Страница 12 из 13
– А на горизонте твоего Арсения? – быстро переспросил американский гость.
– Зачем?! Попрощаться с бывшем зятем, которого она в свое время упекла за решетку?
– Арсений помог ей однажды…
– Во-первых, спасла ее – я. А во-вторых, если тебя интересует, видел ли маму Сеня, почему бы тебе не спросить его?
– Вы с ним муж и жена, – с тонкой язвительностью промолвил Эжен. – Как говорится, одна сатана.
– И все-таки спроси его сам!
«Не стану рассказывать бывшему мужу, что у меня и со вторым не ладится и мы с Сенечкой разъехались».
– Спрошу. Обязательно спрошу. Его телефон… – Эжен по памяти продиктовал номер мобильника Арсения.
– Да.
– А твой?.. – Он назвал цифры и снова попал в самую точку.
– Я вижу, ты, как всегда, хорошо осведомлен, – усмехнулась Настя.
– Одна к тебе просьба, дорогая, – будто не замечая колкого ее тона, молвил Сологуб. – Вдруг Ирина появится на твоем горизонте – дай мне знать. И еще: напиши ей, пожалуйста. Уговори если не вернуться, то повидаться. Адрес ее электронный легко запомнить: иринасологуб-собака-йаху-ком.
– Хорошо, – снова дернула плечом Анастасия. – Раз ты просишь. А ты о себе хоть пару слов скажи. Просвети меня: как живешь, чем занимаешься?
– Обязательно расскажу. Чуть позже.
– Есть ли у вас с моей матерью дети? У меня сводный братик или сестричка не подрастает?
– Да какие там дети! – махнул рукой экс-супруг и приоткрыл пассажирскую дверцу капитоновского «Лексуса».
– А что ты так забеспокоился? Ну подумаешь, человек перед смертью решил поклониться родным осинам. Или, допустим, встретиться в Москве с каким-то мужчиной. Почему ж ты Ирине Егоровне мешаешь?
– Не в этом дело, – поморщился Эжен. – Ты всего не знаешь.
– Так просвети!
– Просвещу, Настенька. Обязательно просвещу. Но не сейчас. Понимаешь, у меня действительно мало времени.
И «американец» выпрыгнул из Настиной машины, быстро пересел в свой «мерс» – и был таков, порулил по деревенской улице.
Настя ругнулась: «Что за человек! Выскочил, ошеломил, нашумел, умчался! И все-таки… Эжен, пожалуй, переменился к лучшему. Похудел, постройнел, помягчел. Настенькой вон назвал».
И она опять, помимо собственной воли, сравнила его со вторым своим мужем и вдруг отчетливо поняла, что теперь Евгений Сологуб, пожалуй, выглядит лучше Арсения Челышева. Впрочем, общалась она с ним слишком мало и поверхностно (опять осадила Настя себя), чтобы утверждать это наверняка.
Удивительно, но у Ирины Егоровны, матери Насти и жены Эжена, теперь почти все время было хорошее настроение. Чему, казалось бы, она, умирающая от рака, могла радоваться? А вот поди ж ты! Радовалась, что у нее ничего не болит. Что, как заверяли и врачи, и Курт, ничего и не будет болеть. Однажды она просто тихо уснет и не проснется.
А еще она радовалась тому, что пока просыпается. Что наступает еще один день, когда она сможет наслаждаться небом, солнцем, деревьями, птахами и даже людьми. Надо же, она никогда не думала, что ей могут быть приятны соотечественники. И еще она, как ни странно, радовалась России.
Ирина Егоровна покинула страну, когда та еще называлась СССР – последние месяцы, но называлась[3]. Она не была на родине больше двадцати лет. В воспоминаниях отчизна ей виделась так: вонючая толпа на плохо освещенной улице стоит в очереди за туалетной бумагой. Однако первая встреча с нынешней Россией – московский аэропорт – ошеломила ее. Ирина не узнавала окружающего: светлые залы, хорошо одетые, пахнущие парфюмом господа. И все говорят по-русски! Последнее было самым необычным, самым чудны́м и чу́дным. Нигде за последние двадцать лет Ирина не слышала так много русской речи. Она бывала в русских церквях – в каждом городе заходила во время путешествий, где они только с Эженчиком ни бывали – благо легенда позволяла, более того, толкала в объятия православия. Но даже в храмах по-русски говорили двое-трое престарелых прихожан, акцент которых, как и вкрапления иноземных слов, был неистребимым. А тут на родном языке изъяснялись все. И даже бросившийся к ней предводитель таксистов с пластиковым бейджем на вые после заученного английского: «Where’re you going to go, m’am?» – спросил по-свойски: «Куда, дамочка, поедем?» Она схохмила, сначала с акцентом южных штатов бросила: «I’d like to go to the city center. How much?» И когда мужик брякнул: «Two hundred bucks», – она с огромным наслаждением выдала на чистейшем, великом и могучем, живом и свободном: «Пошел ты нах, парень!» Обалдевший таксист в ходе последовавшей затем краткой торговли упал до семидесяти долларов. Он другим шоферам ее не передал, решил везти необычную пассажирку, загорелую и подтянутую, настоящую американскую тётку, самостоятельно.
Ей даже радио «Шансон» в такси понравилось. А когда садилась в машину, долетел обрывок разговора, который она поначалу не поняла: «У него просто башню снесло!» – «А мне фиолетово, ты что, не догоняешь?» Лишь позже, запомнив и проанализировав диалог, Ирина Егоровна поняла, что имелось в виду. Так сказать, догнала: «Он сошел с ума!» – А мне все равно, ты что, не понимаешь?» Ей, пожалуй, «заново придется учить русский!
А это огромное скопление автомобилей на улицах! Да какие дорогие машины! И пусть по Москве проехать невозможно, сплошные пробки, а автомобили все грязные – но ведь ни в одной европейской столице нет такого количества джипов и «Мерседесов». Да и сам город хорошо освещен, блистает неоном, полно магазинов очень недешевых марок, включая, к примеру, швейцарские часы «TAG HAUER». А рекламные плакаты вообще застилают небо. Растяжки, билборды, тумбы, разрисованные троллейбусы и остановки. По количеству рекламы Москва скоро с Нью-Йорком сравняется!
Словом, в новой, богатой, бурлящей столице Ирина Егоровна вдруг ощутила себя так, как чувствовала студенткой-первокурсницей: юной, полной жизни. Словно энергия шумного и динамичного города перелилась в нее и она готова немедленно включиться в борьбу, труд, праздник!
У Капитоновой-старшей был, конечно, искус поехать прямо в свою пятикомнатную на Бронной. Однако она ничего не знала ни о дочери, ни о внуке, ни о квартире. Кто знает, может, жилье продали, сдали, сменили… К тому же в Москве у Ирины Егоровны имелось одно немаловажное дельце. Курт, конечно, хорош – но больше всех она верила своему прежнему эскулапу из бывшего четвертого управления Минздрава СССР. Аркадий Семенович тогда принес ей радостную весть, что болезнь отступила. Может быть, билось у нее отчаянное желание, он снова опровергнет ее диагноз? Скажет: ты исцелилась?
Старый лекарь нынче работал в частной клинике на Волоколамке. И он уже забронировал для своей давней пациентки палату: «Приедешь, быстренько сдашь анализы – и гуляй на все четыре стороны». Из Шереметьева было ехать очень удобно – полчаса, и они уже там.
После того как в девяносто первом году мать сбежала за границу с Эженом, Настя ни разу с ней не виделась. Но вспоминала о ней часто. Даже слишком часто. Однако думала она об Ирине Егоровне больше в прошедшем времени. Словно тогда, в девяностом, они с Сеней не спасли, не вытащили ее с того света – и она благополучно отплыла в царство мертвых.
Настя вспоминала, как воспринимала мать, будучи совсем маленькой. Как до дрожи, до обморока боялась ее. Каким непререкаемым авторитетом та была для нее в подростковом Настином возрасте. И даже став студенткой, она во всем слушалась мать. И пошла наперекор только однажды, начав жить с Арсением. Как страшно кончилось то ослушание! Смертью деда и бабки, ужасным приговором для Сени. И ведь не мытьем, так катаньем, через трупы, горе и кровь, настояла мать на своем: выдала Настю за Эжена. Но для чего этот брак был нужен самой Ирине Егоровне? Неужели она хотела таким образом развязать свою порочную связь с Женькой – который был на четырнадцать лет ее моложе? Или, напротив, планировала тогда крепче привязать Эжена к себе? Под прикрытием его брака со своей дочерью продолжать резвиться с ним в койке?
3
Об этом рассказывается в романе А. и С. Литвиновых «Черно-белый танец», издательство «Эксмо».