Кот в сапогах

Он. Хороша любовь!

Она. Негодный лжец, ты меня обманул!

Он. А куда испарилась твоя неизбывная нежность?

Она. А твоя верность?

Он. А твое блаженство?

Она. А твои восторги?

Оба. Все к чертям собачьим! Вот что значат узы брака!

Гинц. Нет, так моей охоте еще никогда не мешали! Не соблаговолите ли вы заметить, что эта открытая местность слишком тесна для вашей скорби, и не полезете ли на какую-нибудь гору?

Он. Злодей! (Закатывает Гинцу оплеуху.)

Она. Негодяй! (Закатывает ему другую оплеуху.) Я считаю, нам надо развестись.

Он. К твоим услугам.

Влюбленные уходят.

Гинц. Занятный народец — эти так называемые люди!.. Гляди-ка, две куропатки! Снесу-ка их поскорее во дворец! Ну, счастье, поторапливайся, а то уж и у меня терпение кончается. Даже куропаток есть неохота. Истинно говорят: благодаря привычке можно воспитать в себе какую угодно добродетель. (Уходит.)

Зала во дворце.

Король с принцессой на троне, Леандр на кафедре, напротив него Гансвурст на другой кафедре, посередине залы на высоком шесте повешена дорогая шляпа, расшитая золотом и с драгоценными камнями. В сборе весь двор.

Король. Ни один человек еще не отличился столькими заслугами перед отечеством, как этот милейший маркиз де Карабас. Наш историограф исписал о том уже почти целый фолиант — столь исправно маркиз посылает нам через своего охотника вкусные презенты; иной раз аж дважды на дню. Моя признательность ему не знает границ, и ничего я так горячо не желаю, как получить возможность хоть в малой степени отплатить ему добром за все его великое добро.

Принцесса. Дражайший отец, не соблаговолите ли вы отдать распоряжение начать ученый диспут? Мое сердце истомилось по духовной пище.

Король. Да, с богом, пускай начинают. Придворный ученый, придворный шут! Вы оба знаете, что тому из вас, кто одержит победу в этом диспуте, предназначается вон та драгоценная шляпа. Для того я ее тут водрузил, чтобы она постоянно была у вас перед глазами и ваше остроумие не иссякало.

Леандр и Гансвурст кланяются.

Леандр. Утверждение, которое я выдвигаю, заключается в том, что недавно опубликованная пьеса под названием «Кот в сапогах» — хорошая пьеса.

Гансвурст. Именно это утверждение я и оспариваю.

Леандр, Докажи, что она плоха. Гансвурст. Докажи, что она хороша.

Лейтнер. Да что же это опять такое? Это ведь та самая пьеса, которую мы сейчас смотрим, — или я ошибаюсь

Мюллер. Именно она.

Шлоссер. Ради бога, скажите мне — я бодрствую или грежу наяву?

Леандр. Если эта пьеса и не совсем превосходна, то во многих отношениях достойна похвалы.

Гансвурст. Ни в каком отношении.

Леандр. Я утверждаю, что она остроумна.

Гансвурст. Я утверждаю, что нисколько.

Леандр. Ты же дурак, как ты можешь судить об остроумии?

Гансвурст. А ты ученый — что ты понимаешь в остроумии?

Леандр. В пьесе много живых характеров.

Гансвурст. Ни одного.

Леандр. Например, даже не считая всего остального, в ней хорошо изображена публика.

Гансвурст. Но у публики никогда не бывает характера.

Леандр. Мне остается только изумляться этой наглости.

Гансвурст (обращаясь в партер). Ну не странный ли человек? Мы друг с другом на ты, и наши взгляды в вопросах вкуса во многом совпадают; однако же он, вопреки моему мнению, пытается утверждать, что в «Коте в сапогах» по меньшей мере публика изображена удачно.

Фишер. Публика? Да в пьесе нет никакой публики!

Гансвурст. Еще чище! Значит, в пьесе вообще нет публики?

Мюллер. Да боже упаси! Разве что он имеет в виду тех дураков, которые там выведены.

Гансвурст. Ну, видишь, ученый? То, что говорят господа в зале, уж наверное справедливо.

Леандр. Я в некотором смущении… Но победу я еще тебе не уступаю!

Входит Гинц.

Гансвурст. Господин охотник, на одно словечко!

Гинц подходит к нему. Гансвурст шепчет ему что-то на ухо.

Гинц. Только-то? (Снимает сапоги, вскарабкивается на верхушку шеста, берет шляпу, спрыгивает с пей на пол и снова надевает сапоги.)

Гансвурст. Победа! Победа!

Король. Черт побери! Однако и ловок этот охотник!

Леандр. Меня только огорчает, что я побежден шутом, что ученость вынуждена сложить оружие перед глупостью.

Король. Успокойся. Тебе хотелось шляпу, ему хотелось шляпу — опять я не вижу никакой разницы. Но что это ты принес, охотник?

Гинц. Маркиз де Карабас шлет вашему величеству заверения в совершеннейшем почтении и вот этих двух куропаток.

Король. Ах, ну зачем он, это уж слишком! Я просто придавлен грузом благодарности! Давно уж следовало бы мне навестить его, и сегодня я это осуществлю. Закладывайте мою государственную карету, с восемью лошадьми — я поеду вместе с дочкой. А ты, охотник, будешь указывать нам дорогу в замок маркиза. (Уходит вместе со своей свитой.)

Гинц. О чем же у вас был диспут?

Гансвурст. Я утверждал, что некая пьеса, которую я, кстати говоря, не знаю, — «Кот в сапогах», — отвратительная пьеса.

Гинц. Да?

Гансвурст. Адье, господин охотник. (Уходит.)

Гинц (оставшись один). Ну вот, меня обуяла меланхолия. Я сам помог шуту восторжествовать над пьесой, в которой играю главную роль, О судьба, судьба! Как жестоко ты играешь порой смертными! Но пусть! Если мне удастся посадить на трон моего дорогого Готлиба, я махну лапой на все другие невзгоды… Но король собрался навестить маркиза? Это еще одна неувязка, которую надо срочно уладить. Наконец-то настал великий день, когда вы особенно мне пригодитесь, о мои сапоги! Не покидайте меня в беде! Сегодня все должно решиться. (Уходит.)

Фишер. Послушайте, как же это так? Сама пьеса… выходит, что она опять появляется как пьеса в пьесе?

Шлоссер. А я попросту свихнулся. Но разве я не говорил с самого начала, что это и есть подлинное наслаждение искусством?

Лейтнер. Ни одна трагедия не захватывала меня так, как этот балаган.

Перед трактиром.

Трактирщик косит рожь.

Трактирщик. Ну и тяжелая работа!.. Хотя, конечно, не каждый же день людям дезертировать. Поскорей бы уж урожай убрать. Да-а, что наша жизнь? Работа! То пиво разливай, то кружки мой, то снова наливай. А тут еще и косьба. Жить значит работать. И нашлись же такие зловредные ученые, что требуют в своих книжках отменить сон — во сне-де человек не живет по-настоящему. А я вот, грешник, люблю поспать.

Входит Гинц.

Гинц. Кто хочет услышать удивительные вещи, пусть послушает меня. Ну и пришлось мне побегать! Сначала из королевского дворца к Готлибу, потом вместе с Готлибом ко дворцу господского отродья, где я его и оставил, потом оттуда опять к королю, а теперь вот бегу перед королевской каретой, как гонец, и указываю дорогу. (Трактирщику.) Эй, приятель!

Трактирщик. Кто там? Земляк, вы, видать, не из наших краев; здешние-то знают, что в эту пору я не торгую пивом, оно мне самому нужно. При такой работе, как моя, подкрепление необходимо. Сожалею, но ничем не могу вам помочь.

Гинц. Да мне пива не нужно, я вообще не пью пива. Мне нужно только сказать вам несколько слов.