Страница 42 из 68
— Я не собираюсь этим опровергать их, — сказал адвокат, — но я хотел бы только заметить, что от вас я мог бы ожидать большей способности понимания, чем от других, в особенности потому, что вам я дал более широкое представление о характере этого суда и моей деятельности, чем я это обычно делаю, работая с клиентом. И несмотря на все это, я вынужден сейчас констатировать, что вы недостаточно мне доверяете. Вы не облегчаете мне этим жизнь.
Как этот адвокат унижался перед К.! И без всякой оглядки на честь сословия, которую, конечно, наиболее чувствительно задевало именно это. Но зачем он это делал? Ведь он, судя по всему, был адвокатом с большой клиентурой и к тому же богатым человеком; ни упущенная выгода, ни потеря клиента сами по себе не могли так уж много для него значить. Кроме того, он хворал и сам должен был бы позаботиться о том, чтобы его освободили от части работы. А он, несмотря на это, так держится за К.! Почему? Что это, проявление личного участия по отношению к дяде, или он в самом деле считает процесс К. таким из ряда вон выходящим и надеется в нем отличиться либо перед К., либо — такой возможности тоже никак не следовало исключать — перед своими друзьями в суде? По его виду ничего нельзя было понять, как ни сверлил его К. бесцеремонно-испытующим взглядом. Могло даже показаться, что адвокат намеренно сделал каменное лицо и выжидает, когда подействуют его слова. Но, очевидно, он излишне оптимистично истолковал молчание К., поскольку теперь продолжил:
— Вы могли заметить, что, несмотря на наличие большой канцелярии, я не использую помощников. Прежде было не так, было время, когда у меня работало несколько молодых юристов, — сегодня я работаю один. Это связано отчасти с тем, что изменился характер моей практики и я стал все больше ограничивать ее судебными делами вашего типа, отчасти — со все более глубокими познаниями, которые я приобретал в этих делах. Я обнаружил, что я никому не могу перепоручать эту работу, если не хочу погрешить против моего клиента и против той задачи, которую я на себя взял. Но такое решение — выполнять всю работу самому — имело естественные следствия: я вынужден был отклонять почти все просьбы о представительстве и мог откликаться только на те, которые особенно меня трогали; ну, тут вокруг достаточно тварей — и даже совсем близко, — готовых кинуться на каждый кусок, который я выброшу. К тому же от перенапряжения я тогда заболел. Но, несмотря на это, я не сожалею о своем решении; возможно, мне следовало отказывать чаще, чем я это делал, но то, что я целиком посвящал себя взятым процессам, оказалось безусловно необходимым и было вознаграждено успехами. Я как-то нашел в одной бумаге очень красивое выражение различия, существующего между представительством в обычных судебных делах и представительством в таких делах. Там говорилось: один адвокат ведет своего клиента к приговору на ниточке, тогда как другой сразу сажает клиента себе на плечи и несет его, не ссаживая, к приговору и даже дальше. Так оно и есть. Но когда я говорил, что ни разу не пожалел о большой проделанной работе, это было не совсем верно. Когда она встречает так мало понимания, как в вашем случае, тогда — да, тогда я о ней почти жалею.
Все эти речи не столько убедили К., сколько истощили его терпение.[16] В интонациях адвоката он, как ему казалось, каким-то образом расслышал, что́ его ждет, если он уступит: снова начнутся утешения, намеки на продвинувшееся заявление, на улучшившееся настроение судейских чиновников, но также — и на большие трудности, которые мешают работе, — короче, все то, что было уже до тошноты знакомо, будет извлечено вновь, чтобы снова морочить К. неопределенными надеждами и терзать неопределенными угрозами. С этим надо было кончать раз и навсегда, поэтому он сказал:
— Что вы намерены предпринять по моему делу, если останетесь моим представителем?
Адвокат проглотил даже такой оскорбительный вопрос и ответил:
— Продолжать дальше то, что я уже предпринял для вас.
— Так я и знал, — сказал К., — ну, тогда всякие дальнейшие разговоры излишни.
— Я сделаю еще одну попытку, — сказал адвокат так, словно раздражение, возникшее у К., прорвалось не у К., а у него. — У меня, видите ли, есть предположение, что причиной не только вашей ошибочной оценки моей правовой помощи, но и вашего поведения в целом стало то, что с вами, хотя вы обвиняемый, слишком хорошо обращаются, или, правильнее сказать, пренебрежительно, — как бы пренебрежительно обращаются. Последнее тоже имеет свою причину; зачастую лучше быть в цепях, чем на свободе. Но я хотел бы вам показать, как обращаются с другими обвиняемыми; быть может, это вас чему-нибудь научит. А конкретно, я вызову сейчас Блока; отоприте дверь и сядьте здесь, около ночного столика.
— Извольте, — сказал К. и сделал то, что потребовал адвокат: учиться он был всегда готов. Однако для гарантии, на всякий случай, еще спросил:
— Но вы приняли к сведению, что полномочия представительства я у вас изъял?
— Да, — сказал адвокат, — но сегодня у вас еще есть возможность вернуть их.
Он снова улегся в кровать, натянул перину до подбородка и отвернулся к стене. После этого он позвонил.
Лени появилась почти одновременно со звонком; быстро оглядевшись, она попыталась понять, что здесь произошло; вид К., спокойно сидящего у кровати адвоката, кажется, подействовал на нее успокаивающе. Она усмехнулась и кивнула К., смотревшему на нее неподвижным взглядом.
— Приведи Блока, — сказал адвокат.
Но она, вместо того чтобы привести его, только подошла к двери, крикнула: «Блок! К адвокату!» — и, очевидно, пользуясь тем, что адвокат по-прежнему лежал, отвернувшись к стене, и ни на что не обращал внимания, проскользнула за спинку стула К. С этого момента она начала мешать К., то наклоняясь вперед над спинкой стула, то ероша — впрочем, очень осторожно и нежно — его волосы, то проводя ладонями по его щекам. В конце концов К. попытался это прекратить, поймав одну ее руку, которую она после некоторого сопротивления оставила ему.
Блок явился на зов сразу, но остановился перед дверью и, казалось, не решался войти. Он приподнял брови и наклонил голову, словно прислушивался, не повторится ли приказ. К. мог бы сделать ему знак войти, но он решил окончательно порвать не только с адвокатом, но и со всем остальным в этой квартире, поэтому оставался неподвижен. И Лени молчала. Блок, заметив, что его по крайней мере никто не гонит, на цыпочках, с напряженным лицом и судорожно сцепленными за спиной руками, вошел в комнату. Дверь он оставил открытой для возможного отступления. На К. он даже не взглянул, он смотрел только на высокую перину, под которой адвоката, лежавшего совсем близко к стене, даже не было видно. Но зато раздался его голос:
— Блок здесь? — спросил он.
Блока, который зашел уже довольно далеко, этим вопросом буквально толкнуло в грудь и затем — в спину; покачнувшись, он низко согнулся и, оставаясь в таком положении, сказал:
— К вашим услугам.
— Что тебе надо? — спросил адвокат. — Не вовремя пришел.
— Меня разве не звали? — спросил Блок более себя самого, чем адвоката, выставил перед собой руки, защищаясь, и был уже готов выбежать вон.
— Тебя звали, — сказал адвокат, — тем не менее, ты пришел не вовремя, — и после паузы прибавил: — Ты всегда приходишь не вовремя.
С того момента, как адвокат заговорил, Блок уже не смотрел в сторону кровати, он уставился куда-то в угол и только вслушивался в голос, словно вид говорящего был слишком ослепителен, чтобы он мог его вынести. Но и расслышать что-то тоже было трудно, так как адвокат говорил в стену, причем тихо и быстро.
— Желаете, чтобы я ушел? — спросил Блок.
— Ну, раз уж ты здесь, — сказал адвокат, — оставайся!
Можно было подумать, что адвокат не желание Блока исполнил, а пригрозил ему какой-то карой, потому что теперь Блока уже просто начала бить дрожь.
— Я был вчера, — сказал адвокат, — у третьего судьи, моего приятеля, и постепенно перевел разговор на тебя. Хочешь знать, что он сказал?
16
Вычеркнуто автором:
— Вы не откровенны со мной и никогда не были со мной откровенны. Поэтому вы не можете жаловаться на то, что вас, по крайней мере с вашей точки зрения, не понимают. Вот я откровенен и поэтому не боюсь, что меня не понимают. Вы перетянули мой процесс на себя якобы для того, чтобы полностью освободить меня, но мне теперь уже почти что кажется, что вы не только плохо вели его, но, не предпринимая ничего серьезного, пытались скрывать его от меня, чтобы предотвратить мое вмешательство и чтобы в мое отсутствие в один прекрасный день где-нибудь был вынесен приговор. Я не говорю, что вы всего этого хотели…