Сто дней

Почему-то ее слова не показались мне такими уж обидными, и нужно было дать ей понять, что меня подобными откровениями из равновесия не выведешь. Что же интересует тебя в парнях? — спросил я, и задать такой вопрос мог, конечно, только полный идиот. В ответ она лишь хихикнула, и в этот момент над озером появилась длинная шеренга молодцов с обнаженными фаллами, и я увидел, как Агата начала рассматривать их одного за другим — так, как рассматривают насекомых. Увы, моего среди них не было, и у меня не оставалось иного выхода, кроме как переменить тему.

Давай возьмем лодку, предложил я, но она не выказала к этому никакой охоты. Я не поверил: прокатиться на лодке всегда приятно. И тогда, сказав несколько слов как бы в свое оправдание, она призналась, что не умеет плавать. Я не счел это веской причиной для отказа, и вскоре мы сидели в уютном челноке, она — на корме, в слишком просторном спасательном жилете, я работал веслами, спиной к солнцу, обливаясь потом. Она сразу же вцепилась в бортовой леер и спустя четверть часа убедила меня, что прогулка на лодке не обязательно и не в любом случае должна доставлять удовольствие.

Между тем мечта провести ночь в отеле с Агатой перестала казаться мне несбыточной. Поскольку, однако, я еще не знал, что мы проведем ночь не в двуспальной кровати, а в моей «тойоте», то все надежды связывал с небольшим количеством спиртного. Оно должно было поспособствовать тому, чтобы возникла довольно любопытная ситуация: в стране, которая Агату не интересует, она тем не менее целует парня, который ее тоже не интересует.

Однако сложиться такой ситуации было не суждено. В развитие событий вмешалась история, которая уже не раз разрушала чары любовных романов на берегах Киву и наполняла это озеро трупами. История, которая всякий раз, когда ее рассказывали, несла стране смерть и запустение. Первые ее главы создавались в древние времена, передавались из уст в уста шепотом, но теперь за дело взялись новые сказители: они принялись доносить до слуха людей центральные главы. И делали это зычными голосами.

Считалось, что была некая тайна. Тайна, которая держала эту страну в узде. На самом деле никакой тайны не было, ибо каждый знал, в чем суть дела, но существовало табу — обязательное для всех. Оно с самого начала определяло исторические пути развития этого края и действовало по сей день, вторгаясь в жизнь каждого человека. Люди здесь были не просто людьми: не только башмачниками или земледельцами, лекарями или кучерами, сыновьями, матерями, дочерьми — в общем, не только кем угодно. Перво-наперво каждый человек принадлежал либо к группе высокорослых, либо к группе низкорослых. Зарубежные специалисты, работавшие в этой стране, остерегались точных обозначений. Это были запретные названия, связанные с бедами и несчастьями — с убийствами, гонениями, революциями, войнами. Мы никогда не спрашивали человека о его национальной принадлежности, потому как не знали, чем, строго говоря, эти группы были: племенами, этносами или кастами. Низкорослые или высокорослые — все они говорили на одном языке, и мы понятия не имели, как их отличить друг от друга, чтобы не оставалось никаких сомнений. Были, конечно, очень рослые высокорослые, с относительно светлой кожей и тонким носом, а рядом были низкорослые маленького роста, с более темной кожей, чем у высокорослых, с широкими носами и толстыми губами. И если бы существовали только эти типы, все выглядело бы проще простого. Но были, к сожалению, еще и высокорослые низкого роста и низкорослые высокого роста. Были высокорослые большого роста с темной кожей, низкорослые со светлой кожей и тонким носом, высокорослые с темной кожей и толстыми губами. Превеликое множество комбинаций, и в девяти из десяти случаев нельзя было определить, кого ты видишь перед собой — низкорослого или высокорослого.

Трудно было, однако, только нам, европейцам. Низкорослые с первого взгляда узнавали себе подобного и, следовательно, принадлежащего к их группе. Такой же способностью обладали, естественно, и высокорослые. Мы и тут понятия не имели, по каким признакам они признавали друг друга — то ли по невидимому для нас знаку на лбу, то ли по особому запаху. Уверенным можно было быть только в том случае, если они предъявляли удостоверения личности. Несоответствующее в них было зачеркнуто. Будто власти хотели указать гражданину не только на то, к какому типу он принадлежит. Гражданин должен был видеть, к какому типу он определенно не принадлежит и какая судьба уготована ему в жизни — имеет ли он право учиться в университете, получит ли должность в министерстве, сможет ли стать офицером. Эти пути были открыты только низкорослым и закрыты для высокорослых.

После провозглашения страны независимым государством, а произошло это в 1962 году, они были исключены из сферы высшего образования, политики, военного дела. Им остались лишь должности в низовых органах власти. И низкорослые их не трогали, пока те вели себя смирно, на судьбу свою не роптали, такому положению не противились.

Конечно, мы считали угнетение высокорослых несправедливостью, однако смотрели на сложившуюся ситуацию сквозь пальцы: проблема эта напоминала ящик Пандоры, и тот, кто хотел решить ее во имя равенства и братства, рисковал дать повод для развязывания кровопролитной междоусобной войны. Безопасность была важнее справедливости. Во всяком случае, она воспринималась как ее предпосылка и, конечно, как условие нашей успешной работы. Хаб и его правительство обеспечивали спокойствие и порядок, и мы довольствовались заверениями, что, согласно конституции, ни один человек в этой стране не чувствует себя ущемленным из-за своего происхождения. Высокорослым был только каждый десятый, и поэтому имелись квоты, которые гарантировали высокорослым доступ к высшему образованию и к работе в министерствах — гарантировали в теории, а то, что они не соблюдались, что не было ни одного «высокорослого» бургомистра и ни одного «высокорослого» министра, считалось небольшим недочетом, возникшим и по вине высокорослых.

Веками они угнетали низкорослых, только из их рядов восходили тогда на трон короли, они служили опорой монархии, а мы, сотрудники дирекции, не любили аристократов. И даже при демократическом строе высокорослым пришлось бы подчиняться низкорослым, которые составляли большую часть населения и, кроме того, жили здесь до прихода сюда высокорослых — насколько это было известно. А известно было не особенно много, потому что летописи не велись: рассказы об исторических событиях передавались от поколения к поколению устно. Дело осложнялось еще и тем, что наряду с низкорослыми здесь жили еще и более низкорослые — народность сродни пигмеям. Ее представители называли себя тва, Поль их очень любил, а молва гласила, что тва когда-то стали самыми первыми обитателями этого края. К концу двадцатого столетия от них осталось лишь несколько рассеянных по стране групп, и встретить тва можно было не чаще, чем увидеть слонов. Единственными свидетелями их проживания здесь были редкие холмы с названиями зверей, на которых тва некогда охотились и которые исчезли с лица земли, пожалуй, раньше самих охотников.

Когда низкорослые изгнали отсюда более низкорослых, было неизвестно; вероятно, еще до начала летосчисления. Во всяком случае, уже тогда они выкорчевали все леса, расплодились на плодородных почвах и образовали кланы. Своего короля они величали Верховным Земледельцем. Он казнил и миловал, собирал налоги, а когда умирал, то труп сушили над костром, после чего приставляли к нему слуг, сопровождавших усопшего владыку в потусторонний мир. В завершение церемонии над могилой сажали лес. Только на севере страны несколько княжеств низкорослых сохранилось до нашего времени, ибо в какой-то момент, но тоже давным-давно, из мест вокруг озера Альберт и с берегов Бахр-эль-Газаль, реки газелей, впадающей в Белый Нил, в эти края пришли пастухи. Никто не помнил, как им удалось это сделать, но за короткое время они сумели подчинить себе земледельцев. Первого короля нового государства, возникшего примерно на рубеже последних двух тысячелетий, звали Гиханга. Со своей свитой он прошел через Мубари и обосновался в Гасабо, у западного края озера Мухази. Знаками его достоинства были молот и барабан Рвога. Представители основанной им династии правили страной девятьсот лет. Один из его преемников, Мутара Семугуши, верил в вечное возвращение исторических событий и постановил, что повторяющийся цикл должен охватывать восемь времен правления и включать в себя такое же число королей, чьи имена были им тоже прописаны. За первым в их ряду, Мутарой, следовали Кигери и Мибамбве, затем Юхи и Сьилима, за ними опять Кигери и Мибамбве и — в завершение — снова Юхи. Его правлением цикл заканчивался, и начинался новый, в котором каждому правителю надлежало выполнить предопределенное ему задание. Юхи слыли королями огня и мира, им запрещалось переходить Ньябаронго. Годы их правления запомнились как время покоя. От Кигери и Мибамбве, напротив, ожидали завоеваний, они имели право свободно передвигаться по стране, и один из самых прославленных представителей этой пары монархов дошел до озера Эдуард и вновь отвоевал Гисаку. Мутара и Сьилима были королями пастухов, они имели право перейти Ньябаранго один раз, но вернуться назад не могли.