Дочь палача

Мужчина говорил, не вынимая трубки изо рта. Теперь он держал ее в руке и указывал на знахарку, которая со стоном скорчилась у стены.

— Убив ее, ты не вернешь жену. Не усложняй себе жизнь.

— Заткнись, Куизль! Тебя это не касается!

Йозеф Гриммер снова овладел собой. Как и остальных, его сначала поразило, каким образом мужчина этот подошел по стене так, чтобы никто его не заметил. Однако момент был упущен. Теперь Йозеф хотел отомстить, и никто ему в этом не помешает. Сжимая доску, он медленно двинулся к знахарке.

— Это убийство, Гриммер, — сказал человек с трубкой. — Ударишь — и я с радостью накину тебе петлю на шею. Обещаю, смерть не будет быстрой.

Йозеф Гриммер помедлил. В сомнении он обернулся на своих спутников, которые, как и он сам, явно смутились.

— На ее совести мой сын, Куизль, — сказал Гриммер. — Можешь сам посмотреть, там, у реки. Она околдовала его, а потом зарезала. И нарисовала на нем дьявольский знак.

— Если это так, то почему ты не возле сына, а за Мартой не пришли стражники?

Йозефа Гриммера словно теперь только осенило, что сын его до сих пор, должно быть, лежит у реки. В ярости потеряв над собой контроль, он просто оставил его на берегу и пустился за остальными. На глаза навернулись слезы.

С неожиданной для него ловкостью человек с трубкой зацепился за край стены и спрыгнул в сад. Он возвышался над остальными на целую голову. Гигант склонился над Мартой Штехлин. Теперь она видела его лицо совсем близко над своим. Этот крючковатый нос, морщины, словно борозды, густые брови и карие глубоко посаженные глаза… Глаза палача.

— Пойдешь со мной, — прошептал Якоб Куизль. — Отправимся к судебному секретарю. Он заключит тебя под стражу. Сейчас так безопаснее всего. Поняла?

Она кивнула. Голос палача, мягкий и мелодичный, успокаивал ее.

Знахарка неплохо знала Якоба Куизля, она приняла в мир всех его детей — живых и мертвых… При этом палач зачастую сам ей помогал. Временами она покупала у него отвары и компрессы против задержек и нежелательных детей. Марта знала его как любящего отца, который души не чаял в близнецах, самых младших своих детях. Но еще она видела, как он накидывал людям на шею петлю и затем выбивал из-под ног скамейку. «Теперь он и меня повесит, — думала знахарка. — Но перед этим спасет от расправы».

Куизль помог ей подняться и нетерпеливо огляделся.

— Сейчас я отведу Марту Штехлин в тюрьму, — сказал он. — Если она действительно как-то причастна к смерти Петера, то получит по заслугам, обещаю. А до тех пор оставьте ее в покое.

Без лишних объяснений палач схватил Марту за шиворот и повел между притихшими плотогонами и извозчиками. Знахарка не сомневалась, что угрозы его были не пустыми словами.

Симон Фронвизер кряхтел и ругался. Он чувствовал, как намокла спина. Это был не только пот, но и кровь, которая просачивалась сквозь тряпки. Кафтан придется перешивать, пятна на черной ткани слишком бросались в глаза. Кроме того, мертвое тело на плечах тяжелело с каждым шагом.

Симон прошел со своим грузом мост через Лех и свернул направо, на Кожевенную улицу. Когда он достиг узких улочек, в нос ударил резкий запах мочи и разложения, который заполнял все вокруг. Симон задержал дыхание и заковылял вдоль жердей, на которых на высоте человеческого роста сушились лоскуты кожи. С балконных ограждений также свешивались шкуры, источая едкую вонь. Несколько подмастерьев с любопытством разглядывали Симона и окровавленный сверток. Для них все выглядело так, будто он нес к палачу забитого козленка.

Оставив, наконец, переулок позади, лекарь стал подниматься левее к утиному пруду. Там под тенью двух дубов стоял дом палача. Он представлял собой внушительное подворье с хлевом, большим садом и сараем для повозки. Симон не без зависти огляделся вокруг. Профессия палача считалась позорной, однако и в этом деле можно было кое-чего добиться.

Симон открыл свежевыкрашенную калитку и прошел в сад. Сейчас, в апреле, как раз зацвели первые цветы и всходили пахучие травы. Полынь, мята, мелиса, рута, тимьян, шалфей… Палач славился в Шонгау своим богатым на травы садом.

— Дядя Симон, дядя Симон!

Оба близнеца, Георг и Барбара, слезли с дуба и с громкими криками побежали к Симону. Они хорошо знали лекаря, и знали также, что он никогда не скупился на игры и шутки.

Дверь в дом распахнулась, и на пороге появилась встревоженная шумом Анна Мария Куизль. Фронвизер встал перед ней с вымученной улыбкой, а дети скакали вокруг и пытались дотянуться до свертка у него на плечах. Даже в свои почти сорок жена палача оставалась привлекательной особой. Угольно-черные волосы и густые брови делали ее похожей на супруга, словно сестру — на брата. Симон часто спрашивал себя, не приходились ли они друг другу родственниками несколько поколений назад. Палачи были не в особом почете, и могли жениться на простых девушках лишь в исключительных случаях, поэтому семьи их зачастую роднились между собой. За столетия складывались целые династии палачей, и Куизли были самой большой в Баварии.

Анна Мария с улыбкой пошла навстречу Симону, но когда увидела сверток у него на спине, его предупреждающий взгляд и движение руки, она окликнула детей.

— Георг, Барбара! Идите поиграйте за домом. Нам с дядей Симоном надо поговорить.

Дети с ворчанием удалились, и Симон смог наконец пройти в комнату и уложить тело на лавку. Тряпица, которую оно было замотано, съехала в сторону. Когда Анна Мария увидела мальчика, она тихонько вскрикнула.

— Господи, да ведь это сын Гриммера! Что же, во имя всех святых, случилось?

Симон рассказал ей, усевшись на стул рядом с лавкой. Анна Мария тем временем налила ему разбавленного вина из глиняного кувшина, и он стал жадно пить.

— И теперь ты пришел к моему мужу, потому что он может сказать тебе, что на самом деле произошло? — спросила Анна Мария, когда лекарь допил. Она то и дело поглядывала на тело мальчика и качала головой.

Симон вытер губы.

— Именно так. А где он?

Анна Мария пожала плечами.

— Сама не знаю. Он собирался в город к кузнецу, раздобыть гвоздей. Ты же знаешь, мы хотим новый шкаф. Старый уже забит под завязку.

Женщина снова перевела взгляд к окровавленному трупу на лавке. Будучи женой палача, она успела повидать убитых более чем достаточно. Но при виде мертвого ребенка сердце все равно обливалось кровью. Она покачала головой.

— Бедный малыш…

Немного погодя Анна Мария снова овладела собой. Жизнь продолжалась; снаружи громко верещали близнецы, маленькая Барбара хныкала тонким голоском.

— Лучше будет, если подождешь его здесь, — сказала она, поднимаясь. — Можешь пока почитать что-нибудь.

Анна Мария улыбнулась. Она знала, что зачастую Симон приходил лишь затем, чтобы полистать растрепанные фолианты ее мужа. Иногда лекарь придумывал самые дурацкие предлоги, лишь бы спуститься к дому палача и порыться в книгах.

Женщина бросила последний жалостливый взгляд на мертвого мальчика. Затем достала из шкафа шерстяное одеяло и бережно укрыла тело, чтобы его не увидели близнецы, если неожиданно зайдут в дом. Наконец она направилась к двери.

— Мне нужно присмотреть за детьми. Наливай еще вина, если хочешь.

Дверь закрылась, и Симон остался один в комнате. Она была просторная и занимала почти весь первый этаж. В углу находилась печь, которую топили снаружи. Рядом стоял кухонный стол, а над ним на стене висел меч палача. Крутая лестница вела в верхние покои, где спали муж с женой и трое детей. Сбоку от печи была маленькая узкая дверца, ведущая в соседнюю комнатку. Симон пригнулся и вошел в святая святых дома.

Слева стояли два сундука, где Якоб Куизль держал все необходимое для казней и пыток: канаты, цепи, перчатки, а также тиски для пальцев и клещи. Остальная часть грозного арсенала находилась в ведении города, и ее держали в тюрьме, глубоко в подземелье. Возле сундуков была прислонена лесенка для виселицы.

Но Симона интересовало совсем другое. Почти всю дальнюю стену занимал огромный шкаф, доходивший до потолка. Лекарь отворил одну из множества дверей и посмотрел на хаос из пузырьков, горшков, мешочков и колб. На внутренней стенке сушились травы, источая запах лета. Симон различил розмарин, козлятник и волчник. За второй дверью открылось множество выдвижных ящичков, подписанных алхимическими знаками и символами. Симону нужна была третья дверца. За ней скрывалось нагромождение пыльных фолиантов, хрупких пергаментов и книг, рукописных и печатных. Библиотека палача, собранная несколькими поколениями. Древние знания, настолько отличные от тех, что Симону давали во время бестолковых лекций в Ингольштадтском университете.