Босфорская война

Однако черноморским побережьем Персия не владела, и Я.Р. Дашкевич предполагает, что основной военной ударной силой при исполнении шахского замысла, касавшегося крепости, также должны были стать запорожцы, «поскольку при положении, которое сложилось в 1617 г. (османская армия находилась у стен Тебриза. — В.К.), трудно было думать, чтобы сами персы могли пробиться к Черному морю или чтобы польские военные части… отважились принять участие в такой операции».

В том же 1617 г. независимо от шахского обращения к Польше казаки сами предложили свою помощь Персии. Их флотилия, оказавшаяся у берегов Мегрелии или Гурии, решила направить к шаху 40 своих «самых решительных и самых благородных» товарищей с предложением услуг в сухопутной войне с Турцией. Из Имеретин в летнюю резиденцию Аббаса в Фаррахабаде отправился один из казаков, «поляк по происхождению, католик по религии», которого П. делла Балле называет Этьеном, а украинские историки считают Степаном или Стефаном[605]. В ходе этой миссии, как увидим, будет обсуждаться вопрос о перекрытии Босфора.

В конце февраля — начале марта 1618 г. Этьен прибыл в Фаррахабад и был принят шахом «с большим изъявлением благоволения» с его стороны, но не смог «изложить… мысли», так как «не знал местного говора», говорил, «кроме родного языка», только «на рутенском языке» и не имел толмача, которого не оказалось и при дворе. Будучи в неопределенном положении, казачий посол неожиданно узнал, что в этом же городе находится П. делла Балле, и, по словам последнего, полагая его как католик «ангелом, посланным ему Богом», немедленно направился к итальянцу и нашел среди его слуг переводчика, немного знавшего язык московитов.

Римский дворянин Пьетро делла Балле, путешествуя по странам Востока, в 1617—1619 гг. как раз пребывал в Персии, где схоронил жену-грузинку, говорил на фарси и чрезвычайно обрадовался Этьену. Итальянец интересовался казаками и, как он писал, «уже давно был вполне осведомлен о нынешнем положении их дел, об их политике и их обычаях… первоначально от христиан и гораздо лучше в Константинополе», общался с некоторыми представителями казачества.

В первую очередь П. делла Балле занимали казачьи военно-морские действия, и он был от них в восторге, отмечая «владычество» казаков на Черном море, непрерывные захваты ими приморских поселений и утеснение турок, которые «уже не внушают такой страх с тех пор как… казаки стали… хозяевами и преследуют их в любом случае», вплоть до того, что «турецкие корабли не осмеливаются там появляться».

Видя такие громадные казачьи успехи и задумываясь, «не имеют ли казаки право претендовать однажды на что-то более высокое», П. делла Балле приходил к убеждению, что со временем они «образуют очень сильную республику, поскольку… ни знаменитые спартанцы, или лакедемоняне, ни сицилианцы, карфагеняне, даже римляне, а в наше время голландцы не имели ни более прекрасных, ни более счастливых начал». «И если в истекшие тридцать с лишним лет… турки не смогли ни уничтожить их (казаков. — В.К.), ни даже добиться над ними какого-либо превосходства, но, напротив, они с каждым днем становятся все сильнее, то есть основание надеяться, что в дальнейшем их влияние беспредельно увеличится и что они станут непобедимыми». Наконец, с большой заинтересованностью П. делла Балле лично услышал от казаков, что они надеются в будущем освободить Константинополь.

Итальянец стал горячим сторонником установления союза двух боровшихся с османами сил — казачества и Персии — «на погибель туркам», «для чести и пользы христианства». «Бог, — писал П. делла Балле, — не преминет воздать однажды… мне за заботу и усердие о создании, насколько я мог, союза персов не только с казаками, но и с польским королем, если это возможно, зная хорошо о преимуществах, которые христиане могли бы извлечь из этого союза, и о потерях, которые турки, наши общие враги, могли бы понести».

Примечательно, что речь шла о связи Персии только с запорожцами, которые, по мнению итальянца, были «христианами и почти все католиками», но не с донцами. П. делла Балле, как он замечал, «никогда не мыслил об объединении этих (казаков. — В.К.)… с персами», потому что донцы были «все еретики, или схизматики», жили дальше от Турции, чем запорожцы, почему и не могли много беспокоить османов, и, кроме того, имели «не очень хорошие отношения с персами», иногда нападая на Каспии и Волге на персидские суда.

Автор плана предполагал, что союз украинских казаков и шаха будет легко осуществим и чрезвычайно выгоден участникам. Рассуждения на этот счет сводились к следующему. Аббас I «ничего так страстно не желает, как поражения и уничтожения турок», и не может не довериться П. делла Балле как рожденному римлянином, имеющему отношение к папе, который весьма уважаем шахом, прекрасно информированному и умеющему «говорить о разных вещах глубоко и ясно». Для казаков нет «ничего более выгодного и полезного», чем принятие помощи от шаха, «хотя и владетеля другой религии», и они должны довериться автору «как христианину». Грузинские же владетели, без которых нельзя обойтись в союзе, — «все христиане», и в противостоянии с Турцией «для них дружба с казаками не может быть невыгодной».

П. делла Балле видел реальное проявление будущего союза в том, что шах «легко заставит» упомянутых владетелей «или дружбой, или силой, если понадобится, предоставить… казакам свободу передвижения и торговли и дать им у себя обеспеченное пристанище, чтобы казаки, имея в этом краю, по другую сторону моря, определенное и постоянное местопребывание, могли не только совершать набеги и наносить с большей легкостью и смелостью урон соседним государствам, находящимся в подчинении у турка, но и защитить и навсегда сохранить с помощью перса то, что они завоюют однажды у турок». При этом имелось в виду не только усиление обычных казачьих набегов, но и отвоевание и потом защита земли «главным образом в окрестностях Требизонда и на рубежах, которые отделяют территорию государств Персии».

Итальянец, как он писал, решил добиться создания персидско-казачьего союза «всеми возможными средствами», не жалея «ни сил, ни труда, даже если бы пришлось самому пересечь Черное море, чтобы договориться с казаками и вернуться обратно в Персию с их ответом на руках и подлинными мнениями». Но когда путешественник, «преисполненный всеми этими прекрасными проектами», направлялся в Фаррахабад, туда же «благодаря божьему провидению» с аналогичным предложением ехал и Этьен.

С большой радостью П. делла Балле встретил казака и предложил ему всяческую помощь, а Этьен, в свою очередь, просил собеседника «быть посредником, так сказать, консулом или агентом его народа». Вслед за энергичными действиями посредника последовала и его аудиенция у шаха. Монарх, беседуя, между прочим, не сделал даже намека на свое уже состоявшееся обращение к польскому королю, и П. делла Балле два следующих года, пока не узнал истину, думал, что он первый предложил шаху идею союза с казаками.

Беседа началась с упоминания о «восточном фронте». Аббас спросил, почему король Испании не желает с помощью своего флота, находящегося в Индии, закрыть туркам вход из Индийского океана в Красное море, что привело бы к гибели «от голода и нищеты» Каира и Египта. П. делла Балле воспользовался вопросом, чтобы развить свою мысль о союзе персов с казаками, и произнес «большую речь, которую… готовился произнести уже давно», детально обрисовав ситуацию и выгоды такого союза.

«Государь, — начал итальянец, — если не закрывают туркам Красное море, то не угодно ли будет вашему величеству повелеть, чтобы им закрыли Черное море? А это дело, которое можно очень легко осуществить, вследствие чего гибель и падение Константинополя станут неизбежными». И далее П. делла Балле заговорил о полной зависимости Стамбула от снабжения со стороны Черного моря.

Аббас стал «весьма тщательно» расспрашивать, каким образом можно было бы блокировать Босфорский пролив. «Я, — писал П. делла Балле, — сказал ему, что нет ничего легче и что он добьется успеха, если только призовет казаков Черного моря на свою службу, на которой они будут охотиться на турок со всеми выгодами, изложенными его величеству. Что если он окажет им некоторую помощь на суше, где море ближе всего подходит к его государству, и обеспечит им пристанище на берегу, что очень легко сделать, укрепив какую-либо гавань, если подходящая имеется, или устье какой-либо из рек, которых множество, — то тем более могущественными они станут. Что под таким добрым покровительством они добились бы очень значительных успехов, ездили бы таким образом по рекам Требизонда и всего этого берега, что они легко стали бы хозяевами этого моря, чтобы заставить турок никогда тут не появляться к их стыду. Поскольку Черное море не очень обширное, первый, кто приобрел бы на нем определенную славу, как уже начали делать казаки, господствовал бы там полностью и диктовал бы свои законы другим».

605

Степаном называет его и В.И. Ламанский.