Страница 15 из 15
Как она опаздывала!
Небо потемнело, воздух потеплел, и деревья уже не шумели, скрипя голыми ветвями, посыпался снежок, он падал все гуще; наступала ночь, во дворце зажглись огни, пробило уже четыре часа, а она не появлялась! Сад почти опустел, мраморные статуи, окутанные снежной пеленой, недвижно застыли в вычурных позах, под тускнеющим светом в их мертвенно-бледных чертах мерещилось что-то похожее на жизнь. В надежде скоротать время Анри с самым усердным вниманием и как можно подробнее рассмотрел две или три из них… ее все не было! «Она же мне определенно обещала, — твердил он себе. — Разве может она так сразу и обмануть? О мой Боже! Боже мой!» От разочарования он кусал губы и содрогался в немом плаче, готовый зареветь громко, как малые дети, не получившие того, чего очень хотели. Он прислушивался только к шуму экипажей, катившихся по улице Риволи, больше не разглядывал ни парк, ни освещенный по всему фасаду дворец, не думал ни о короле, жившем там, ни обо всех тех монархах, которым довелось там спать, ни обо всем том золоте, что скоплено в тамошних погребах, — ни о ком он не думал, кроме нее и самого себя, кроме них двоих, — и более ни о чем на этом свете.
«Она не придет, — решился он заключить. — Я жду ее уже целый век, слушаю, как отбивают часы, половины и четверти часа, что ж, подождем еще десять минут». А когда те десять минут истекли: «Ну, еще четверть часа, уж тут-то она не даст осечки». Потом его обуяла ярость, и он удалился бегом, в душе изрыгая проклятья, все, все, какие знал, и все кощунства тоже.
Он обнаружил, что мадам Рено давно вернулась домой и уже переоделась в домашнее платье; остаток вечера он согревал себя мыслью, что она возвратилась в карете.
Когда все сели за стол, у него зажало, словно в тисках, сердце, каждый глоток грозил его придушить; едва трапеза завершилась, как он поднялся к себе, заперся и, бросившись ничком на кровать, наплакался всласть.
Однажды, когда он с горечью размышлял о своей несчастной судьбе, сжав голову руками и облокотясь на стол, вошла мадам Эмилия. Он поднял грустное лицо и удивленно уставился на нее глазами, в которых стояли слезы.
— А, это вы? — только и нашелся он спросить.
Она ответила до странности мягко:
— Я вам сильно досаждаю? Скажите, прошу.
Лунная дорожка на лазурной глади никогда не могла бы затмить кротостью этот взгляд, а голос был сладостен, как вздох ветра в жасминовом кусту.
— Сейчас я уйду, — прибавила она.
— Вы! — воскликнул он. — Вы!
Она хранила молчание.
— Вы сами знаете, что нет.
Она подошла к нему. Он сидел, повернув к ней голову, и глядел на нее снизу вверх, словно на мадонну, она, стоя над ним, опустила глаза и смотрела на него с улыбкой.
— Вы сами знаете, что нет, — повторил он еще раз, делая долгие паузы между словами, — сами знаете, что нет!
Она шагнула к нему, он ощутил лбом ее дыхание, видел, как вздымается грудь, и, казалось, слышал биение ее сердца. Медленно — это делалось почти бессознательно и с легкостью поистине сверхъестественной, какая нисходит на нас только во сне, он поднял руку и обнял ее за талию.
— Почему?.. — только и смогла она произнести.
Он же мягко притянул ее к себе:
— Потому, что я люблю вас.
Запрокинув голову, она не сопротивлялась, а он не спускал с нее глаз, бледный, дрожащий и что-то лепечущий, как в горячке.
— Вы любите меня… любите! — еле слышно прошептала она, в полузабытьи смежив веки, словно опьяненная собственными словами.
Медленно, со сладостной нежностью обе ее руки скользнули ему в волосы, она склонилась над ним и поцеловала в лоб, беззвучно, не размыкая губ, просто притянув его голову к себе. Анри, сжимая ее в объятьях, положив голову к ней на грудь, впивал аромат ее кожи и чувствовал, как его сердце готово растаять.
Внезапно выпрямившись, она отстранилась и произнесла жалобно, почти с отчаяньем:
— Боже правый! Что я делаю? Что я сделала?
Анри вскочил и в свою очередь поцеловал ее.
— Ты меня любишь? — спрашивала она. — Крепко любишь, Анри? Скажи мне… повтори… еще повтори… поклянись…
— А ты, — переспрашивал он, — ты меня тоже любишь? О, скажи мне, что тоже меня любишь!
Не в силах вымолвить ни слова, она слабеющими ладонями сжала его руки, их пальцы сплелись.
— Нет… оставь меня… заклинаю… оставь… не прикасайся ко мне… не приближайся… я ухожу…
Она высвободилась из его объятий.
— Умоляю, не смотри на меня больше! Твои глаза заставляют меня страдать… Ох! Боже, нас могли видеть!.. Кто-то мог взойти… и занавеси у тебя не задернуты! Что со мною будет!.. Прощай, прощай, позволь мне уйти, не удерживай меня… да, я вечером вернусь, как только… очень скоро… Прощай, прощай… Да, да, мой Анри, я тебя люблю!
И уже с порога она послала ему тысячу воздушных поцелуев.
В полном смятении, смакуя в душе новый вкус ее ласки, Анри не знал, как быть: он боялся пошевелиться, даже просто поднять голову, только дрожал, будто от сильного испуга.
Постепенно к нему вернулось спокойствие, зашевелилось сознание обретенного счастья. Случайно он взглянул на свое отражение в зеркале и нашел, что красив. Красивее большинства мужчин. Он вскочил, чувствуя в себе силы перевернуть мир в одиночку. Она его любила! Да он и сам себя любил, такого великого и блистательного, такого всепобеждающего. Он готов был летать вместе с орлами, закрывать своей грудью жерла пушек. Мироздание предстало перед ним в самом упоительном виде, полное славы и любви, а собственная жизнь рисовалась в каком-то сиянии, как лик Создателя; счастье простерло над ним свои крыла и закрывало его от всех невзгод, оно присутствовало во всем, сочилось из стен, изливало свой свет отовсюду, словно ясный день, Анри впивал его в себя, как воздух.
Его позвали обедать, он нехотя вышел из комнаты и, расставшись с временным жилищем, благословил его, как колыбель новорожденного. За столом он не ел — да разве можно было думать о еде! Он смотрел на мадам Рено безмятежно, следя за выражением лица, чтобы не выдать себя, и улыбаясь в самых потаенных глубинах своего естества.
Мсье Рено о чем-то спросил — Анри ему не ответил; Альварес попросил передать блюдо с овощами — он уронил его на скатерть; он грубо толкнул Мендеса и вообще был порывист и молчалив. Он по-настоящему боялся только одного: как бы его радость ненароком не выплеснулась наружу, и на него попеременно находили то жажда что-нибудь спеть, то желание поплакать. Едва все перешли к десерту, он ретировался: разве не было сказано, что она придет к нему вечером? Мсье Рено все это очень удивило.
— Даже не желает дождаться, пока мы закончим; право, он с каждым днем становится все более странным. Женушка, ты приметила, что с ним неладно?
— Быть может, у этого молодого человека есть причины печалиться, — отвечала мадам Рено с полнейшим самообладанием.
— Печалиться? О чем? Совсем недавно он получил вести из дома. Ну да ладно! Вид у него нынче до того свирепый, что так и тянет спросить, не сочиняет ли он мелодраму?
И мсье Рено расхохотался. Альварес и Мендес заулыбались. Шахутшнихбах, тот не понял, в чем дело.
Когда все разошлись по своим комнатам и в окнах погас свет, Анри услышал на лестнице шелест юбки и легкие шаги вверх по ступеням; затем дверь тихонько отворилась.
— Ах, благодарю! Я думал, вы не придете.
— Какой же вы ребенок!
— Вы меня уже заставили столько выстрадать!
— Я?
— Давеча в Тюильри…
— Вы там были?
— Мне казалось, я умру от горя, я прождал вас три часа, я проклинал себя.
— Ну-ну, будьте же благоразумны, — улыбнулась она. — Сядьте вот здесь, подле меня. Послушайте, Анри, вы меня любите? Если вы обманете меня, это будет мерзко; поклянитесь же, что любите меня.
— Но я вам уже сто раз это повторил, да неужто за два последних месяца вы сами ни о чем не догадались? Если бы вы знали, как я мечтал о вас ночами напролет и целыми днями не мог думать ни о чем другом. По вечерам, когда вы отворяли окно, чтобы закрыть ставни, я уже стоял у своего и наблюдал за вами, потом прислушивался к вашим шагам ночами, когда просыпался, то представлял себе, как вы выглядите спящей, а подчас и то, как я проникаю в ваши сновидения, подобно тому, как вы — в мои.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.