.

К. в этот момент почудилось, что с ним разговаривает ребенок.

— Вот негодяй! — воскликнул К. смеясь, но хозяин не засмеялся вместе с ним, а сказал:

— Его отец — тоже могущественный человек.

— А! — отмахнулся К. — Для тебя все могущественные. Я, наверное, тоже?

— Ты, — робко, но с серьезностью в голосе ответил хозяин, — для меня не могущественный.

— В таком случае ты просто отменно наблюдателен, — сказал К., — да, по правде говоря, могущественным меня действительно не назовешь. И по этой причине я питаю к могущественным, пожалуй, не меньше почтения, чем ты, только я не так откровенен, как ты, и не всякий раз готов в этом признаваться.

И чтобы утешить его и расположить к себе, К. потрепал хозяина по щеке. Тот наконец слегка улыбнулся. Он действительно был еще мальчик, с нежной кожей, с едва пробивающимися усиками. Откуда взялась у него эта тучная, старообразная жена? Сквозь маленькое окошко в стене было видно, как она, растопырив локти, возится там, на кухне. Но сейчас К. побоялся продолжать расспросы, побоялся спугнуть добытую наконец улыбку. Поэтому он только кивнул, чтобы тот открыл ему дверь, и вышел в яркое зимнее утро.

Теперь он видел вверху Замок, его контуры отчетливо рисовались в ясном воздухе, подчеркивала их и тонкая кайма лежавшего везде и повторявшего все очертания снега. Впрочем, кажется, наверху, на горе, снега было намного меньше, чем в деревне, где К. пробивался вперед почти с таким же трудом, как вчера на тракте. Здесь снег поднимался под самые окна хижин — и тут же снова наваливался на низкие крыши, а вверху, на горе, все было высоким, свободным и легким, по крайней мере, так это выглядело отсюда.

В целом Замок — весь его вид, открывавшийся отсюда, издали, — соответствовал ожиданиям К. Это был не древний рыцарский замок и не современное роскошное здание, а некое вытянутое сооружение, состоявшее из нескольких двухэтажных и множества низких, тесно прижатых друг к другу построек; не зная, что это Замок, его можно было принять за маленький городок. К. увидел только одну башню; принадлежала ли она жилому дому или церкви, различить было невозможно. Вокруг нее летали тучи ворон.

К. шагал не отрывая глаз от Замка, ничто другое его не интересовало. Но по мере приближения Замок все более разочаровывал его: это был просто какой-то убогий городишко, слепленный из деревенских домов и отличавшийся только тем, что все, по-видимому, было каменное, хотя краска давно облезла и камень, похоже, крошился. На миг К. вспомнил свой родной городок, едва ли в чем-то уступавший этому так называемому Замку. Если бы К. пришел сюда только посмотреть, было бы жаль долгого пути, и он поступил бы разумнее, снова посетив родные свои места, где так давно не бывал. И он мысленно сравнил колокольню церкви у себя на родине с этой замковой башней. Та колокольня, прямо и твердо, без колебаний сужавшаяся к вершине, увенчанная широкой красной черепичной крышей, была земной постройкой (что же другое можем мы построить?), но предназначением своим была выше толпы низких домишек, и ясным обликом — светлее хмурых рабочих дней. А эта башня наверху — только ее и было видно, — башня жилого, как теперь выяснялось, дома, возможно — центрального в Замке, была однообразным круглым сооружением, отчасти милостиво прикрытым плющом, с маленькими окнами, которые вдруг (в этом было что-то сумасшедшее) вспыхнули на солнце, и с чем-то вроде огражденной стеной площадки на самом верху; зубцы стены, неуверенные, неравные, шаткие, тянулись в голубое небо, будто нарисованные пугливой или небрежной детской рукой. Казалось, какой-то мрачный жилец, которого по заслугам следовало держать взаперти в самой дальней комнате дома, проломил крышу и поднялся, чтобы показать себя миру.

К. снова остановился, как будто, стоя неподвижно, обладал большей способностью рассуждать. Но ему помешали. За деревенской церковью, возле которой он стоял, — это была, собственно, всего лишь часовня, расширенная амбарного вида пристройкой, чтобы вместить всю общину, — находилась школа. Низкое вытянутое здание, в облике которого удивительным образом сочетались черты старинного строения и времянки, стояло в глубине обнесенного решетчатой изгородью сада, теперь превратившегося в заснеженное поле. Только что оттуда вышла группа детей с учителем, дети окружали его со всех сторон, смотрели на него во все глаза и беспрерывно болтали; в их скороговорке К. не мог понять ни единого слова. Учитель, молодой низкорослый, узкоплечий человечек, державшийся чрезвычайно прямо, однако так, что это не вызывало усмешки, высмотрел К. еще издали, — правда, кроме К., вокруг, не считая детей, не было ни одной живой души. К. как приезжий поздоровался первым — тем более что маленький человечек имел такой начальственный вид.