Живые и взрослые

— Вроде бы нет, — отвечает Лева, — и по старым домам тоже. Да и нет сейчас никаких привидений!

— У меня рядом со старой школой заколоченный дом есть, — говорит Ника, — всем известно, что там привидения.

— Врешь!

— Не вру! Девчонки туда лазили и видели — говорят, прям как в кино! Такое белесое облачко…

— Как в кино, ага, — говорит Лева, — скажешь тоже!

— Не хочешь — не верь, — обижается Ника.

— Ладно тебе, — говорит Лева. Он уже жалеет, что не согласился с Никой сразу, но теперь уже поздно переигрывать. Поэтому он говорит: — Слушай, а может, ДэДэ шпион? У него есть места, где он должен передать секретную информацию… Ну, про оружие или еще про что-нибудь. Там его ждут мертвые резиденты — а он идет туда походом, чтобы не привлекать внимание!

— А зачем ему при этом столько школьников? Почему бы ему просто не пойти в поход одному?

— А может, дети нужны, чтобы открывать какие-то двери… типа как ключи. Мы же ничего не знаем о том, как проходить через Границу, даже Маринкин папа не знает. Это строго секретная информация.

— Ты думаешь, он расставляет детей каким-то специальным образом и от этого открывается проход через Границу?

— Не знаю, — задумчиво говорит Лева, — но представь, он в самом деле шпион, а мы его разоблачим? Вот будет клево! Как в «Стеклянном кортике»!

В осенних сумерках ярко сияют белые линии на асфальте. Черный ботинок Ники перекрывает меловую прямую, задевает ножку цифры «четыре». Лева ставит ногу на «семерку». После Зиночкиных занятий расчерченные на мостовой «классики» кажутся продолжением математических задач.

— Слушай, — говорит Лева, — ты не обращай на Олю внимания. Не парься. Она всех цепляет, да и вообще — страшная гадина.

Ника молчит. Идет рядом, в правой руке — портфель и мешок со сменкой. «Наверное, не надо было говорить про Олю, — думает Лева. — Может, Нике неприятно вспоминать. И так они достают ее каждую перемену».

— Я хотел, чтобы Марина была старостой, — говорит Лева, — но она отказалась. Сказала: ломает…

— А что, Марина лучше, что ли? — спрашивает Ника.

— Конечно, — говорит Лева, — Марина клевая… ну, умная и вообще…

Несколько лет назад Лева думал, будто влюблен в Марину. Общались они так же, как и раньше: иногда втроем с Гошей шли из школы, иногда Лева звонил Марине узнать уроки, пару раз бывал у нее в гостях — вот, собственно, и все. Одно время думал нарисовать у себя на сумке сердце и написать «Марина», но как-то забыл об этом. А потом влюбился в девочку из соседнего подъезда — а с Мариной просто дружил.

— Мы с Гошей с ней дружим, — говорит Лева.

— А ты дружишь с Гошей? — с интересом спрашивает Ника.

Ей нравится Гоша, догадывается Лева, вот оно в чем дело! Ну да, он сильный, девочкам такие нравятся. Недаром папа все говорит, что надо заниматься спортом. Ника, наверное, поэтому со мной и пошла, про Гошу расспросить.

Настроение сразу портится. Почему-то Лева вспоминает Мину — старую, мудрую черепаху. Некрасивую и никому не нужную.

— Ну да, дружу, — говорит он.

Они как раз дошли до подъезда Никиного дома. Девочка открывает дверь, Лева уже собирается сказать «ну, пока», и тут Ника спрашивает:

— Зайдешь?

— Когда-то они были разноцветные, но потом все стали вот такие, одинаковые. Ну, понимаешь, внутривидовое скрещивание.

Лева кивает. Они стоят в комнате Ники у небольшого, литров на тридцать, аквариума. Серые, неотличимые друг от друга рыбки плавают туда-сюда в мутноватой воде.

— Они мне нравятся, — говорит Ника, — они молчаливые. И взаимозаменяемые. Если одна умрет, а другая на ее место родится — даже незаметно будет. А еще — их не жалко.

Почему-то Лева чувствует неловкость. Хочет спросить, зачем заводить домашних животных, если не любишь их? Вот Мина — если она умрет, он будет переживать. И мама с папой будут, не говоря уже о бабушке. А как Шурка будет плакать — страшно представить. К счастью, черепахи живут долго.

— А ты раньше в «пятнашке» училась? — спрашивает он, чтобы сменить тему.

— Да, меня тетя туда отдала, — говорит Ника, — сказала, мне надо заниматься спортом. Правда, спортсменка из меня не получилась, это точно.

— Ты потому оттуда и ушла?

— Ну, не только. — Ника по-прежнему смотрит на рыбок. — Ты вот говорил, чтобы я на девчонок наплевала, не парилась, — так я привычная. Знаешь, как в «пятнашке» меня травили? То в мешок со сменкой напихают грязи, то портфель в туалете в бачок засунут.

— У меня две недели назад сестру младшую побили, — говорит Лева, — ну, когда она мимо «пятнашки» проходила.

— Это Вадик, наверное, — говорит Ника, — он всегда заводила в таких делах: подстеречь кого-нибудь и ребят натравить. Однажды он мне клея на стул налил, чтобы я приклеилась.

— И что?

— Ну, юбку пришлось выбросить. Тетя страшно ругалась.

— А родители твои в школу не пошли после такого?

Ника постукивает пальцами по стеклу аквариума.

Серые рыбки одна за другой проплывают сквозь ее отражение.

— Не пошли, — говорит она, — их нет. Погибли в аварии позапрошлым летом.

Лева замирает. Как же так? Никины родители — мертвые? Нет, конечно, он всегда понимал: мертвые — это бывшие живые, чьи-то друзья, бабушки или дедушки… но вот недавно ты знал этих людей, твоих маму и папу, любил их, они любили тебя, а теперь — они мертвые, по ту сторону Границы и вместе с другими мертвецами угрожают живым — нет, невозможно.

— Ты только не говори об этом никому, хорошо? — просит Ника. — А то знаешь, думают, что если у меня родители — мертвые, то я какая-нибудь смертница или даже хуже.

Мертвые родители… Он попытался представить мертвых — таких, какими их показывают в кино, но только с лицами мамы и папы… нет, невозможно, нет, нет.

— Дай мне слово, самое-самое страшное слово, — говорит Ника и поворачивается к Леве. — Жизнью родителей поклянись, что никому не скажешь.

— Клянусь, — говорит Лева, — жизнью родителей, да. Слава богу, они еще живые, думает он, слава богу.

5

За стеклом белый снег падает на черные деревья. Несколько снежинок ложатся на оконный откос — и Марине кажется: она видит, как они медленно тают, превращаясь в едва заметные мокрые пятнышки.

Первый октябрьский снег, обещание долгой зимы. Но все равно — еще рано доставать лыжи, не пришло время снежных крепостей, скольжения по льду замерзших прудов, упругих снежков, летящих в лица врагов и вечерние окна друзей: эй, выходи, давай играть! Марина знает: снег не раз растает и снова выпадет, и только потом — зима, мороз, елки сверкают на улицах, на ветках — гирлянды и шары, на верхушке — серебряная звезда, заключенная в круг.

Но это еще не скоро. А сейчас остается смотреть в окно и гадать: дождется ли первый снег конца уроков или сгинет, едва коснувшись земли, словно снежинка на откосе окна?

— А Марина Петрова, я вижу, все смотрит в окно, — говорит ДэДэ, — наверное, она лучше учителя знает тему сегодняшнего урока, не так ли, Петрова?

После той давней истории с катанием по перилам ДэДэ пользуется любым поводом, чтобы прицепиться. Вот теперь нельзя в окно смотреть, здрасте пожалуйста.

— Нет, — отвечает Марина, — я не знаю темы сегодняшнего урока. Но вы же все равно на доске не пишете, так что я могу и в окно смотреть.

— Хорошо, — говорит географ, — раз я не пишу на доске, то я попрошу кого-нибудь выйти и написать нам, например… пять основных характеристик нечерноземных почв. Это будет… — запустив пальцы в разлохмаченные волосы, он наклоняется над журналом, — это будет… — класс замирает, никто не знает пяти основных характеристик, — а, вот Петрова пусть и будет!

Марина поднимается и краем глаза видит, как Ника, раскрыв учебник, показывает обкушенным ногтем нужный абзац. Марина гордо вздергивает голову — все равно не успеет прочитать! — и идет к доске. Еще не хватало ей подачек от Ники! Мало того что Марина лишилась соседнего свободного места, так теперь еще и Лева чуть что начинает: «А вот Ника сказала… Ника считает…»