Страница 31 из 68
— Здесь живет художник Титорелли?
В ответ эта немножко горбатенькая девочка, которой едва ли было больше тринадцати лет, толкнула его локтем и искоса посмотрела на него. Она уже была насквозь испорченна, ни юность, ни физический недостаток не могли этому помешать. Она даже не усмехалась, она серьезно смотрела на К. пристальным, призывным взглядом. К. сделал вид, что не замечает ее поведения, и спросил:
— Ты знаешь этого художника Титорелли?
Она кивнула и в свою очередь спросила:
— А что вам от него надо?
К. подумалось, что было бы неплохо на ходу еще немного разузнать о Титорелли.
— Я хочу, чтобы он меня нарисовал, — сказал он.
— Нарисовал? — переспросила она, чрезмерно широко раскрыла рот, слегка стукнула К. ладошкой, словно он сказал что-то совсем уж невероятное или неподобающее, подхватила обеими руками свою и без того очень короткую юбчонку и изо всех сил побежала за остальными девочками, чьи уже неразборчивые крики терялись вверху.
Однако на следующем повороте лестницы К. снова встретил всех этих девиц. По-видимому, горбунья сообщила им о его намерении, и они ждали его. Они стояли по обеим сторонам лестницы, прижавшись к стене, чтобы К. было удобнее между ними протискиваться, и ладонями разглаживали свои передники. На всех лицах, так же как и в этом построении шпалерами, была смесь детскости и порочности. Вверху, во главе этих девчоночьих цепей, которые теперь со смехом сомкнулись за спиной К., стояла принявшая на себя командование горбунья. К. был обязан ей благодарностью за то, что сразу пошел по правильному пути: он собирался подниматься все выше, никуда не сворачивая, но она показала ему то ответвление лестницы, куда надо было свернуть, чтобы прийти к Титорелли. Лестница, которая вела к нему, была на редкость узкой, очень длинной, без поворотов — ее было видно на всю длину — и наверху заканчивалась непосредственно перед дверью Титорелли. Эта дверь, в отличие от всей лестницы сравнительно ярко освещенная маленьким, косо над ней расположенным окном в крыше, была сбита из некрашеных досок; на двери красной краской широкими мазками было намалевано имя Титорелли. К. со своей свитой еще не достиг и середины этой лестницы, как дверь наверху, видимо, откликаясь на шум многих шагов, слегка приоткрылась и в щели показался человек, одетый, кажется, в одну только ночную рубашку.
— О! — воскликнул он, увидев приближающуюся толпу, и исчез.
Горбунья захлопала в ладоши от радости, а остальные девочки начали напирать сзади на К., чтобы заставить его быстрее продвигаться вперед.
Они, однако, еще не успели дойти до верха, как художник уже целиком распахнул дверь и с глубоким поклоном пригласил К. войти. Девчонок он, напротив, остановил, не желая впускать ни одну из них, как они ни просили и как ни старались проникнуть внутрь если не с его разрешения, так против его воли. Только горбунье удалось прошмыгнуть под его вытянутой рукой, но художник погнался за ней, поймал за юбку, прокрутил разок вокруг себя и затем выставил за дверь к остальным девчонкам, которые, в то время когда он оставил свой пост, все-таки не отважились переступить порог. К. не знал, как ко всему этому относиться, поскольку у него складывалось впечатление, что все происходило с обоюдного дружеского согласия. Девчонки в дверях вытягивали одна из-за другой шеи и кричали художнику разные явно шутливые слова, которых К. не понимал, да и сам художник смеялся, когда горбунья почти летала в его руках. Затем он закрыл дверь, еще раз поклонился К., протянул ему руку и сказал, представляясь:
— Живописец Титорелли.
К. указал на дверь, за которой перешептывались девчонки, и сказал:
— Вы, кажется, пользуетесь большой любовью в доме.
— А, эти мордашки! — сказал художник, тщетно пытаясь застегнуть на шее свою ночную рубашку.
Он был босиком, и вообще, помимо рубашки, на нем были только широкие желтоватые полотняные штаны, схваченные ремнем (его длинный конец свободно болтался из стороны в сторону).
— Эти мордашки для меня сущее наказание, — продолжал он, оставив в покое свою ночную рубашку, от которой только что отвалилась верхняя пуговица, взял стул и настойчиво пригласил К. садиться. — Я одну из них — как раз сегодня ее с ними нет — как-то написал, и с тех пор они все за мной бегают. Ну, когда я сам здесь, они заходят только с моего разрешения, но стоит мне уйти, как уж хотя бы одна всегда залезет. Им сделали ключ от моей двери, и они теперь одалживают его друг у друга. Вы даже не можете себе представить, как это надоедает. Прихожу я, к примеру, домой с дамой, собираясь провести с ней натурный сеанс, открываю моим ключом дверь и нахожу, допустим, эту горбунью: сидит там за столиком с кисточкой и красит себе губы кармином, а все ее маленькие братья и сестры, за которыми она должна смотреть, ползают по всей комнате и пачкают во всех углах. Или прихожу я, как это вот только вчера было, домой поздно вечером — с учетом этого прошу извинить мое состояние и этот беспорядок в комнате, — прихожу я, значит, домой поздно вечером и пытаюсь залезть в кровать, но тут меня кто-то щиплет за ногу; я, естественно, лезу под кровать и вытаскиваю оттуда опять какую-нибудь из них. Почему они так ко мне липнут, я не знаю, — что я не пытаюсь их сюда приваживать, вы могли только что заметить и сами. И, естественно, работе моей это тоже мешает. Если бы не то, что это ателье мне предоставили даром, я бы уже давно отсюда съехал.
Как раз в этот момент за дверью нежным и испуганным голоском закричали:
— Титорелли, ну можно уже нам зайти?
— Нет, — ответил художник.
— И мне одной тоже нельзя? — спросил голосок.
— Тоже нельзя, — сказал художник, подошел к двери и запер ее.
К. между тем осмотрелся в комнате; ему самому никогда бы и в голову не пришло, что такую жалкую маленькую комнатку можно назвать «ателье». Здесь едва ли удалось бы сделать больше двух широких шагов, что вдоль, что поперек. Пол, стены, потолок — все было деревянное, между досками видны были узкие щели. Напротив К. у стены стояла кровать, заваленная разноцветными постельными принадлежностями. В центре комнаты на мольберте была установлена картина, накрытая рубашкой, рукава которой свисали до пола. За спиной К. было окно, сквозь которое в тумане ничего не было видно, кроме покрытой снегом крыши соседнего дома.
Поворот ключа в замке напомнил К. о том, что он не собирался тут задерживаться. Поэтому он вытащил из кармана письмо фабриканта, вручил его художнику и сказал:
— Я узнал о вас от этого господина, вашего знакомого, и пришел к вам по его совету.
Художник небрежно пробежал глазами письмо и бросил его на кровать. Если бы фабрикант не так уверенно говорил о Титорелли как о своем знакомом и как о бедном человеке, который не может обойтись без его подачек, то поистине можно было бы сейчас подумать, что Титорелли вообще не знает этого фабриканта или, во всяком случае, не припоминает такого. К тому же художник еще и спросил:
— Желаете купить картины или чтобы написали вас самих?
К. изумленно уставился на художника. Что там, собственно, было написано, в этом письме? К. считал само собой разумеющимся, что фабрикант в своем письме сообщал художнику о том, что К. желает навести справки о своем процессе — и только. Все-таки он слишком поспешно и необдуманно сюда прибежал! Но он должен был теперь что-то ответить этому художнику, и он сказал, взглянув на мольберт:
— Вы сейчас работаете над новой картиной?
— Да, — сказал художник, и рубашка, висевшая на мольберте, полетела на кровать вслед за письмом. — Это портрет. Хорошая работа, но еще не совсем закончена.
Случай благоприятствовал К.: он получал формальный повод завести речь о суде, поскольку перед ним был явно портрет какого-то судьи. Он, кстати, поразительно напоминал портрет в рабочем кабинете адвоката. Правда, здесь был изображен другой судья — толстый мужчина с широкой черной взъерошенной бородой, с боков высоко взбегавшей на щеки, к тому же тот портрет был написан маслом, а этот слабо и нечетко набросан пастельными красками. Но все остальное было похоже, потому что и здесь судья как раз собирался угрожающе подняться со своего трона, уцепившись за подлокотники. «Так это же судья», — хотел сразу сказать К., но пока что удержался и приблизился к картине, словно намерен был детально ее изучить. Посередине спинки трона стояла какая-то большая фигура, которой К. не находил объяснений, и он спросил о ней художника.